Владимир Хрусталев - Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова
22-го июля. – Моя дорогая Наташа, продолжаю писать сегодня утром. Сегодня я видел тебя во сне, и ты была довольно ласкова, вообще, я тебя несколько раз видел, но всегда плохо, и ты бываешь неласкова, что очень печально, хотя ты тут ровно ни при чем. Если б ты знала, с каким нетерпением я жду тот день, когда я уеду отсюда к тебе, мой Ангел дорогой, нежный, прелестный, я так страшно тебя люблю и так болею душой без тебя, но теперь Бог даст через месяц мне удастся к тебе приехать, а затем я устроюсь по-новому. Я только об этом и думаю, и это надежда меня подбадривает и помогает переносить нашу разлуку. – Очень жалко, что Абакановичи не едут теперь же в Брасово, но я считаю, что это зависело от Маргариты Васильевны; что Кока не хочет ехать без нее, совсем понятно, а ее поведение, т. е. что она хочет от него отделаться, непонятно и нехорошо, вообще, когда дело уже доходит до таких отношений, между супругами, тогда лучше совсем разъехаться, а то выходит какая-то двойная игра. – Мне очень жалко бедного Коку, а, кроме того, при таких условиях ему трудно будет поправиться. Положим, они оба теперь, по-видимому, хорошо проводят время, т. к. плавать по озерам на моторной лодке громадное удовольствие, а также ловить крупную рыбу не менее интересно. Я уверен все-таки, что вскоре они оба (или Кока один) приедут в Брасово, в особенности когда там начнутся дожди.
23 июля. – Вчера больше не успел писать, т. к. я поехал в 9-ую дивизию, где Стрелковый дивизион праздновал свой праздник, и после молебна, который был отслужен в унитарной церкви (пробитой насквозь в нескольких местах снарядами, во время предыдущих боев), нас офицеры угощали завтраком под навесом, разукрашенным зеленью. Играли трубачи, были песенники, и двое из офицеров очень мило пели под аккомпанемент гитары. Возвратились мы к себе только в 5½ ч. Затем Вяземский и я сделали прогулку пешком, после которой я намеривался снова тебе писать, но не был в настроении, ибо чувствовал усталость, и принялся за чтение «Княжна Мара», роман этот мне нравится. – Вчера я получил телеграмму от Врангеля о Панфилове, дело это, по-видимому, не клеится, вот все эти преданные люди, т. е. начальство (я говорю про Бенкендорфа и Аничкова), которые не хотят сделать мне такого маленького одолжения. Когда мне Бодя ответил, что Панфилов призывается в августе, тогда я поручил Врангелю устроить его моим денщиком, но вот он на это и ответил, что «по выяснении с ген. Аничковым вопрос о командировке П[анфилова] встречает серьезные препятствия, докладывал об этом Наталии Сергеевне, которая не настаивает». – А ну их всех! – Три дня тому назад Михневич, начальник Главного штаба, меня известил и поздравил с производством в следующий чин, т. е. в генерал-лейтенанты. Я сейчас телеграфировал Алеше, чтобы он мне прислал генерал-адъютантские погоны и аксельбанты, одним словом, золотой прибор вместо теперешнего серебряного, думая, конечно (и как всегда это бывает со всеми членами Императорской фамилии), что я произведен в следующий чин с оставлением в Свите. Но не тут-то было, и хотя я логично про себя рассуждал, но вышло иначе, оказалось, что я произведен в ген[ерал]-лейт[енанты], но в Свиту не зачислен и поэтому пока должен носить общую генеральскую форму, как Клевезаль, Врангель и т. п. – мне это только забавно и смешно, но этот факт еще раз ярко доказывает, как все безмозгло и хаотично делается, впрочем, ты, вероятно, все это знаешь от Алеши и от Врангеля. – Это очень и очень мило с твоей стороны, что ездила, хлопотала и помогала устроить бедной женщине своих детей в приют на Лахте. Когда сделаешь доброе дело, тогда иногда чувствуешь хоть небольшое и временное удовлетворение. Я с большим нетерпением жду твое письмо, которое надеюсь получить сегодня вечером.
24-го июля. – Час тому назад я послал тебе телеграмму и поздравил с нашим дорогим Беби. Я так живо вспоминаю, когда мы жили в доме Эриксона в милой Москве и тот день в десятом году, когда ты почувствовала приближение момента появления Беби на свет Божий. Никогда не забуду того чувства страха за твою жизнь, которое я переживал вечером в кабинете, я также и страдал за тебя. Вдруг неожиданно вышел из спальни Рахманов и сказал мне: «Поздравляю Вас с наследником». – После чего я имел радость прийти к тебе, да, как живо все это вспоминается и до чего все это до того (так в тексте. – В.Х.) свято и мило моему сердцу. Дай Бог Беби счастливой жизни, и чтобы он нас радовал. – (Все это я писал утром, а теперь до обеда я закончу это письмо.) Принцев приехал днем, маленькое запоздание вышло по той причине, что автомобиль, посланный за ним в Тарнополь, запоздал. – Наташа, мой нежный ненаглядный Ангел, от всего сердца благодарю тебя за дорогое письмо и хочу верить твоим словам, что ты меня не разлюбила, ведь у меня в жизни только одно счастье, жизнь и радость, что твоя любовь ко мне, и если только ты меня когда-нибудь разлюбишь, то весь смысл моей жизни рухнет, вот почему я иногда так тоскую, когда замечаю, что ты ко мне меняешься, меня это просто убивает. – Я не успеваю ответить на твое письмо, сделаю это [в] следующий раз. Наташа, то, что ты мне пишешь о твоем здоровье, меня так беспокоит, что я просто не нахожу себе места. Конечно, если только ты будешь продолжать себя так плохо чувствовать, то я непременно приеду к тебе раньше, нежели предполагал, ты мне только напиши и ничего не скрывай от меня, а если Бог даст, тебе будет лучше, тогда я приеду в двадцатых числах августа. Не могу тебе сказать, какое у меня ужасное беспокойное чувство из-за твоего здоровья, только ты, моя дорогая, не беспокойся слишком за свое здоровье, можешь быть уверена, что в голове у тебя ничего нет, вот что у тебя, сильное малокровие и нервы также сильно шалят; поживешь тихо в Брасове, Константин А[нтонович] [Котон] будет за тобою следить и делать впрыскивание и ты увидишь, что через недели две тебе станет лучше, а я сделаю все, чтобы переменить мою службу и чтобы быть почти безотлучно с тобою, если б ты знала, до какой степени я терзаюсь нравственно из-за разлуки с тобою и, в особенности, когда ты бываешь нездорова. – Теперь кончу, да хранит, утешит и исцелит тебя Господь. Целую и обнимаю с любовью тебя всю и твои губы и много раз крещу тебя. —
Весь твой и принадлежащий только тебе одной мальчик Миша.
Когда я буду телеграф[ировать] тебе об отъезде, то нарочно не буду упоминать о Брасове, а только, вообще, об отъезде, это пока так лучше. М[ихаил].
Прошу телегр[амму] послать Джонсону.
Прошу тебя прочесть и послать в Гатчину.
М[ихаил].
ГА РФ. Ф. 622. Оп. 1. Д. 22. Л. 13–29 об. Автограф.
Великий князь Михаил Александрович – Н.С. Брасовой
2–5 августа 1916 г. – Усце-Зелена (у Днестра).
Моя дорогая, душечка Наташа, после отъезда курьера, кажется, через день спустя, у нас начались бои, удачные для нас, ввиду чего нам пришлось все время менять стоянки. Я точно не считал по карте, на сколько верст мы продвинулись вперед, но так примерно верст на сорок. В общем, мы совсем близко от Галича. Все эти дни я проводил на наблюдательных пунктах и связан был, как это всегда бывает в современных боях, телефонами. Но современные бои обыкновенно отличаются тем, что ничего, кроме разрывов шрапнелей и гранат, не видно, ввиду того, что пехота (вообще стрелки), находятся в окопах, и когда смотришь даже в бинокль, то редко, редко увидишь одиночных передвигающихся людей. На днях мы остановились в богатом доме, но который начисто был ограблен мадьярами, все замки, как от дверей, так и от всех шкафов и ящиков от столов, были вынуты, почти все стекла в окнах перебиты и вообще все было страшно грязно. Рядом с домом оранжереи с множеством растений, но все они начали погибать, т. к. садовника не было, и их не поливали, наверное, недели полторы. Оранжереи были пробиты в нескольких местах артиллерийскими снарядами. Перед домом пруд, но вода была выпущена. Сад довольно большой, около шести десятин, чудные большие деревья и много разных пород, большой фруктовый сад и огород. По всему видно, что порядок и хозяйство велось образцово. Помещик поляк и находится в России. Ужасно делается на душе, когда видишь покинутое и разгромленное жилье. Каждый день проходят беженцы, главным образом много женщин и детей, старики иногда, а молодых крестьян почти никогда не видно. Эти несчастные были выгнаны шесть недель тому назад мадьярами и скрывались от них в лесах, и как только мы заняли эту местность, так они все начали возвращаться обратно. Погода была несколько дней холодная, ветреная и дождливая, но теперь снова исправилась. Мы с третьего дня находимся в этом местечке. Сегодня днем Вяземский и я купались днем в Днестре, который тут рядом протекает, я с Канн не купался, несколько приятнее, веселее и лучше во всех отношениях купаться в море, в особенности в чудном изумрудном, соленом, глубоком южном море или океане. – Вчера я не получил твою телеграмму и тебе также не посылал, а сегодня ты мне телеграфировала, что третий день без известий от меня, я велел узнать причину почему тебе не была доставлена одна моя телеграмма. – Я очень рад, что вы все теперь в Брасове, и так, так надеюсь, что ты в скором времени [будешь] чувствовать себя лучше и совсем окрепнешь. Я ужасно беспокоюсь за тебя, моя родная, но уверен, что жизнь в деревне тебе принесет большую пользу. Я молю Бога о том, чтобы вернуться к тебе к твоим именинам, ведь я живу мысленно только с тобою, а без тебя я только все время мучаюсь разлукой во всех отношениях, если б ты знала, как у меня на душе беспокойно, тоскливо и темно, я не знаю больше чувства радости или надежды, все у меня за последнее время, как-то рухнуло и такое чувство, что все это куда-то безвозвратно пропало. Ну, довольно об этом, а не то договорюсь до каких-нибудь глупостей. – Жду с нетерпением твое письмо, так хочу знать, в каком виде дом, сад и как вы проведете время в милом Брасове.
