Владимир Хрусталев - Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова
26 февраля – 8 марта 1916 г. – Каменец.
Моя дорогая душечка Наташа, вот уже девять дней, как мы расстались и, к сожалению, совершенно зря, ввиду того, что здесь я живу уже семь дней, выжидая, когда, наконец, подготовят мне подходящее помещение в Копыченцах. Я в этом вопросе не виноват, потому что все кругом знали о предстоящем моем отъезде на позицию, а, кроме того, мне и в голову не могло прийти, что помещение для меня не подготовлено. Мне страшно досадно, что целая неделя прошла совсем зря, когда мы свободно могли бы ее провести дома. Вяземский отсюда выехал в день же приезда, чтобы там все подготовить, а я рассчитывал выехать на другой же день. Но не тут-то было! Оказалось, что в том местечке огромное количество частей, госпиталей (или лазаретов) и штабов и что, таким образом, не оказалось ни одного свободного дома. Юзефович туда также отправился вслед за Вяземским, ну, и теперь это дело наладилось и, кажется, завтра вечером можно будет отсюда уехать. Поедем мы на Гусятин к генералу Щербачеву, т. е. в штаб VII армии, – мой корпус находится в VII арм[ии], а не в IX. А из Гусятина мы прямо поедем в штаб 2-го кавалерийского корпуса – в Копычинце.
Расставшись с тобой, я перешел в свой вагон (1 класс Ник[олаевской] ж.д.), который оказался совсем новым и благодаря этому чистым. Ко мне зашел ген. Безобразов (насколько я его знаю, он очень хороший человек) и высказал мне свое мнение, что мне следовало бы получить Гвардейский кавалерийский корпус, если только такой будет сформирован, как это предполагается. Его убеждение, что мне обязательно следует находиться в Гвардии и что он об этом скажет Государю. Я ему сказал, что лучше об этом не поднимать вопроса, тем более что теперешнее мое назначение только что вышло и неудобно его теперь менять. Кроме того, я не думаю, чтобы Государь согласился бы на это, по той же причине.
В настоящее время меня в Гвардию совсем не тянет, ибо там поневоле придется заниматься политиканством, а я этого не умею и ненавижу. Кроме всего этого, туда будет входить и Кирасирский полк, значит, мне постоянно придется сталкиваться с офицерами этого полка, ты будешь тоже против этого, и вообще с этим назначением было бы связано столько новых осложнений в моей жизни, что и конца не было бы всем неприятностям, и без этого у меня достаточно удовольствий, затруднений и осложнений на каждом шагу, j’en ai vraiment asser de tount cela! (Я действительно устал от всего этого! – фр.). Я только и мечтаю, когда придет то время, когда мы сможем уехать за границу и хотя бы несколько месяцев в году спокойно там жить. Конечно, и в Брасове чудно было бы проводить несколько месяцев в году. – Но я отвлекся, продолжу описывать свою жизнь, в данное время жизнь холостяка.
На следующий день мы приехали в Бердичев, и я съездил с визитом к генерал-адъютанту Иванову (хороший, простой и честный человек). Завтракал я с ним и несколькими лицами его штаба. – Мы должны были ехать дальше в 4 ч. дня, но ввиду сильнейшей метели мы уехали только на следующий день в 7 ч. утра. Пока я брился, наш поезд проходил Винницы и я живо вспомнил то время, когда мы там жили; с тех [пор] уже прошло 15 месяцев. В Каменец приехали только через 28 часов по выезде из Бердичева. До завтрака я поехал к генералу Лечицкому, который был очень любезен. Завтракали мы у него, и было множество офицеров его штаба, а также человек десять английских моряков (ныне служащие в Балтийском флоте), которые получили небольшой отпуск, посетили Москву, а затем приехали сюда, чтобы ознакомиться со здешней обстановкой и жизнью в окопах. Про их лица и говорить нечего, пресимпатичнейшие, как у большинства англичан. На другой день у меня завтракал ген. Лечицкий, его нач[альник] шт[аба] ген. Санников, ген. Келчевский и поручик Буксгевден. Днем я сделал визит [архи]епископу Митрофану, а потом он у меня пил чай. Это тот, который был у меня в Виннице в твоем отсутствии и который спросил меня «как имя Вашей супруги, чтобы я мог молиться о ней». – Я его теперь спросил, помнит ли он твое имя? Он ответил, что, конечно, помнит. Он простой, скромный, умный и симпатичный, но он очень болен сердцем.
Живем мы в губернаторском доме, широко размещены и удобно, ни мы ему не мешаем, ни он нам. Он простой (т. е. губернатор) и симпатичный, бывший правовед, окончил училище вместе с Петей [Ольденбургским]. Жена его совсем молодая, некрасивая, но также очень естественная и откровенная, у них 4-х месячная девочка. Мы несколько раз с ними обедали, а затем два раза играли в тетку. Несколько дней тому назад мы на автомобилях поехали в одно имение в 15 верстах отсюда. Из-за снега дорога была местами убийственная. Там мы пересели на сани и до места охоты еще проехали верст 6–7. Наконец, стали на номера, должны были выйти кабаны, но кроме зайцев ничего не было. После первого загона мы закусили, там же в лесу у саней, а затем еще было три загона, и только под самый конец охоты вышел кабан, конечно, не на меня, а на Ларьку [Воронцова-Дашкова], который и был им убит. Это красивое имение, все большие овраги, поросшие грабом и дубом, есть озеро. Мы проехали мимо усадьбы. Дом новый, из белого камня, некрасивый, большие оранжереи, также проехали мимо сахарного завода. Хозяин Журовский находится в Одессе. – Жить в Каменце я бы не желал, почти одни жиды, отвратительная мостовая, хотя летом виды здесь должны быть красивые около реки. Город расположен по обе стороны реки, берега страшно обрывистые и высокие и по одной стороне реки довольно большой парк. Я раз сделал маленькую прогулку по городу, смотрели на вид, Каменец, когда-то принадлежал туркам, и еще сохранились с того времени башни и стены. Зашли также смотреть старинный костел, переделанный из мечети. По дороге домой за нами шла большая толпа жидов, после чего я решил больше не выходить. Вообще я сижу в своей комнате, как сурок, и без конца читаю. Кончил читать «Русский барин», я совсем не ожидал такого трагичного конца; мне понравилась эта книга, только мне очень интересно было бы узнать, кто другие действующие лица, как, например, Мими, Чагин и т. д. – Затем я прочел записку Шиловского, которая меня очень заинтересовала. Как она попала ко мне, я не знаю, потому что адресована она была на твое имя. Читаю также (Дальше утрачена пятая страница письма, которая по ошибке находится в деле 22, л.38–39 об.; здесь текст восстановлен. – В.Х.) «Новое Время», когда она приходит, а, кроме того, раз пять в день получаются агентские телеграммы, так что я очень хорошо осведомлен о всем, что творится на земном шаре. – Все это я писал утром и днем. Мы только что пообедали, и мне хочется еще немного поговорить с тобою сегодня вечером. Ты мне сегодня сообщила очень неожиданную и печальную весть о кончине бедного Андрея Толстого. Что это с ним случилось, разве он был болен, или умер неожиданно? – Он мне нравился, и мне его очень жалко. Ужас как много умирает знакомых и близких людей! – Третьего дня ты мне написала, что Джекушка болен почками; на меня известье это очень сильно подействовало, и еще грустнее стало на душе, но, к счастью, сегодня, ты пишешь, ему немного лучше. Я так надеюсь, что он скоро поправится, наш общий верный и милый песик. А что у него еще с когтем, почему ему вырвали этот «ноготь», как ты телеграфируешь? – Мне интересно знать, как ты провела день в Москве и что делаешь в Петрограде? Наверное, посещаешь выставки картин, ездишь по старьевщикам, видаешься с Ольгой Павловной, Капнистами и Шлейферами, или же у них карантин еще не кончен. – Мне тяжело и досадно вспоминать твое несправедливое отношение ко мне за все последнее время. Это тяжелое чувство меня не покидает ни на одну секунду, и нравственно я себя чувствую очень и очень скверно, униженным, пришибленным и без всяких надежд в будущем. Самое главное то, что ты меня больше не любишь, как прежде любила, я знаю, что это так и вот в этом-то и состоит мое горе, непоправимое горе! Ты, может быть, будешь меня разубеждать, что это только мне кажется, или, что еще хуже, – употребить известную твою фразу, что «ты сам в этом виноват», но это будет несправедливое и шаблонное осуждение ничем не заслуженное. Тут не в обвинении дело, того или другого лица, а в утерянном чувстве; была любовь к человеку, а теперь ее нет и ничем не вернуть. Заметил я это уже давно, еще, когда были за границей, а за последнее время я это чувствовал все больше и больше. И страшное дело (а может быть, это и всегда бывает так), я стал сам себе теперь противен, скучен и несносен, и я не знаю другого более неинтересного человека, каким я чувствую себя, и каким я теперь стал.
1-го марта. Местечко Копычинце (название это не следует разглашать). – Дорогая моя Наташечка, продолжаю тебе писать после двухдневного перерыва. Я сегодня очень расстроен, узнав сегодня от тебя, что ты заболела и второй день уже лежишь. Бедная моя душечка, и при этом эта пытка быть в разлуке с тобой, как все это тяжело и невыносимо грустно. Я надеюсь, что это не бронхит, а просто простуда, которая скоро пройдет. Где ты так могла простудиться? Теперь будь осторожна и пробудь лучше несколько лишних дней в постели, кроме того, это просто полезно немного отдохнуть, потому что ты слишком постишься и утомляешься, когда бываешь в Петрограде. – Моя обычная боль в правой стороне желудка почти ежедневно дает о себе знать, но все-таки понемногу уменьшается. Это несносная вещь, которая мне мешает и вообще расстраивает. К сожалению, это в связи с нервами, которые делают с человеком все что хотят, и сила воли тут ни при чем. В Брасове я начал себя чувствовать хорошо (в первый раз после дифтерита), но, к сожалению, мы там так недолго оставались, что я не успел, как следовало окрепнуть и, возвратившись в неблагоприятные за все последнее время гатчинские условия, снова начал чувствовать себя хуже. Грустно, что нельзя жить спокойно и по-человечески в этом милом местечке, и жалко, что ты его разлюбила, но ввиду этих обстоятельств придется покинуть этот родной уголок; мы поедем туда, куда тебе больше захочется. Я так желал бы тебя видеть наконец совсем счастливой, удовлетворенной и спокойной, да! больше (так в письме. – В.Х.) всего на свете. – Сегодня выехал первый курьер из Гатчины, и я жду с огромным нетерпением весточку от тебя, только боюсь, что она будет очень коротенькая из-за твоей болезни. Я также очень рассчитываю, что ты мне пришлешь фотографии от Кодак, а, главным образом, твои портреты от Боассона, которые меня страшно интересуют. – На сегодня я кончу, время пить чай, а потом и спать, завтра продолжу. Спокойной ночи, моя Наташа, крепко жму тебя и нежно целую.
