Эдуард Филатьев - Бомба для дядюшки Джо
1933-ий навсегда вошёл в историю как год прихода к власти Адольфа Гитлера. Над Германией взметнулась паучья свастика, и зазвучали восторженные крики «хайль!».
Одним из первых, кто понял, чем всё это чревато, был Альберт Эйнштейн. В момент воцарения в стране нацистов всемирно известный учёный находился за рубежом. В фашистскую Германию он не вернулся.
Не дожидаясь разгула коричневого шабаша, страну стали покидать многие из тех, кто не мог похвастаться чисто арийским происхождением. Так поступили физики Рудольф Пайерлс и Фридрих Хоутерманс — они уехали в Великобританию. Их коллега Лео Сцилард отправился за океан, а Ганс Хальбан и Лев Коварский нашли себе приют во Франции.
Массовому исходу из Германии выдающихся учёных мировая общественность особого значения не придала. Из научных лабораторий тоже не последовало никакого протеста — все были увлечены своими «учёными» заботами.
В Англии профессор Кембриджского университета Поль Дирак, один из создателей квантовой механики, в 1933-ем получил Нобелевскую премию.
Открыватель нейтрона профессор Ливерпульского университета Джеймс Чедвик к этому времени обнаружил, что атомное ядро делится под воздействием гамма-квантов. Свой «Нобель» он получит в 1935-ом.
В 1934 году Нобелевским лауреатом стал американец Гарольд Юри, открывший тяжёлый водород (дейтерий). Его атомы, состоящие из одного протона и одного нейтрона, Эрнест Лоуренс вскоре назовёт дейтонами (их будут также именовать дейтронами или дейтеронами).
А в Парижском институте радия супруги Жолио-Кюри приступили к серии новых экспериментов. Облучая нейтронными потоками различные химические элементы, учёные установили, что алюминий, поглотив два протона и два нейтрона, превращается в фосфор, а бор становится азотом. Полученные элементы заметно отличались от своих классических «однофамильцев» и при этом были очень радиоактивными. Эту радиоактивность Ирен и Фредерик Жолио-Кюри назвали «искусственной» и получили за её открытие Нобелевскую премию (в 1935 году).
В лаборатории Римского университета тоже не дремали. Энрико Ферми и его сотрудники, завершив бомбардировку ядер лёгких элементов, стали облучать потоками нейтронов ядра элементов тяжёлых. Дошла очередь и до самого последнего элемента в периодической таблице тех лет — урана.
После нейтронного обстрела возникали изотопы. Химический анализ никаких «урановых» свойств в них не обнаруживал. И никакой схожести с элементами, соседствующими с ураном, тоже не находили.
Немного поразмышляв, исследователи выдвинули предположение, что уран, к ядру которого добавились нейтроны, превращается в новый элемент. Его атомный номер — 93. На Земле он не существует!
Это предвещало научную сенсацию.
Предстояло лишь всё хорошенько перепроверить, и тогда…
Однако директор университетской лаборатории Орсо Корбино контрольных анализов дожидаться не стал и (к великому неудовольствию Энрико Ферми) поспешил объявить об успешном синтезе 93-его элемента.
Учёные мужи разных стран принялись с увлечением обсуждать все аспекты гениального открытия итальянских физиков.
Лишь Ида Ноддак, физикохимик из Германии, не считала, что Ферми и его коллеги совершили «открытие». Она категорически заявила, что никакого нового элемента итальянцы получить не могли, написав в журнале прикладной химии («Angewandte Chemie» № 47 за 1934 год):
«Можно было бы допустить, что при обстреле тяжёлых ядер нейтронами эти ядра распадаются на несколько осколков, которые могут представлять собой изотопы известных элементов, но не быть соседями элементов, подвергшихся бомбардировке».
Иными словами, Ида Ноддак оказалась первой, кто предположил, что ядра тяжёлых элементов способны делиться, превращаясь в изотопы других «известных элементов»!
Тотчас вспыхнула жаркая дискуссия. Физики не соглашались с пророческим утверждением Ноддак. Энрико Ферми просто отверг их. А немец Отто Ган и вовсе назвал гипотезу Ноддак о возможном распаде ядер урана абсурдным.
Много лет спустя российский академик Юлий Харитон (в заметке, опубликованной в соавторстве с Юрием Смирновым) напишет:
«Страшно подумать, как развивались бы события, если бы провидческую статью, содержавшую гениальную догадку, сразу осознали физики гитлеровской Германии. Гитлер мог стать единственным обладателем атомной бомбы, и вторая мировая война развивалась бы по иному сценарию. В этом случае сейчас мы имели бы совершенно другую историю».
Но, как известно, история не терпит сослагательного наклонения. И поэтому всё произошло так, как произошло. Иду Ноддак раскритиковали в пух и прах и поспешили забыть о ней. А ядерная физика продолжала развиваться, не считаясь ни с какими предсказаниями и предвидениями.
И всё-таки в 1934 году объявился ещё один провидец. Им оказался физик венгерского происхождения Лео Сцилард. Он запатентовал в Великобритании изобретение, в основу которого были положены гипотеза Иды Ноддак (атомное ядро способно делиться) и версия Резерфорда (раскалываясь, ядро выделяет массу энергии). Основываясь на этом эффекте, Сцилард и предложил создать реактор или даже урановую бомбу.
В том же 1934 году в Москве проходили Менделеевские чтения. Для участия в них в советскую столицу приехал Фредерик Жолио-Кюри. Он выступил с докладом, предупреждавшим об опасности, которой угрожают человечеству цепные ядерные реакции:
«Можно представить себе фантастическую картину: цепная реакция началась, она захватывает один элемент за другим — все элементы нашей планеты. В результате — страшная катастрофа: взрыв планеты Земля».
Чудовищный катаклизм, угрожавший миру, не оставил слушателей равнодушными, и у парижанина тут же спросили:
— Если какой-нибудь учёный сумеет найти путь к осуществлению подобной реакции, попытается ли он начать свои опасные эксперименты?
Жолио ответил:
— Думаю, что он осуществит этот опыт.
— Почему? — последовал вопрос.
Француз улыбнулся:
— Исследователи очень пытливы и любят риск неизведанного.
Предупреждение известного всему миру учёного было услышано многими. И все, кто следил за ходом Менделеевских чтений, конечно же, крепко задумались.
Но в СССР доклад Жолио-Кюри очень быстро забыли — на советских людей обрушалась беда, не менее страшная, чем гипотетический планетарный взрыв.
Начало «большого террора»
В научных кругах страны Советов давно уже было очень неспокойно. Особенно тревожная ситуация складывалась в физике, разделённой на несколько «школ». Две из них существовали в Москве: одна — во главе с Аркадием Тимирязевым и Борисом Гессеном, другую возглавлял Леонид Мандельштам. Были ещё ленинградская «школа», руководимая Яковом Френкелем и харьковская, чьим лидером был Александр Лейпунский.
В московскую «школу», возглавлявшуюся известными учёными Аркадием Клементьевичем Тимирязевым и Борисом Михайловичем Гессеном, входили главным образом физики МГУ. К «мандельштамовцам» относились в основном те, кто работал в Физическом институте Академии наук (ФИАНе). Ленинградская «школа» включала в себя физтеховцев и сотрудников Радиевого института. Харьковская состояла из работников УФТИ.
«Москвичи» из университетской «школы» исповедовали классическую физику. Все новейшие учения (типа теории относительности Альберта Эйнштейна и квантовой механики Макса Планка, Нильса Бора и Луи де Бройля) они считали вредной идеалистической заумью и отвергали, что называется, с порога.
Разногласия, разбросавшие учёных по разные стороны научных «баррикад», были далеко не безобидными. Достаточно хотя бы вспомнить громкий судебный процесс по так называемому «Шахтинскому делу». Ведь за решётку тогда попала большая группа инженеров-«вредителей», якобы совершавших всяческие диверсии по указке Запада.
Вскоре отдельные представители научной интеллигенции стали обнаруживать у себя зловещие «чёрные метки», предупреждавшие, что всех несогласных с политикой партии ждёт неотвратимое наказание. Уже делались попытки поставить кое на кого страшное клеймо «врага народа».
В печати любили цитировать опубликованную ещё в 1931 году статью некоего Эрнста Кольмана. Этот человек, чех по национальности, во время мировой войны служил в австро-венгерской армии. Попав в плен к русским, остался в Советской России и даже вступил в ВКП(б), что, впрочем, не помешало ему 3 года отсидеть на Лубянке. Статья Кольмана называлась «Вредительство в науке», в ней давались приметы «научного» вредительства:
«Обилие вычислений и формул — главный признак вредительских работ».
Кольман как бы впрямую указывал, где и по каким приметам следует искать врагов большевистского режима.
