Дмитрий Быков - Пушкинский лицей – русская педагогическая мечта
Обзор книги Дмитрий Быков - Пушкинский лицей – русская педагогическая мечта
Дмитрий Быков
Пушкинский лицей – русская педагогическая мечта
Первая русская педагогическая утопия – не самый удачный ее вариант – дала нам Пушкина, и он стал нашей национальной святыней. Вторая – это коммуна Макаренко, которую проще всего сравнить с монастырем. Она народилась в середине 20-х годов и развивалась по всем канонам «Города солнца». К ней могут быть свои претензии, но, тем не менее, эта педагогическая утопия просуществовала 17 лет и дала замечательные образцы.
Третья русская педагогическая утопия, притом самая бесславная, это так называемая «Коммунарская методика» – система Соловейчика-Сухомлинского. Она просуществовала до конца Советского Союза. И была уже не лицеем и не монастырем, а сектой в чистом виде. Такие секты кое-где продолжают воспроизводиться под видом педагогических новаций. Они порождают особое сектантское самоощущение человека, который живет в крошечной, сжимаемой со всех сторон тьмой, группе света. Но там внутри у них все прекрасно, прекрасные отношения…
Лицей – самая жизнеспособная, живучая, самая перспективная из трех утопий. И прежде всего потому, что она как раз секты не предполагает. Изначальное предназначение лицея было – вырастить новое поколение русской элиты. Элиты культурной, государственной, политической, юридической и т. д. Очень наглядно показывает лицей собою, что получается в России из таких намерений. Ведь в результате лицей вырастил великолепное поколение оппозиции. Впрочем, некоторые из первого выпуска, числом три, сумели вписаться в государственную концепцию. Но даже они, за исключением Горчакова, были задвинуты на вторые роли. И именно в силу своей деятельной роли никогда не хватали чинов. Вместе же они в своей совокупности дали удивительный срез талантливого поколения. Двое – в каторге, один – государственный канцлер, один – величайший русский поэт (и этим существование всей русской педагогики уже оправдано). Остальные (за исключением пятерых, умерших в ранней юности) – честные работники на вторых ролях без какой-либо государственной перспективы. Хотя замышлялись великие посты и великие карьеры!
Русскую педагогическую утопию Пушкин воспринял с детства как родную и именно о ней написал свою знаменитую Записку «О народном воспитании». Николай, желая ознаменовать конец его опалы, предложил Пушкину изложить свои мысли о народном образовании. Из этой записки мы сегодня во многом и будем исходить. Пушкин, объясняя Нащокину свое согласие, сказал: «Я бы мог написать, что хотели услышать, но не должно упускать случая сделать добро». И как писал он сам: «Мне вымыли голову». Действительно, царь испещрил Записку восклицательными и вопросительными знаками. Пушкину было сказано, что подобные воззрения уже едва не привели его на край пропасти. Следственно, как пишет Бенкендорф, «говорить о просвещении преждевременно, а говорить должно о нравственном воспитании». Характерно для Бенкендорфа считать, что «нравственный человек просвещенным быть не может.
Мы будем говорить о пяти фундаментальных основаниях пушкинского лицея. Этой утопии, которая собирает не столько единомышленников, сколько противников. Но, как писал Иличевский, ближайший не друг, но соперник Пушкина: «ничто не образуется без трения мысли». Вот этим трением мысли мы и займемся.
Скажу горькую вещь: в основании любой русской утопии (кремлевская таблетка, микояновская колбаса или Царскосельский лицей) лежит проект власти. Это очень грустно. Мы ведь все понимаем, что всесильной таблетку делает то, что она кремлевская. Так и Царскосельский лицей не имел бы той славы, того авторитета, если бы этот бренд не исходил непосредственно от власти. Вообразим Александра прекрасное начало, вообразим 10 год, вообразим 10 августа старого стиля (истинный день рождения пушкинского лицея). Александр (Александр Благословенный впоследствии) обдумывает гигантскую систему реформ. Его правой рукой и, как считают многие, единственным министром все еще был Михаил Сперанский. Александр задумывает для своих младших братьев лицей, в котором бы они обучались вместе с дворянскими детьми. До сих пор в русской, да и в мировой истории ничего подобного не бывало. Скажу более – ничего подобного в русской истории не было и потом. Представить себе императорских детей (или детей генсека), которые обучались бы в обычной школе или хотя бы в школе для элиты, совершенно немыслимо. Домашние учителя, наставники, либо школа, где дети чиновников не ниже замминистра, да и те чувствуют себя париями… Но представить себе императорских братьев, которые обучаются в непосредственной близости, в прямом общении не только с дворянскими детьми, но и с талантливыми выходцами из обедневших родов, мы не можем. И правильно, что не можем. Потому что этот замысел не состоялся.
Более того, если в 1810 весь Запад считает Сперанского вторым человеком после Александра, то в 1811 году происходит его резкое падение. На него нашептывают, наговаривают… После знаменитого разговора с Александром, который положил конец его карьере, Сперанский вышел из царского кабинета, стал запихивать в портфель шляпу вместо бумаг. А потом упал, потерял сознание. Так переносят отлучение от власти. Последовала 6-летняя опала. Впоследствии Сперанский стал губернатором Сибири. Дожил до 30-х годов, процвел на этом посту… Но идеи Сперанского были решительным образом похерены. Так же как похерена и первая часть утопии лицея – состав преподавателей и программы, которые подбирались непосредственно под царствующих особ. В результате учащимися стали дети знати, в том числе и обедневшей. Отбор осуществлял сам министр просвещения Разумовский.
Несмотря на суровую помпезность экзамена, на всю трудность попадания в лицей, открытие его было огромным и, смею сказать, государственным праздником. День 19 октября 1811 года запомнился воспитанникам на всю жизнь и широко освещался в печати. Это стало событием историческим. На нем присутствовал лично государь – Александр, лично Разумовский. Малиновскому, будущему директору – историку, философу, правоведу, теоретику всеобщего мира не разрешили произносить заготовленную речь о всеобщем мире. Всеобщий мир, конечно, мечта народов, но обстановка не соответствовала: все пахло войной. В результате он невнятно, слабым голосом прошептал свою речь, не имевшую успеха. Зато Куницын, член комиссии Сперанского сразу потряс лицеистов звонким голосом и яркой речью. Его речь знаменита тем, что за 15 минут Александр в ней не был упомянут ни разу! Самого царя это так потрясло, что Куницын получил за эту речь Владимира IV степени. Действительно, редкое явление. Все ожидали благодарения Александру. А Сперанский говорил о том, что естественнейшим правом человека является свобода. По тем временам это было очень смело. Эта речь сразу настроила на праздничный, торжествующий, ликующий лад.
Затем состоялся знаменитый обед. Бульон с пирожками, который описывал Пущин, его все помнили… Затем произошел эпизод, за который Корнилов и получил кличку «Месье». Императрица спросила его, хорош ли суп. Корнилов был потрясен, смешался, отвечал «oui, monsieur» и кличка прилепилась надолго. Завершили праздник, как они вспоминали, снежками. Вот это, повторю, первая составляющая русской педагогической утопии: ее властное происхождение. Вот хоть и не учатся с нами братья царя Константин и Николай, но суп-то с их стола! И авторитет власти, желающей изменить отечество, стоит за этим. Напоминалось, что растет новая властная элита, для них будут готовые первые государственные места…Хотя в реальности одним достанется каторга, другим ранняя смерть, третьим опала.
Вторая составляющая этой утопии кажется мне исключительно важной, самой принципиальной: лицей – это мужская жизнь. Дело в том, что мужественный, воинский, идеологически-аскетичный характер этого учебного заведения предопределил ту высочайшую степень ответственности, невротизации, которая там есть. Не может быть по-настоящему строгим и аскетическим воспитание в смешанном учебном заведении. Поэтому в русском Хогвартсе Гермионе нет места. Почему? Мне приходится отвечать интуитивно. Ведь традиционно секс в России является отдельной утопией, убежищем от государства, в чем-то противопоставлением ему. А для государственных дел элита должна воспитываться отдельно от женщин. (Пусть женщины для государственной элиты воспитываются в своем, отдельном монастыре). Правда в сталинскую эпоху раздельное воспитание было воспитанием наседок или невротизированных мужчин-одиночек.
Атмосфера мужской школы, по-британски закрытой, с ее строгостью, вечными разговорами о девочках и недопущением к ним, с мечтами, с больным воображением – все это инструменты той невротизации, с которой выросли лицеисты. Лицей – мужской монастырь, где у каждого своя комната, где неизбежно возникают шалости с фрейлинами. Как, например, история с Пушкиным – он обнял престарелую старшую фрейлину, думая обнять молодую… Государь выразил Энгельгардту резкое недовольство происшедшим, мол, «твои бегают трясти яблоки из моего сада, это еще можно стерпеть, но тискать моих фрейлин! С этим смириться уже невозможно!». Энгельгардт сумел Пушкина защитить, объяснив, что Пушкин хотел обнять служанку, молодой, мол, глупый. На что царь, в конце концов, улыбнулся и сказал: «Ладно-ладно, будем считать, что старуха в восторге от его ошибки».
