Лев Рубинштейн - Повести
Обзор книги Лев Рубинштейн - Повести
ПОВЕСТИ
ОБ АВТОРЕ ЭТОЙ КНИГИ
Однажды автор этой книги сказал нам в редакции:
— Знаете, я ведь по-настоящему путешественник! Только путешествую я не в пространстве, а во времени. Когда вы говорите со мной по телефону, это вовсе не значит, что я здесь. Я, может быть, нахожусь где-нибудь под Полтавой или в пушкинском Лицее.
Конечно, это было сказано в шутку, но Льву Владимировичу Рубинштейну и в самом деле на месте не сидится. Миновало 45 лет с тех пор, как он отправился в своё первое, очень далёкое путешествие, не покидая письменного стола.
Тогда ему было 25 лет, сейчас ему 70. За это время он объездил много эпох и рассказал о жизни многих народов. Он и в самом деле много ездил, но всегда оставался историком.
Больше всего писал он об истории России, об её полководцах, флотоводцах, писателях, музыкантах, строителях и творческих людях.
Во всех этих книгах любовь к труду, любовь к родине, любовь к людям — людям с умом и душой — сливаются в единое целое.
«Если хочешь быть достойным великого отечества своего, — словно говорит нам автор, — сделай что-нибудь хорошее для людей. Сделай самое лучшее, что ты можешь».
Так говорит он обо всём, что вы найдёте в этой книге. У него Петр I не столько царь, сколько работающий и любознательный московский мальчик.
Белорусский деревенский паренёк Алесь скачет по воюющей России с сумкой, в которой не пули, не порох, а буквы новой азбуки.
А вот целая вереница мальчиков из Царскосельского Лицея, которых хотели сделать чиновниками, а вышли из них славные русские революционеры и поэты.
Вся эта книга построена на одной теме: как учились в России подростки, кем они хотели быть и кем стали.
Не думайте, что писателям легко писать. Конечно, перед вами не научные труды, но все эти книги написаны с точным знанием разных эпох, фактов и характеров, и в них вложены годы упорного труда.
Но это не просто прилежная работа. В этих книгах есть любовь к самому «рассказыванию», к тому, что называется литературой, и к вам, читателям, которым эти книги адресованы.
А написаны они по-разному.
В «Дедушке русского флота» действие происходит в «сухопутной» Москве, но во всей этой небольшой книжке невидимо присутствует старинная российская тяга к мореплаванию, к строительству кораблей, к предприятиям далёким и смелым.
— Мне нравится эта книжка, — заметил как-то автор, — в ней сыростью пахнет…
«Азбука едет по России» написана по-другому. В этой повести герои создают печатное слово, следуя по стопам первопечатника и просветителя Ивана Фёдорова, стараются вложить «гражданскую» книгу в руки читателя. Тут даже язык другой — более цветистый и энергичный.
«В садах Лицея» — повесть о юности Пушкина, Кюхельбекера, Пущина и их друзей. Это уже начало расцвета знаменитой русской литературы и свободолюбия. У автора словно меняется манера говорить. Мы как будто не книгу читаем, а ходим вместе с ним по вольному воздуху царскосельских парков. Наш провожатый, человек слегка насмешливый, но добродушный, вводит нас в комнаты лицеистов. Мы слышим их звонкие голоса, мы вглядываемся в их лица. Это разные характеры, но всех их объединяет крепкая лицейская дружба.
Автор и сейчас продолжает своё повествование о том, как учили и учились в России, и собирается делать это и в дальнейшем. Он всегда пишет о близком и далёком так, как будто сам там был.
— Я всё ещё учусь, — сказал он нам недавно, — но кое-что я уже начинаю понимать.
Итак, переверните страницу и отправляйтесь вместе с автором путешествовать по истории.
ДЕДУШКА РУССКОГО ФЛОТА
1. ДЕЛА СУХОПУТНЫЕ
На восточной окраине Москвы, за Сокольниками, у Матросского моста, тянется вдоль речки Яузы длинная набережная.
Невдалеке от неё, на оживлённой улице Стромынке, шумят машины, гремят трамваи. Но здесь, на набережной, движение небольшое. Тихая Яуза почти незаметно несёт свои медлительные воды к Москве-реке.
Эта набережная называется Потешной.
Два с половиной столетия назад на этом месте стояла игрушечная крепость Пресбург.
Крепость была сделана как самая настоящая крепость. Только размером она была маленькая, и всё в ней было маленькое: неглубокие рвы, некрутые валы, невысокие стены. Над крепостью реял маленький флаг. В этой крепости молодые солдаты, пятнадцати — девятнадцати лет, вели друг с другом ненастоящую войну.
В крепости возле небольших башен, у подъёмного моста, стояли пушечки, которые стреляли порохом и бумажными снарядами. Густой дым поднимался вверх, к флагу, который защитники ни за что не хотели спускать. Потом начался штурм, и осаждавшие, вооружённые деревянными пиками, бросились на стены и после ожесточённого боя ворвались в крепость.
Их вёл рослый мальчик в узком зелёном кафтане. Он был обут в высокие, выше колен, сапоги. В руках у него была игрушечная шпага. Свою треугольную шляпу он потерял в пылу боя. Его длинные тёмные волосы развевались по ветру. «За мной, молодцы!» — кричал он, прыгая на вал, за которым стояли защитники крепости.
Наконец крепость была взята. Победители и побеждённые выстроились на площади и прошли маршем мимо командующего — долговязого человека в затейливой шляпе с пером. Били барабаны, трубили трубы. Солдаты пиками салютовали командующему. После парада он обнял мальчика, который вёл солдат на штурм, и сказал:
— Поздравляю, Пётр Михайлов, крепость лихо взяли!
Село на берегу Яузы, в котором происходила эта война, называется теперь Преображенской заставой города Москвы. А тогда это было царское село Преображенское. Москва виднелась вдалеке, километрах в четырёх. Это был деревянный город с крутыми крышами, со множеством белых стен, башен, садов. Над Москвой поднимался высокий Кремль, и ветер доносил оттуда перезвон колоколов. А в Преображенском пели петухи, гудели на Яузе водяные мельницы. Ветер шумел густой листвой в яблонях, над пасекой, над огородами, скотным и соколиным дворами, над затейливой узорной крышей деревянного царского дворца.
Утро в Преображенском начиналось с трубного сигнала и барабанной дроби. По улицам, поднимая высокие столбы пыли, маршировали солдаты в зелёных мундирах, с белыми и красными портупеями.
Проходя мимо «Капитанского дворца», который стоял отдельно, неподалёку от царского, они поднимали вверх пики и ружья. На крыльцо выходил генерал в шляпе с пером.
Среди сержантов в строю стоял и Пётр Михайлов, в треугольной шляпе, с саблей наголо. Затем начинался развод караулов.
Как-то утром на извилистой дороге заклубилась пыль. Из Москвы ехал длинный поезд — рысью скакали всадники в ярких кафтанах, жёлтых и красных, шитых золотом.
В центре группы всадников, тяжело переваливаясь, ехала по ухабам огромная золочёная карета. Карета была вся расцвечена узорами в виде листьев, на крыше сверкали четыре золотых шара, из них торчали метёлки разноцветных перьев. Три пары откормленных коней везли эту блистающую карету. На передней лошади сидел всадник и непрерывно свистел.
Уже издали было слышно, что едет не какой-нибудь простой человек, а важный боярин.
На заставе возле Преображенского карету неожиданно остановили. Два солдата, скрестив свои пики перед всадниками, спросили, кто, куда едет и пропуск.
— Ума рехнулись? — закричал один из всадников. — Не видите, что ли? Едет знатный боярин Троекуров к государыне царице Наталье Кирилловне! Какой ещё вам пропуск?
— Браниться не велено, — ответил караульный, — а без пропуска не пустим.
На шум перебранки подошёл «капитан» — загорелый мальчишка лет шестнадцати, в треуголке, лихо надетой набекрень.
В эту минуту дверца кареты приоткрылась, и показалась огромная боярская борода. Белая рука, унизанная кольцами, неторопливо её поглаживала.
— Без пропуска нельзя, — упрямо сказал капитан. — Таков генеральский указ.
— Федька, — прогудел боярин густым басом, — побойся ты бога, родного отца не узнал! Погоди, уж я до тебя доберусь! Я те покажу с конюховыми детьми в игрушки играть!
Молодой капитан, однако, не смутился.
— Ничего не знаю, — сказал он. — Отец ли, чужой ли человек, а только для проезда на полковой двор надобен пропуск, по-другому называется пароль. А кто того пароля не знает, велено тащить в съезжую избу,[1] и пущай господин генерал сам разберётся. А мы караул, у нас указ есть.
— Меня, боярина Троекурова, в съезжую избу? Видать, у тебя, парень, в голове шумит. Не поеду!
Капитан нахмурился:
— Как знаете, а только пустить не могу.
— Отца-то родного! Срам! Навеки срам перед людьми!
— Ежели кто будет шуметь или браниться, — сказал капитан, — то указано бить в барабан и всё войско поднимать к ружью.
