Лев Рубинштейн - Повести
— Разве ты умеешь плавать?
— Ну, я-то, положим, не очень, — признался Лёшка, — а отец мой по морю-Каспию ходил, а дед, бают, и до самого города Веденца добирался, что на воде стоит…
— Где твой отец? Приведи его ко мне!
— Ан нет его, помер, — отвечал Лёшка.
Высокий юноша несколько минут сосредоточенно поглядывал то на бот, то на Лёшку.
— А ведь правда твоя, парень, — промолвил он вдруг. — Мейнгер, вели-ка бот вытащить на Яузу.
— Нельзя! — сердито ответил Тиммерман. — Он повреждён. Его надобно умеючи починить, поставить новую мачту, потом натянуть снасти и паруса.
— Нет ли поблизости человека такого, который умел бы скоро всё это сделать?
Тиммерман сдвинул шляпу на затылок.
— Есть.
— И ход покажет?
— Покажет.
— Кто таков?
— Карстен Брандт, старик, служил пушкарём на российском корабле «Орёл» под командой капитана Бутлера. Ходил в Астрахань.
— А нынче чем занят?
— Плотничьими поделками.
— Приведи его ко мне!
Юноша повернулся к Лёшке:
— А ты оставайся, сторожи Фёдора. Придёт время — возьму тебя вместе с ботом. Моё слово верное. Доволен?
Лёшка не отвечал. Юноша потрепал его за вихор и обернулся к голландцу:
— Гей-гей, за мной, мейнгер! Дело есть!
И он побежал прыгающей походкой так быстро, что тучный Тиммерман едва поспевал за ним.
Когда бомбардир ушёл, Лёшка подбежал к Фёдору и спросил у него шёпотом:
— А он не расскажет?
— Кому?
— «Кому»! Царицыным людям!
— Нет, не расскажет. Он не таков.
— Кто он? Небось боярский сын?
— Нет, это сам царь Пётр, — торопливо сказал Троекуров. — Скорее запирай ворота! Я слышу — опять кого-то несёт!
Это была Лёшкина мать. Она накинулась на Лёшку, который в остолбенении глядел вслед юноше-бомбардиру.
— Ты с кем тут говорил?
— Я… я ни с кем. Тут не было никого.
— Ан нет, я двоих видела! Оба в заморском платье. У меня, чай, не на спине глаза. Что-то здесь неладное творится у нас в сарае! Ну, погоди маленько, уж я тебя! Дай срок!
Мать погрозила Лёшке своим могучим кулаком и скрылась за домом.
Лёшка сразу почувствовал недоброе, но удержать мать был не в силах. Он тщательно запер дверь сарая и пошёл к пруду, свесив голову. А беглый капитан Троекуров сидел в темноте, подперев лицо обеими руками, и слушал, как куры кудахчут над его головой.
На следующее утро пришли два молодца в кафтанах и шапках, шитых золотом. У одного была бородка русая, у другого — тёмная. Тот, который был потемнее, держал в руке большую алебарду.[13]
— Сторожиха ты? — спросил он Лёшкину мать.
— Я, батюшка…
— Намедни ты приходила с жалобой?
— Я, батюшка…
— Ну вот, приказано у вас на Льняном дворе караул держать нам с Андрюшкой, так что неси, что в печи есть! Вино есть?
— Да я, батюшка…
— Неси, неси — а то я тебя!
Лёшкина мать поохала, поторговалась и вынесла стражникам ушат пива и кадушку солёной рыбы. Они закусили, оглянулись и, заметив Лёшку, замахали ему руками.
— Матушка-то твоя на свою голову назвала! Теперь пущай стонет. Огоньку нет ли? Поди принеси.
Лёшка принёс кусок каната, зажжённый у очага. Тот, что потемнее, достал из-за пазухи длинную тростниковую трубку, воровато оглянулся и закурил, смахивая дым ладонью.
— Не проведали бы во дворце, Матюха! — сказал ему его товарищ. — Грех велик, за табак кнутом бьют.
— Ничего, парнишка не скажет… Эй, парень, молчать будешь?
— Буду, — ответил Лёшка. — А вы зачем пришли?
Стражник затянулся и сказал важно:
— Приказано нам сторожить, не объявится ли где беглый боярский сын Фёдор Троекуров. Старуха-то твоя, шило ей в бок, говорила намедни, что, дескать, по Льняному двору ходят чужие люди, так мы…
— Матюха, — сказал тот, что посветлей, — а не сыскать ли в сарае?
— Сыскано, — сказал Лёшка, с трудом глотая слюни, — да ничего не нашли.
— А может, сыскать?
— Ищите, — сказал Лёшка, набравшись отчаянной храбрости. — Только там неладно.
— А что?
— Кто-то по ночам стучит…
Стражники переглянулись. Тот, что посветлее, перекрестился.
— Кто же это?
— Не знаю. А только стучит.
— Тьфу! — сказал тот, что потемнее. — Ну и пущай стучит. Нам велели сторожить, а не искать. Нечистая сила, тьфу! Поди, парень, к матери, скажи, что пива мало. А ежели не даст, то мы ей всю печь разворотим.
Лёшка обежал кругом сарая, нашёл щёлочку, постучал и шёпотом сказал беглецу, чтобы он выбирался поскорее через дыру, где доска поотстала, и бежал в лес. Но, к его удивлению, Фёдор устало ответил, что он никуда не пойдёт и останется в ботике хоть до зимы.
— Тут и буду сидеть, — сказал Фёдор. — Пропаду, а никуда больше не пойду! А водицы принеси испить.
Но недолго пришлось Фёдору сидеть, а молодцам сторожить. К полудню раздался звук барабана, и на Льняной двор вошла целая рота преображенцев в форменных кафтанах. Впереди шёл офицер. Он показал молодцам приказ, свёрнутый в трубочку:
— Генерал князь Ромодановский приказал взять из сарая лодку и до Яузы дотащить.
Молодцы читать не умели, а Ромодановского боялись. Но всё-таки уйти они не решились и остались сидеть на брёвнах, хмуро поглядывая на солдат. С солдатами пришёл крупный старый, осанистый голландец с белой подстриженной бородой и розовым лицом. При нём был помощник, молодой человек лет двадцати пяти. Оба шли важно, опираясь на суковатые палки. Старший был Карстен Брант, пушкарь и матрос, строивший двадцать лет назад корабль «Орёл» на Оке.
Много приключений пришлось пережить старику.
Он плавал по Волге, видел, как горел построенный им корабль, бежал из Астрахани на лодочке, скитался по Кавказу и Персии и наконец с трудом добрался до моря, откуда голландский корабль доставил его на родину. Но скучно было ему на родине. Он бросил всё и вернулся в холодную страну московитов, в страну, которая стала для него второй родиной, без которой он жить не мог.
Брандт осмотрел ботик снаружи. Он ощупал обшивку, постучал палкой по палубе, по основанию мачты, по лопасти руля. Потом вздохнул и сказал:
— Знатный был когда-то бот. Починить его можно. Такое дерево столетиями живёт. Кто знает, может быть, и триста и четыреста лет проживёт. Хорошо бы днище обшить медью, как теперь делают, а, Корт?
Его помощник, Корт, подтвердил, что это было бы даже слишком хорошо.
На дворе закипела работа. Солдаты натащили брёвен, положили их вдоль пути до Яузы и взялись за бот.
Впервые за много лет корабль увидел солнце. Под крики работающих он выпрямился, как человек, встающий с кровати после долгой болезни, и торжественно, чуть покачиваясь, выплыл на лужайку. Мачта на нём была сломана, сгнившие верёвки висели по бортам, от реев остались жалкие обломки, краска слезла, петли руля покрылись ржавчиной, но всё-таки бот был красив. Длинный, с чёткими, плавно очерченными боками, весь устремлённый вперёд, он шёл на канатах по брёвнам, над ярко-зелёной травой, гордо рассекая воздух, как будто дышал полной грудью. Старик Брандт глядел на него, прищурив глаза и склонив голову набок.
— Такому кораблю славных капитанов носить, — сказал он задумчиво. — Но, может быть, Питер и будет славным капитаном… Как вы думаете, Корт?
Корт подтвердил, что царь Пётр удивительно умный, храбрый и предприимчивый юноша, хотя и не родился у моря.
— Ну что ж, — сказал Брандт, — пусть хотя бы познакомится с кораблём. Кто знает, что ждёт его в будущем.
Бот перетащили к Яузе и поставили под навес. Вокруг него собралась ватага мальчишек. Ребята шести—восьми лет стояли, засунув пальцы в рот, и глазели на царскую лодку. Кто-то предположил, что потешные ночью сядут на этот корабль и поплывут на нём до самого моря. Говорили, что сам царь собирается вести их в дальний поход и что вернутся они лет через десять, не раньше, если не утонут.
Лёшка Бакеев стоял поодаль. Им снова овладело беспокойство: Фёдор куда-то исчез, в сарае его не было. Убежать он не мог — на дворе его заметили бы стражники. Лёшка несколько раз бегал от Яузы к Льняному двору и обратно. Никаких следов Фёдора не было.
Начинало уже вечереть. Возле бота никого не осталось. Вдруг Лёшка услышал шорох, и знакомый голос произнёс:
— Лёша, принеси чего-нибудь поесть! У меня в брюхе урчит.
Это был Фёдор. Он вылез из бота, вздохнул и расправил плечи.
— Как ты сюда попал?
— Я внутри сидел. Меня вместе с ботом вынесли из сарая.
— Что же ты не убежал?
— А куда мне бежать? — лениво сказал Фёдор. — На дворе стражники, не убежишь никуда. Я сидел в лодке, меня и вытащили. Голландский мастер меня заметил, да он, наверно, знает про меня. Поглядел, засмеялся и ничего не сказал. Стало быть, я теперь тут и останусь, под рогожей-то…
