Андрей Губин - Афина Паллада
— Завтра я покидаю Черные земли. Я не работаю в совхозе. У меня нет отары…
Ибрагимов с отвращением плюнул, крикнул на Ихан-Берды, чабаны выбежали. Женщины и дети с ужасом смотрели на Саида, как на кровника.
Смолк стук копыт. Воет буран. Бросает тучи снега. Слабо коптит мигалка.
— Лошадь есть еще? — Саид вскочил, проснувшись.
— Нет! — с ненавистью ответил мальчишка лет тринадцати. Саид выскочил из домика.
С нарастающей мощью ветер несся к морю. У моря немало обрывистых берегов. Бегущие под ветер сайгаки могут прыгать с обрывов, а овцы будут разбиваться.
Созрел план: обойти овец со стороны Змеиного буруна, зажечь сено у обрывов — взять керосин! — огонь остановит отару. Скакать вслед нет пользы. Сайгаки похожи на козлов — вожаков отар — и резвы, как стрижи. Обойти их можно: к Змеиному буруну хорошая дорога. Но нет его гнедой кобылы! И чабаны уже ускакали!
Мальчишка словно понял Саида, сказал:
— Мотоцикл есть!
— Давай сюда!
Спешно выкатили голенастую алую «Яву» — как он мечтал о ней! Дрожащими руками ощупывали контакты — мотор не заводился.
Нашли! Завелся!
С бешеной скоростью мчится алая машина в буране. Ветер сечет ветровое стекло. Фара залеплена снегом. Шестым чувством гонщик угадывает дорогу.
Он докажет свою преданность чабанскому делу, не бросит овец. Да, он виноват, груб, горяч, работать с ним трудно, тяжелый он человек. Виноват, что полюбил чужую жену, что не поскакал с чабанами… И покручивает резиновую рукоять — газу, газу…
Руки мерзли. Башлык надел, а перчатки в спешке забыл.
Снежный смерч вылетает из-под колес железного гончего.
Газу, газу…
Огнеглазый зверь выл, захлебывался, прыгал, отрываясь от земли, как от стартовой площадки.
Вспугнул в кустах лису: душила раненого сайгака — обычная степная драма.
Нет, ярлыгу чабанскую он не бросит! Завтра поговорит с Бекназаровым начистоту — кто с кем не сработался.
Алый гончий мчится, а он еще добавляет газу!
И — радость! Впереди заблеяли испуганные овцы. Как раз пересекают дорогу, чтобы направиться к морю. Опытный чабан, он легко закружил их, согнал в лощину. Глаз у него наметан — трети отары не хватает, надо спешить, море близко.
Гордость, радость, скорость — все переплелось.
Храпит его алый конь — ракета с серебристым мотором. Ветер, песок и снег секут его бронзовеющее лицо.
Дорога стала лучше, можно еще прибавить газку.
Беззвездная волчья ночь. Древний буран.
Где-то сейчас его верные штурманы — отарные псы. Они помогли бы ему. Они воспитаны Саидом как пастухи. Не бросят в степи ни одной овцы. Когда они прозевали волка, зарезавшего валуха, Саид сурово избил их ярлыгой. И они украли ягненка в чужой отаре и пригнали Саиду — пришлось возвращать. Вот какие у него собаки! Газу, газу, малютка!
Где-то спят его дети. Острое отцовское чувство пронзило его. Обычно он играл с мальчиком, а девочка завистливо смотрела со стороны. Однажды, когда она провинилась, он привязал ее веревкой к дереву и ушел в дом. Вскоре она робко пришла к отцу. В глазах слезы, мольба, лукавство: видишь, я развязала твою веревку…
Спит жена и ничего не знает о том, что ее ожидает. Не много ласки видела она от него.
Спит… нет, не спит его старая мать. Она никогда не спит, когда сыну трудно. Ради матери надо бы сбавить бешеную скорость — уже дважды он опрокидывался, не замечая в нервной спешке рассеченной брови и вывихнутого плеча. Он виноват перед матерью. Теперь он скажет ей ласковое слово и освободит от тягот домашнего труда…
Газу, газу!
Трепетно бьются за спиной алые крылья — башлык космонавта.
Уже и руки стали бронзовыми — нечувствительными.
Буруны кончились — степь ровная, незнакомая, в вихрях снега. Рубчатая резина скользит по льду.
Показалось, что мчится недалеко от своей кошары — куст промелькнул похожий, бугорок с ямами. Слышится песня матери, печальная, как закат на горах…
Мелкие черные волны плеснули со всех сторон.
В ужасе чабан нажал на тормоз. Ледяной наст кончился. Не выпуская руля, чабан полетел в воду. Ярко вспыхнула мысль о спасении, о жизни — и все другие мысли стали ничтожными, угасающими.
Отгребаясь металлическими руками, плыл, а тяжелое руно полушубка тянуло вниз. В мозгу шумело, словно к нему подключились миллионы радиостанций.
Лез на крепкий лед. Мороз жег, покрывая голову и грудь ледяным руном. С бронзовым стуком шумело сердце.
Впереди во мраке перед Саидом горели два жарких сиреневых глаза.
Алмазная броня покрывала плечи и лицо чабана, как фантастический скафандр космонавта.
В прорыве дымно бегущих туч блеснуло созвездие Ярлыги — он узнал его…
С утра дядя Вася посматривал на часы, словно у него в кармане лежал билет на поезд или на самолет. Но времени впереди было много.
В этот день он проснулся очень рано, чтобы не пропустить зарю. Так рано он вставал в молодости, когда ему предстояли экзамен, решающая встреча, свидание.
Спал дядя Вася один. Постель убирала жена. Сегодня по-солдатски убрал сам.
Пощупал подбородок — зарос. Бриться не хотелось. Но сегодня нельзя уступать себе ни в чем. Побрился, надел армейский китель с темными пятнами от орденов.
Наколол дров, накормил скотину, вычистил коня, а часовая стрелка ползла еле-еле.
Встретил хромого тракториста, отдал ему три рубля, занятые еще летом.
Завтракал без интереса, но съел все.
Посмотрел на жену, суетившуюся по хозяйству, сказал, чтобы к обеду не ждала, приторочил карабин к седлу и поехал «на охоту».
У Синего лимана зажег камыш, погрелся, покурил в ямке, посматривая на часы.
По степи скакал всадник.
Избежать встречи не удалось: конь выдал.
Подъехал Маркелия, рассказал о несчастье.
Несколько дней Секки скрывалась на чердаке кошары Маркелия. Хасан заявил в милицию о пропавшей жене, написал письмо в аул, порывался ехать на поиски, считая, что Секки сбежала с Саидом.
Чабан из бригады Маркелия, все знавший о Секки, сказал под пьяную руку в присутствии Ибрагимова: «И близко, да не найдут!» Ибрагимов эти слова передал рабочим. Магомет предложил обыскать кошару Маркелия.
Ибрагимов позвал грузина к себе под видом важного разговора. В отсутствие Маркелия рабочие нашли Секки в соломе и увезли на машине.
Произошло это час назад. По словам чабана, разболтавшего тайну, машина пошла кружным, малолюдным путем к железнодорожной станции.
Маркелия погнался на коне. Встретил легковую машину. От шофера узнал, что тот десять минут назад видел грузовик, у них спустил баллон, стоят. Конь Маркелия захромал, чабан вернулся, чтобы звонить в линейную милицию.
— Дай твоего белого! — торопился Маркелия.
Дядя Вася взглянул на часы.
— Где стоит машина?
— На повороте к Камышаннику.
— Попробую догнать, в молодости джигитовал неплохо…
И только снеговая пыль взвеялась за конем.
Он хотел провести этот день в неторопливой езде по бурунам, даруя жизнь попадающим на прицел птицам, в молчаливом сращении с природой. Но план его сорван, часы идут безостановочно и быстрее. И он скакал, не щадя ни коня, ни себя.
На повороте машины уже не оказалось. Вытоптанный в пятнах масла снег обозначал стоянку.
Конь шатался, хрипел, алая пена падала в снег с горячего железа удил.
Острым глазом охотника объездчик заметил на дороге два одинаковых окурка.
За буруном показалась машина.
Объездчик снял футляр с телеметрического прицела — и в черный пунктир перекрестия точно вписался резиновый баллон.
Людей в кузове не было видно. Может, это другая машина? И медлил спустить курок…
Пока держал карабин на прицеле, сзади послышался рокот легкого «газика»-вездехода. Дядя Вася бросил дрожащего коня, побежал навстречу «газику».
Шофер вездехода — явный горец. Рядом плотный паренек с круглым лицом, в котиковой шапке, сизом коротком пальто с полупогончиками… Русский, горец? Выбора у дяди Васи не было.
— Поедем быстрее, вперед, уголовное дело, по дороге расскажу…
Когда рассказал, заметил, что шофер прибавил газу.
— Задержим! — сказал паренек. — Только ты, русский, уходи, да и винтовка — штука опасная. Так возьмем.
Дядя Вася посмотрел на часы. До назначенного им самим срока оставалось немного. А он еще Бекназарова увидеть хотел. И коня брошенного жалко — сам растил.
Хлопнула дверца. Объездчик крикнул:
— Вы кто по нации будете?
— Чеченцы! — сердито ответил паренек.
Долго смотрел вслед «газику» и жалел, что нет запасного коня.
Визит к Бекназарову не состоялся. До поселка еще далеко, а осталось только девять минут. Барсов бросил повод, ускорил шаги. Конь шел следом.
Сидящий в «газике» практикант сельскохозяйственной академии Мансуров уже различал лица людей в кузове «газа».
