Андрей Губин - Афина Паллада
Хабраев — директор МЖС, Саид не знает его.
— Я к вам вот по какому делу…
— Знаю, просили за тебя, подожди, отпущу тут одного, два дня ходит, шишка из центра… Марья Филипповна, давайте Просянникова!
Потом приходили механики, архитекторы, экономисты, председатели колхозов. Непрерывно звонили телефоны. Дважды вызывала Москва. Саиду было интересно присутствовать на командном пункте. Он вставлял свои замечания, увлекался, спорил, советовал заместителю.
Часа в три заместитель закрыл дверь на замок — «Марья Филипповна, меня нет!», — развязал объемистый сверток, стал обедать.
— Видишь, как работаем. Как трактора на пахоте. Поесть некогда. Говори.
Из советника Саид превратился в просителя. Отвечал, как на экзамене. Старался ничего не упустить, не забыть, даже блеснул особыми чабанскими знаниями, чтобы поднять себе цену.
Заместитель запил обед бутылкой боржоми, сделал несколько шагов по яркому ковру — послеобеденная прогулка — и решил:
— Поможем. Перешибем карту Бекназарова. Алло, междугородная! Правительственная! Да, из управления…
Соединили сразу. Удача близко шелестела страничкой блокнота заместителя. Он говорил с Бекназаровым ворчливо-командирским тоном, что-то записывал или рисовал, радостно кивал Саиду: все хорошо, а ты волнуешься. Чабану даже неудобно стало: столько хороших людей беспокоятся из-за него. А волновался он действительно. Закурил папиросу, одиноко забытую кем-то на втором столе.
За окном косо летел снег. Какой-то шофер постоянно хлопал крышкой радиатора. Понуро свесила голову у столба оседланная лошадь. Давно стоит: на седле шапка снега. Саид почувствовал нежность к лошади — он любил животных, которые никогда не обманывают.
Заместитель положил белую трубку с пружинящим шнуром, накричав на Бекназарова.
— Вот какое дело, Салаватов (пусть Салаватов), ты мне не все, выходит, рассказал. У вас там вражда завелась с Бекназаровым. Чего вы не поделили?
— Мы?.. Ничего не делили.
— Он что-то говорил о женщине. Соперничаете, что ли? Эх, молодежь! Поверь мне, старому хрену, — не теряй друга ради женщины! Не женися, молодец, слушайся меня…
— Женщина здесь ни при чем.
— Был один такой сукин сын, профессор Фрейд, он как раз говорил, что все дело в этом. Ну, ладно, это ваше личное дело. Он говорит: вы не сработались. А это важно и в аппарате и на местах. Бекназаров отвечает за сто тысяч овец. Когда я его ставил управляющим, он выторговал себе право самому подбирать кадры. Мы пошли на это. Слово дали. И с него спросим, конечно…
— Что он говорил? — ослабевший Саид побледнел.
— Он хвалит тебя и как чабана и как человека. Но сработаться с тобой не может. Просит перевести тебя в другое отделение. Тут, брат, субординация. У меня сейчас такое же положение. Видал нашего начальника? Орел! Удельный князь! Растущий парень, так и прет в гору. А сработаться со мной не может. Опыта у него нет моего, и кажется ему, что я даю петуха в его квартете. И для пользы дела меня бросают сейчас на другой участок — директором плодопитомнического совхоза. Я буду жаловаться, моя номенклатура выше, но приказу подчинюсь. Работа! Государственное дело! С водой же ясно: отару убрали правильно!
— Убирать надо, — уже соглашался чабан. — Но для чего расформировали? Раздули другие отары по полторы тысячи — и шерсти теперь дадут меньше, опыт показал…
— Ты не так вопрос ставишь, молодой человек. Не с шерсти надо начинать, а с отношений. Будут отношения, будет и шерсть. Не подходишь ты ему…
Лучше бы плетью хлестнули по лицу. Спасибо, никто не слыхал! Кровь обиды ударила в голову. Он, значит, плохой чабан, с ним не хотят работать. Пощечина позора медленно красила запавшие медно-рыжие щеки чабана.
Вышел как пьяный.
Не будет его ноги здесь! Белый свет, что ли, клином сошелся на этом совхозе? В Киргизию уедет…
Бекназаров знал психологию горца. Заместитель не знал. Он вовсе не хотел обидеть Саида и уже придумал — стратегическая голова! — как помочь чабану конкретно, делом. Он не мог понять, как можно обижаться на ведомственные перемещения. Его самого десятки раз снимали, бросали, поднимали — обычное дело. Была бы, как говорится, шея, а хомут найдется. Чабанская шея в цене. В этом же кабинете, при Саиде, председатель передового колхоза просил заместителя подыскать ему толкового бригадира отгонных пастбищ. Двадцать отар будет у этого балкарца. Должность руководящая. Оклад соответствующий.
Таким образом, по замыслу заместителя, Муратов возвратился бы на Черные земли с крупным повышением, на белом коне, стал бы равным Бекназарову. Заместитель начальника управления сразу оценил в Саиде настоящего работника.
— Постой, Салаватов!
— Товарищ Салаватов! — кричала по коридору Марья Филипповна.
— Я Муратов! — показал белые зубы чабан.
Вышел во двор. В воротах мелькнула «Волга» парторга крайкома — поехал на совещание.
Росла гордость. Подминала обиду. Восемь почетных грамот у него, медаль, равная оружию воина, именные часы. Но пепел ночных раздумий зашевелился вновь. Решил немедленно уехать с Секки на новые земли. Даже парторг сказал: лучше уехать.
Попросился на попутную в кузов. Возле совхоза спрыгнул. Почувствовал, шофер ждет. Отдал последний рубль…
В конторе получил расчет на всю бригаду — с Черных земель уже сообщили данные. Полторы тысячи рублей положил в бумажник. Надежнее спрятал партийный билет. Купил Мухадину игрушку — ракету, сунул в мешок.
В мешке обнаружил алый башлык космонавта. Посылать в Москву надо с письмом, а писать сейчас не хотелось. Да и почта закрыта.
Вошел в дымный уют шашлычной — клуб тех, кому неуютно дома. Выпил ледяной, крутой, как ртуть, горбящейся в стакане водки. Пил ячменное пиво. Ел горячую проперченную баранину на проволоке и не мог наесться, потому что не чувствовал аппетита.
Зимним утром в промерзшем зале автостанции то и дело пожимал руки друзей и знакомых. Загорелые, обветренные чабаны, горцы. В белых тулупах, с мешками и рюкзаками. Подростки с первыми усиками. Солдаты, отслужившие на границе или в ракетных войсках. Старики, в чьих бородах залегло черненое серебро лет.
Саид боялся, что его спросят о работе. Что он скажет? Что с ним работать не хотят? И делал вид, что он, чабан, возвращается к отаре.
Семь часов в тесно громыхающей коробке ржавого автобуса. Ноги коченеют даже в валенках. Курят в автобусе люто — от безделья. В карты играют. Плачут грудные младенцы. Спят. Снова плачут.
Белые холмистые пространства. Артезианские колодцы с чудовищными ледяными хоботами — поверх вечно горит выходящий с водой газ.
Дороги. Развилки. Одинокие фермы. Занесенные снегом стога. Зимние птицы. Встречные грузовики.
Наконец показался Черноземельск.
Пообедав в столовой, Саид вышел голосовать: отсюда рейсовых машин нет. Дул ледяной, обжигающий ветер, забирался за воротник. Чабан не долго думая закутался в суконный башлык, стал похож на нукера старых времен.
Прошла по домам первая смена школьников калмыков.
К Саиду прибился молодой, веселый от вина даргинец с двумя полными мешками. Говорили на невероятной смеси кавказских языков, в трудных случаях прибегали к русскому. Даргинец тоже ждал попутную.
Простояв на морозном ветру часа два, снова вернулись в столовую, где торговали в разлив. Уже стулья стояли на столах вверх ногами: мыли полы. Буфет был опечатан. Даргинец подмигнул: «Не такие мы люди, чтобы попасть впросак!» Достал из мешка две бутылки ледяного вина. Одну положил на горячую батарею, другую открыл.
Он был необыкновенно доволен положением вещей в мире. Побывал дома, в Дагестане. Тоже старший чабан. Отара сытая, мохнатая. А главное, есть пятьдесят, а может, восемьдесят своих маток-трехлеток.
— Одна мешок — подарка начальникам. Не помажешь — не поедешь. Рука рука моет, — сыпал русскими поговорками.
От портвейна пахло сургучом и железной пробкой.
— Два года я совсем пропадал — нет бакшиш, да и только. Понимаешь? Сухой ложка рот обдирает. Теперь хороший бакшиш. Сам живешь — другим давай. Пей, слушай, сдохнем — деньги останутся…
— О себе только думаешь! — строго сказал Саид, все-таки радуясь попутчику.
— Рука и тот гнется к себе! — довольно согласился даргинец.
Столовая закрылась. Опять пошли на развилку.
Машин не было. Собиралась одна, продуктовая, да долго собиралась: пока нагрузили, шофер и экспедитор на ногах не стояли.
Завечерело. Прошла вторая смена школьников. Наступил час замков, охраны и темноты.
Нашли гостиницу — новый одноэтажный дом с палисадником и деревянным крылечком. В темном коридоре ярко светились чугунные глаза печей. Администратор — она же уборщица и истопник — шуровала кочережкой. На промятом диване бормотал старик цыган с ковровым узлом и мурлыкающим котенком. Мест свободных много.
