Вера Лукницкая - Пусть будет земля (Повесть о путешественнике)
Другая глава - опять тот же мотив:
"Когда усталый и изнеможенный, истратив запас своих телесных и умственных сил, я бегу из душных городов, куда заключает нас от рождения сама жизнь, меня манит к себе зеленеющая сень лесов".
В середине этой книги-сюиты лирическая тема достигает кульминации:
"Приди сюда, под своды зеленого леса, на праздник природы, всякий смертный, которому не улыбается жизнь! Оставь свои скорби и печали там, за пределами этого зеленого мира, погрузись духом и телом в лоно зеленого леса и утопай в нем всецело, пока не почувствуешь своего полного обновления...
...Лес еще более, чем пустыня, должен привлекать мудрецов. Если в необозримый простор пустыни бежали от соблазнов многие из великих мудрецов мира, чтобы там найти покой для своего утомленного борьбой тела и души, отдохнуть, набраться новых сил и вдохновения, чтобы снова пойти в мир на подвиги своей благородной борьбы, то глубина лесов еще более пригодна к этому, чем пустыня..."
Елисеев считает, что бесконечность пустыни подавляет человека и он уходит в нирвану - небытие. Он растворяется в этом безмерном ничто. Призыв к жизни, а не к смерти звучит в лесу, в тысячеголосой тайге. Человек, сливаясь с природой, воскресает душой. Вобрав в себя жизненные соки, он возвращается в мир, чтобы крепко стоять на ногах под его бурями. Свой освеженный дух он противопоставляет суете, зависти, страданиям, несправедливости.
"Сюда, в эти тихие и безмолвные... уголки, приходи искать разрешение своих жизненных загадок и сомнений, человек! Тут яснее, чем во всех книгах мира, можно познавать тайны мироздания, понять те мудрые законы, по которым движется и обновляется мир... Природа - великий оптимист, излишними и смешными кажутся перед лицом ее стенания праздных людей о мировом зле, будто бы парализующем их гениальные силы.
...Б о р ь б а, д в и ж е н и е и т р у д разлиты в самой природе. Природа сама указывает человеку его счастье, а он, словно не видя ее живого примера, стал измышлять какое-то особое счастье, которого сам не может постигать. Измыслив свою особую философию, основанную не на знании природы и ее законов, а на хитрых и беспочвенных меслесплетениях, человек дошел до отрицания того, без чего немыслимо было бы самое существование".
Печальные мелодии растворяются в музыке леса, на их место летят звонкие, светлые и даже оптимистические.
"Если радостен ты, и жизнь улыбается тебе... Радостнее станет у тебя на душе, если ступишь ты в заповедную чащу..."
"Если любишь ты, и жгучее, сладостное чувство наполняет твое сердце, смело иди в лес, еще волшебнее покажется тебе идеал, еще светлее и счастливее будет у тебя на душе".
"Как колонны древнего храма... возвышаются вокруг нас великаны леса..."
"В лес, еще дальше, в дремучий, густой лес!.. О, за эти светлые моменты можно отдать целые дни и недели столичного прозябания".
"Каждую капельку природа может сделать алмазом чистой воды, когда в ней живет отражение солнца".
"Не оскорбляй матери-земли нечистым прикосновением к ней, не оскверняй очистительного огня, возложенного солнцем на земле, не оскорбляй священной тишины лесов, в которых хранится великий дух жизни. Оскорбляющий святость леса оскорбляет и землю, и небо..."
"Глубоко вспахивай поля, еще глубже борозди воды, но оберегай неприкосновенную чащу лесов".
"Борись со всяким злом и напастью, но не налагай дерзновенной руки на дерево, дитя солнца, земли, воды. Налагающий руку на куст делает преступление, поднимающий топор на дерево творит уже убийство".
Эти призывы Елисеева дошли до нас. Эти призывы дошли, когда охрана окружающей среды стала экологической проблемой, общеземной проблемой ХХ века! Да будут ненапрасными призывы географа-романтика, доктора-поэта!
Розы Хорасана
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий,
Потому что я с севера, что ли...
Персидская "сказка"
- Благородный хаким, соблаговоли на закате солнца посетить не меня, но мой сад, где ты будешь хозяином, а я твои слугою для того, чтобы угождать тебе. Я счастлив, - без передышки продолжал хан, - что Аллах удостоил меня взглянуть на высокого гостя из России и на первую русскую женщину. В Хорасане теперь золотая весна, цветут розы и поют песни любви соловьи. Твоя молодая сестра как наша весна: уста ее как розы, речь как песня соловья. А ее глаза подобны небесным звездам моего Кучана...
- Вельможный хан, я и моя сестра почтем за честь посетить ваши сады, которых вы творец и создатель и о которых я много наслышан. - Елисеев старался в тон восточному хозяину быть церемонным, но не мог одарить перса в ответ таким же букетом красноречия.
На высоких гостей "цветы красноречия" сыпались вычурными комплиментами, сладкими улыбками, подобострастными обращениями.
А вокруг были живые цветы.
Цветы свисали с оград, вдоль которых шли гости. Цветы были разбросаны на персидских коврах, расстеленных под ногами гостей. Цветы гостям подносили почтенные персы и изящные персиянки.
По аллее из роз гости вошли в роскошный сад. Он ослеплял красками, одурманивал ароматами. Иггль своим терпким благовонием кое-где перебивал запах роз и даже жасминов.
В центре могучей колоннадой высились чинары и орешины. Выросшие тесным полукругом, они образовали гигантскую беседку с естественной крышей из густо переплетенных ветвей. Просветы меж живых колонн были задрапированы расписными шелками, образовав стены, а пол внутри устлан коврами в несколько слоев и засыпан живыми цветами. Потолок беседки тоже был затянут огромным ковром, красивее которого Елисеев не видел.
И всюду розы, розы, розы... Розы гирляндами свисали в беседке вдоль каждой шелковой стены, вдоль каждого ствола дерева. Розы пробивались в каждую щель, переплетались над пологом шатра. Напиток из роз подавался к столу. Розы, сваренные в меду, стояли, благоухая, в вазах. Вокруг шатра в прозрачных ручейках просвечивали огненные очажки, в которых варилось масло из роз...
Вечерело. Звенели цикады, пересвистывались птицы, вспыхивали крохотными огоньками летающие светлячки. Вокруг шатра рассыпались гирлянды цветных фонарей. Еще театральнее стала казаться обстановка.
Елисеев припомнил строки Фирдоуси: "И пил и веселился властелин..." Время от времени ему казалось, что он грезит наяву. Но пряные лакомства, легкое шуршание появляющихся и исчезающих слуг, пышная свита, угождения возвращали в реальность.
- Вот чай, вот шербет, вот рохат, вот мята, розы, лепестки... Гортанный шепот донесся до Елисеева, как стихи. Юная персиянка на миг появилась перед глазами и растаяла в полумраке шатра...
Пожалуй, в первый раз за время путешествий грезы и реальность совпадали.
Людмила просила брата взять ее с собой в сказку.
И вот она сидела в шатре из роз, в волшебном саду кучанского хана, в Хорасане. Елисеев согласился взять ее с собой потому, что ехал в служебную командировку и был уверен в своих возможностях именно в этот раз. Во время его сборов в Петербурге сестра пришла к нему и попросила взять ее с собой.
"Действительно странно, чтобы в путешествиях, связанных с колоссальными трудностями, лишениями, с риском для здоровья, а иногда и для жизни, присутствовала молодая женщина, пусть умная, пусть родная сестрица, но все равно - женщина!"
И тогда он сказал:
- Понимаешь, Люся, наверно, в этом виноват и я, но в рассказах все получается не так, как бывает в действительности. Иначе бы мы не чтили великих писателей. Только настоящие художники слова способны передать подлинный трагизм бытия, а прочие повествователи не дотягивают.
- Причем здесь писатели? Ты едешь в Персию. И я прошу взять меня с собой. Я думаю, что в поездке сумею быть тебе даже полезной.
- Я давно обратил внимание на то, что, когда рассказываешь не только о красивых храмах, таинственных пирамидах, экзотических обрядах, но и о днях без еды и воды, все выглядит заманчиво и романтично, в общем, не так, как в жизни. Помню, я рассказывал, как прохудилась наша лодка, когда мы неслись по бурному потоку в Финляндии. Я хотел передать смертельный ужас, который испытал, уверенный, что погибну. Но не смог. Никому не было страшно. Все ахали, но при этом улыбались. Ты заслушалась моих сказок про путешествия и начала сама грезить...
Возможно, так и должно быть. Ведь когда я рассказываю о жажде в песках, а рядом чашки с чаем да еще вишневое варенье, то сидящие за столом не могут ощутить того, что в прошлом испытал сам путник.
- Позволь тебе возразить. Разве Пушкин не написал:
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении чумы.
Итак, то, что "гибелью грозит", утверждает Пушкин, таит в себе для человека "неизъяснимые наслаждения".
- Теперь я понял предел твоих желаний. Когда мы с тобой будем плыть на пароходе, я продырявлю в нем дно, в пустыне завезу тебя в самую гущу разбойников, а когда мы будем от них бежать, подсуну тебе хромого верблюда. В поход мы выступим с началом самума. Не знаю, как чуму, но уж холеру мы непременно где-нибудь подцепим. Я туда еду "охотиться" именно на нее. Так что ты ее вдохнешь с "неизъяснимым наслажденьем". А это самое "неизъяснимое наслаждение" я испытал, когда сумел удачно увернуться от встречи с воинственными дикарями, когда протекающая лодка выплыла на берег, когда в подземелье пристрелил бросившуюся на меня гиену прежде, чем успел испытать "упоение в бою".
