Вековые тайны живописи. Ключи к великим шедеврам - Легран Елена

Французская революция стала настолько знаковым событием мировой истории, что в исторической науке принят термин «длинный XIX век», согласно которому новое столетие фактически начинается в 1789 году, а завершается в 1914-м, с началом Первой мировой войны, от которой идет отсчет уже XX века.

В XIX веке политические, экономические, социальные и культурные процессы развивались настолько бурно, с такой частотой и радикальностью сменяли друг друга, что представить это длинное столетие как единое культурологическое целое невозможно.

Искусство первой половины XIX века настолько пропиталось духом Французской революции, что его вполне можно назвать сотканным из бури и натиска пробужденного ото сна народа.

Люди второй половины XIX столетия, уставшие от баррикад и бесконечной борьбы, были заняты обустройством нового мира, рожденного героизмом и жертвенностью их отцов. Искусство тогда ушло из политики в мир чистых идей, начало решать собственные задачи и проводить собственные художественные эксперименты, оставив за скобками проблемы окружающего мира.

На страницах этой книги мы пройдем половину пути «длинного XIX века» и остановимся на его середине, там, где новое искусство бросило вызов классикам и создало те законы, по которым будет развиваться затем и в XX веке. Для этого нового искусства нам понадобится отдельная книга, которая непременно будет написана. На ее страницах появятся и тихие заводи прудов Моне [154], и беззаботные балы Ренуара [155]. Их от баррикад Делакруа [156] и дрейфующего в океане плота Жерико [157] отделяло не так много времени. Но и его хватило, чтобы проложить между первыми и вторыми глубокую пропасть. Наш же разговор о классическом искусстве мы завершим на середине XIX века.

Добро пожаловать в кипящий страстями и наполненный подвигами, прославленный героизмом и опороченный подлостью период Французской революции.

Ни одно радикальное историческое событие не происходит без причины. Два длинных правления – Людовика XIV и Людовика XV – нанесли экономике Франции такой урон, а форма абсолютной монархии, установленной еще с подачи кардинала Ришелье в XVII веке, настолько не соответствовала духу эпохи Просвещения [158], что страна буквально взорвалась в 1789 году.

Взятие Бастилии и провозглашение конституционной монархии, принятие конституции и война со всей Европой, штурм королевского дворца и свержение монархии, провозглашение Республики и казнь короля – эти события пронеслись по Франции с молниеносной скоростью за три года [159], удивив самих революционеров легкостью, с какой пала древняя монархия. Европа только и успела, что в удивлении, а потом и в страхе, отшатнуться, а революционное правительство Франции уже объявило политику террора и начало сметать головы именитым аристократам и просто недовольным новым режимом.

Революция пришла, чтобы остаться навсегда.

Она не только изменила ход мировой истории, но и породила нового человека с новой системой ценностей и новым взглядом на мир. Человек, созданный революцией и революцию создавший, мыслил себя наделенным безграничными возможностями, полагался в реализации самых смелых планов лишь на свою волю, поклонялся исключительно человеческому разуму и был одержим фанатичной идеей умереть ради великой цели. Только такие люди были способны столь радикально развернуть историю в нужное им направление и стать у истоков новой эры.

Эти люди требовали нового искусства, воспевающего их деяния и тот новый мир, что они создавали. Создавали там, где еще вчера казалось, что ничто не изменит вековые устои и ценности. От этого нового искусства ждали дерзости, смелости, героизма, а также твердой веры в абсолютные возможности человека и его воли. Иными словами, искусство должно было соответствовать тому обществу, что строило на руинах старого монархического мира лучший из миров, как тогда верилось.

И такое искусство появилось.

Конец XVIII века ознаменован появлением стиля неоклассицизм, который во многих странах (в том числе и в России) называют классицизмом [160]. Искусство обращается к Античности, не только заимствуя у нее сюжеты и образы, но и осовременивая их, превращая в предмет восхищения и в пример для подражания.

Если эпоха Возрождения пользовалась главным образом античной мифологией, то европейцы XVIII века увлеклись древнеримскими и древнегреческими героями, стремясь вернуть в общество нормы античной морали. Вернее, те нормы, что они ей приписывали: любовь к отечеству и готовность умереть за него, превалирование долга над чувствами и общего интереса – над частными интересами, самопожертвование и самоотречение ради всеобщего блага.

Эти идеи получили свое наивысшее развитие и даже легли в основу законов и норм поведения в период Французской революции, особенно в период диктаторского правления Комитета общественного спасения [161] в 1793–1794 гг. И разумеется, все революционное искусство было подчинено этой республиканской морали Античности. Другого примера республиканских ценностей в истории на тот момент просто не существовало.

Приход к власти Наполеона Бонапарта сперва в качестве Первого консула, а затем Императора превратил неоклассицизм в официальный государственный стиль Франции, дав ему новое название – ампир. От республиканской версии неоклассицизма ампир отличала бо́льшая пышность и подчеркивание роли правителя в истории. Наполеон любил сильных личностей, с которыми, разумеется, ассоциировал себя. Он же, далекий от искусства, но понимавший его значение для пропаганды своего правления и выстраивания собственного имиджа, тщательно следил за тем, чтобы художники не позволяли себе излишней вольности в трактовке тех или иных сюжетов.

К слову сказать, Французская республика поступала точно так же.

А вот когда художник получил полную свободу самовыражения и выбора как сюжетов, так и способов их раскрытия, так это в эпоху романтизма [162]. В ряде стран (например, в Германии и Англии) движение романтизма распространилось уже в самом конце XVIII века. Французскому же искусству пришлось дожидаться свержения Наполеона в 1815 году, чтобы открыться новому течению, всем своим существованием обязанному именно французским событиям.

В самом деле, молодые, решительные, отчаянные и очень харизматичные герои Французской революции идеально подходили на роль героев романтизма, одиночек, противостоящих обстоятельствам и стихиям. А ослепительное сияние в Европе звезды Наполеона, в котором современники видели сверхчеловека, не могло не поражать воображение творцов, увидевших в нем доказательство того, что человеку, наделенному определенным характером, подвластно все.

Так буря и натиск истории подарили новых героев искусству. Ведь для того чтобы проявиться, герою нужны обстоятельства, и история конца XVIII – начала XIX века, сама напоминавшая роман, полный опасных и захватывающих приключений, в избытке таковые предоставила. Парадокс в том, что, стоя у истоков романтического движения, самим своим существованием способствуя его появлению, Революция и Империя не позволили романтизму развиться в полную силу. Догматичность и строгость революционной морали, на смену которой пришло единоличное правление Наполеона, опасавшегося нового всплеска «революционной лихорадки», не давали бунтарскому духу романтизма вырваться на свободу.

Это произошло сразу же после падения наполеоновской Империи. И тут уже романтизм во Франции было не остановить.

Более пятидесяти лет западный мир находился под суровым шармом одинокого и непонятого героя, бросающего вызов обществу, обстоятельствам, стихиям, да хоть самому дьяволу. Но помимо очарования силой воли, человеку свойственно попадать под шарм всего таинственного, сверхъестественного, мистического, того, что не поддается разумному объяснению. Все это в избытке предоставлял романтизм. Как и почти неограниченную творческую свободу, в качестве единственного лимита которой выступало зрительское одобрение.