Вековые тайны живописи. Ключи к великим шедеврам - Легран Елена

Тема отправления – одна из главных в творчестве Клода Лоррена. Он нередко отправляет в плавание героев античной истории и мифологии: Клеопатру, Улисса, несколько раз царицу Савскую, Святую Павлу. И каждый раз это происходит на рассвете, под нежными, но уже яркими лучами солнца. Рассвет – начало нового дня в природе, как отправление – начало новой истории в жизни человека. Соединение этих двух явлений – природного и человеческого – в одной временной и пространственной точке служит для Лоррена идеальной метафорой рождения. Именно молодое утреннее солнце сопровождает на его картинах начало нового этапа в жизни человека, которое он символически связывает с отправлением в плавание [125].

Таким образом, на картине «Отправление царицы Савской» совершается таинство двойного рождения – нового дня и нового этапа в жизни человека. Таинство это освящено божественным присутствием солнца, настолько яркого, что им ослеплены даже мы, люди XXI века.

Философия обыденного у Рембрандта

https://images.eksmo.ru/images/vekovye-tayny-zhivopisi/rembrandt.JPG

Рембрандт Харменс ван Рейн

Освежеванная бычья туша

1655, Лувр, Париж

Картину Рембрандта [126] «Освежеванная бычья туша» без преувеличения можно назвать одним из самых отталкивающих живописных произведений XVII века.

«Зачем нам такая живопись?!» – вот возглас, нередко раздающийся в залах Лувра, где она нашла свое место после приобретения Францией в 1857 году. В XIX веке подобное возмущение представить было невозможно: стране, в которой поднималось «новое искусство», возведшее в абсолют свет и реализм, Рембрандт и особенно его «Бычья туша» были жизненно необходимы. Эта картина стала образцом мастерства и потрясла общество своим живым психологизмом. Она в прямом смысле слова заговорила с изумленной публикой. «Нет в европейской живописи XVII века картины более наполненной человеческим страданием и более религиозной» [127], – писали о ней критики. Братья Гонкуры же просто заявили: «Вот Живопись! Вот Живописец!» [128]

Нам неизвестна реакция на эту картину современников Рембрандта за 200 лет до восторгов французских ценителей искусства, как неизвестна цель, с которой была создана эта блестящая, но неоднозначная работа.

То, что зрелый Рембрандт опередил свое время, остается неоспоримым фактом и главной причиной того, что все те, кто восторгался художником в его двадцать-тридцать лет, отвернулись от мастера, когда он приближался к сорока. Слишком смелой, слишком «другой» стала его живопись. XIX век носил бы его на руках, XVII век был к нему не готов. Похожую судьбу повторил его замечательный земляк Винсент Ван Гог, также принесший в мир свой талант слишком рано: непонятый и отвергнутый XIX веком, в XXI он вошел в число самых дорогих художников на аукционах.

Но вернемся к «Освежеванной бычьей туше» и рассмотрим внимательно картину, признанную одним из самых знаковых произведений великого мастера, единственного художника своего времени, кто, подобно титанам Возрождения, именуется исключительно по имени – Рембрандт.

Перед нами – довольно большое полотно [129], на котором изображена выпотрошенная туша быка с отрубленной головой, подвешенная за задние ноги к жерди в сарае. На первый взгляд, вполне бытовая сцена, известная каждому крестьянину того времени. Забой быков и свиней происходил в ноябре-декабре, чтобы сделать заготовки на зиму.

Но одно дело – реалии жизни, и совсем другое – предмет изобразительного искусства, да еще такого формата! Речь идет не о натюрморте и не об эскизе, а о серьезном произведении, исполненном с большим мастерством и новаторством и содержащим в себе, как и полагается большим произведениям, замысел.

Обстоятельства создания «Бычьей туши» нам неизвестны, так что с уверенностью нельзя утверждать, имелась ли у картины прикладная цель или нет. В частности, мне встречалась версия, согласно которой это могла быть вывеска мясной лавки. Но в таком случае, почему она не использовалась по назначению? До нас дошла опись имущества разорившегося Рембрандта, составленная год спустя после создания картины [130]: «Бычья туша» там присутствует, то есть заказчику она передана не была.

Возможно, никакого заказчика не было вовсе. Рембрандт неоднократно писал картины не на заказ, особенно во второй половине жизни, когда его мастерство росло, а количество заказов уменьшалось. За неимением информации нам остается признать, что картина написана мастером не с целью заработать денег, а из желания «рассказать историю», иначе говоря – донести до зрителей некую идею, выразив ее единственным доступным художнику способом – через изобразительное искусство.

Был ли понят его замысел современниками, мы не знаем. Зато нам известно (и с этого я начала рассказ о Рембрандте), что он был разгадан зрителями в XIX веке, и не только разгадан, но и высоко оценен.

О страдании и религии писали французские критики применительно к этой картине. О жертвенности и распятии хочу следом за ними поговорить я.

Действительно, при взгляде на растянутую на жерди тушу трудно отделаться от ассоциации с распятым Христом. Обнаженная плоть выписана смелыми, открытыми мазками, а цвета ее настолько верны, что создается ощущение, будто Рембрандт наносил на холст живую плоть, продолжающую пульсировать под нашим взглядом.

В этом – секрет того ошеломляющего впечатления, которое картина производит на зрителей уже не одно столетие.

Мы становимся свидетелями удивительного, почти мистического преображения. У нас на глазах происходит соединение бытового реализма с метафизическим событием вселенского масштаба. От свежей выпотрошенной туши убитого человеком быка мы проводим ассоциативную метафору [131] к распятому Христу, страдающему за грехи человечества. Рационально мы не в состоянии объяснить себе, как такое возможно, но при взгляде на эту ожившую под кистью мастера мертвую плоть наше сознание от нее выстраивает путь к Телу Христову в муках.

В этой туше – аллегория вселенского страдания, жертвенного подвига, тем более трагического в своей бесполезности, что совершается он не на горе под бескрайним небом, а в темном, замкнутом пространстве сарая, без единого свидетеля. Кроме нас с вами, стоящих уже даже не перед картиной, а внутри нее, в непосредственной близости к убитому животному. Рембрандт не просто вовлекает нас в свою живопись, но и не оставляет шанса остаться вне ее: как только мы приблизились к картине, мы уже вошли внутрь.

Вот он, тот всепоглощающий реализм, которым пронизана вся живопись великого мастера XVII века! Его метафоры настолько материальны, в такой степени наделены плотью и кровью, что заставляют усомниться: а метафоры ли это, разве не таков окружающий нас мир?

Ассоциацию с божественным самопожертвованием усиливает и сам выбор быка (или вола) героем картины, ведь это животное, наравне с ягненком, является жертвенным. Еще в трудах первых Отцов Церкви вол фигурировал как символ жертвы Христа [132].

В темноте сарая именно туша является источником света. Она светится изнутри, буквально иллюстрируя слова Христа в Евангелии от Иоанна: «Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни» [133].

Мы так поглощены зрелищем и очарованы открывшимся нам замыслом Рембрандта, что не сразу замечаем молодую женщину, выглядывающую из двери в глубине сарая. Вместе с ней в картину врывается еще один световой порыв, на этот раз исходящий из дома. Он заметно слабее, но достаточно яркий, чтобы мы смогли разглядеть лицо женщины и заметить, что смотрит она не на тушу, а на нас с вами. Разумеется, она видит нас, ведь мы стоим здесь, прямо рядом с освежеванной тушей! Я долго пыталась понять, что нам говорит ее взгляд, пока не осознала, что он не говорит нам ничего, потому что в этом нет необходимости. Мы с женщиной обмениваемся понимающими взглядами сопричастных некоему таинству, ведь мы смогли увидеть то, что сокрыто за обыденной сценой крестьянской жизни.