Уильям Моррис - Искусство и жизнь
Да, согласитесь, — многое в ту пору делало жизнь сносной. Не каждый день, конечно, случались кровопролития и мятежи, хотя именно такое впечатление создает чтение хроник, но каждый день, звеня, опускался на наковальню молот, на дубовом бруске танцевало долото, и работа не обходилась без выдумки, без порыва сотворить красоту, рождавшую человеческую радость.
В этих моих последних словах самая сердцевина тех мыслей, высказать которые я и пришел сюда, и я прошу вас самым серьезным образом задуматься над ними — не над моими словами, а над высказанной в них мыслью, — мыслью, которая пробуждается в мире и в один прекрасный день претворится во что-то реальное.
Под истинным искусством я понимаю выражение человеком радости его труда. Я не верю, что человек может испытывать радость от труда, не выражая этой радости, — особенно когда занимается делом, в котором он мастер. В этом самый щедрый дар природы, ибо все люди, — мало того, все существующее на свете — должны трудиться. Так что не только собаке — радость участвовать в охоте, но и лошади — бежать, птице — летать, и эта мысль столь естественна, что мы можем вообразить, будто и земля, и сами стихии, исполняя положенное им, радуются. А поэты поведали нам и об улыбке весенних лугов, и о ликовании огня, и о безудержном смехе моря.
Вплоть до недавнего времени человек никогда не отвергал этого вселенского дара, но всегда, если только он не был чем-то слишком ошеломлен, не был слишком разбит или чрезмерно придавлен болезнями, стремился обрести радость хотя бы в труде. Слишком часто испытывал он и страдание от своих удовольствий и усталость от своего отдыха, чтобы полностью им отдаться. Какое все это имеет значение, если его радость неотделима от того, что постоянно присутствует в его жизни, — от его труда?
И к тому же должны ли мы, приняв столько даров, отвергнуть этот самый первозданный, наиболее естественный дар человечества? И если мы когда-то отвергли этот дар, — а я серьезно опасаюсь, что так оно и произошло, — то какие же блуждающие огоньки в тумане сбили нас с пути или в каких же жестоких тисках мы оказались, одолев встретившиеся на нашем пути бедствия и забыв про величайшее из всех бедствий? Иначе я не могу назвать случившееся с нами. Если человек вынужден выполнять работу, которую он презирает и которая не удовлетворяет его неотъемлемое и справедливое желание радости, то почти вся его жизнь пройдет в несчастье, в унижении его достоинства. Прошу, задумайтесь, что это значит и к какой катастрофе это в конце концов нас приведет.
Если бы я мог убедить вас, что высокий долг цивилизованного мира наших дней — сделать труд радостью для всех и облегчить насколько возможно бремя безрадостного труда!
Если б я только мог убедить в этом хотя бы двоих или троих из здесь присутствующих, то посчитал бы, что славно потрудился сегодня!
Но не пытайтесь по крайней мере спастись от охватывающей вас тревоги, не предавайтесь заблуждению, будто нынешний чуждый искусству труд приносит кому-то отраду. Для большинства людей это не так. Видимо, потребуется много времени, чтобы стало очевидно: потуги такого труда на художественность — чужды всякой радости. Но есть и другой признак того, что этот труд в высшей степени безотраден, и вы не можете не понять этого. Признак этот прискорбен, и, поверьте, говорить о нем мне по-настоящему стыдно. Но сможем ли мы исцелиться, если не признаем себя больными? Этот злополучный признак свидетельствует о том, что труд, совершаемый в цивилизованном мире, по преимуществу нечестен. И на самом деле, цивилизация выпускает порой хорошую продукцию, которая — отдает она себе в том отчет или нет — необходима для ее нынешнего нездорового состояния. Короче говоря, продукция эта — прежде всего машины, как необходимые для той конкуренции в купле и продаже, которая получила лживое наименование коммерции, так и те машины, которые служат насильственному уничтожению жизни. Иными словами, цивилизация создает орудия для ведения двух видов войн, из которых вторая является без сомнения худшей, и недаром совесть мира по отношению к ней уже начинает испытывать возмущение. С другой стороны, средствам для поддержания достойной повседневной жизни, которая основана на доверии, терпимости и взаимной помощи и которая только и есть подлинная жизнь с точки зрения людей мыслящих, — этим средствам цивилизованный мир наносит все больший и больший ущерб. Если я не ошибаюсь, говоря это, то вы хорошо знаете, что я повторяю лишь то, что не только на уме у многих, но и высказывается ими вслух. Позвольте привести хорошо известное свидетельство этого широко распространенного мнения. В железнодорожных киосках продается теперь очень любопытный альбом рисунков[16] под названием: «Британский рабочий в изображении человека, который в него не верит». Книга эта, как и ее заглавие, вызывают во мне одновременно и возмущение и стыд, поскольку содержат много несправедливого наряду с немалой правдой, выраженной в парадоксальном и ради ясности преувеличенном виде. Совершенно верно, хотя и весьма печально, что если кому-либо придется пригласить садовника, плотника, каменщика, маляра, ткача или же кого угодно другого и если работа будет хорошо сделана, то он может считать, что ему на редкость повезло. Гораздо же вероятнее, что он столкнется с желанием увильнуть от работы и с пренебрежением к правам других людей. Но я не могу представить, каков должен быть этот человек, этот «британский рабочий», чтобы хотя отчасти признать справедливость такого тяжелого обвинения. Сомневаюсь, чтобы для громадной массы людей было возможно выполнять работу, на которую их гонят и в которой для них нет ни надежды, ни радости, и не пытаться увильнуть от нее, — во всяком случае, в подобных обстоятельствах от нее всегда увиливали. Правда, я знаю, что бывают и такие добропорядочные люди, которые исправно выполняют свою работу, несмотря на всю ее нудность и безотрадность. Такие люди — соль земли. Но разве не внушает тревогу общество, которое обрекает подобных людей на подвижничество, а большинство понуждает работать спустя рукава, доводя их до нравственного вырождения и полусознательного презрения к самим себе? Без сомнения, в таком обществе не все благополучно. Поверьте, — это на слепую и суетную цивилизацию следует возложить всю тяжесть ответственности за то огромное количество неприятной работы — работы безрадостной и бесцельной, утомляющей каждую мышцу тела и каждый атом мозга, работы, от которой тот, кто под страхом голодной смерти и нищеты принужден браться за нее, старается как можно скорее отделаться.
Я уверен — и это очевидно для меня, как то, что я живу и дышу, — что нечестность в повседневных делах, жалобы на которую слышатся повсюду и которая действительно имеет место, — это естественное и неизбежное следствие лихорадочных войн на биржах и на полях сражений, вынудивших мир забыть о людях, точно так же как люди забыли друг о друге и как они забыли о радости повседневного труда — этом нашем долге перед природой.
Поэтому, повторяю, развитие цивилизации требует, чтобы люди задумались о средствах, с помощью которых можно ограничить количество унизительного труда, а в конце концов и вовсе его уничтожить.
Я не имею в виду при этом труд тяжелый или физический. Я не очень жалею людей за трудности, которые выпадают на их долю случайно, то есть не являются непременным уделом какого-то класса или следствием каких-то обстоятельств. Я далек также от мысли (иначе я был бы безумцем или фантазером), что мир мог бы даже в будущем существовать без физического труда, но я достаточно насмотрелся всяких работ и уверен: такой труд вовсе не ведет к духовной деградации. Пахать землю, тянуть рыболовные сети, пасти стадо — этот и подобный ему физический труд достаточно хорош даже для лучших из нас, если при этом обеспечивается досуг, свобода и необходимый заработок. Что же касается каменщика, каменотеса и прочих ремесленников, то они могли бы стать художниками, выполняющими не только необходимую, но и красивую, а потому и отрадную работу, если бы искусство было тем, чем должно быть. Нет, не с таким трудом надлежит нам покончить, но с работой, которая производит тысячу и один никому не нужный предмет только ради того, чтобы им, как ставкой, пользовались в бесчестной игре купли и продажи — игре, которую лицемерно называют коммерцией, о чем я уже говорил и раньше. Сердцем, а не просто рассудком я сознаю, что такой труд вопиет, чтобы с ним покончили. Но, кроме того, нужно изменить и упорядочить труд, производящий вещи сами по себе хорошие и необходимые, но используемые просто как ставки в упомянутой коммерческой войне. Такую перемену невозможно совершить без помощи искусств, и если бы только к нам возвратился разум, то мы смогли бы понять, что труд необходимо сделать радостным для всех людей, а не для немногих, как теперь, — необходимо, повторяю, иначе недовольство, смута и отчаяние захватят все общество. Если бы мы взглянули на все открытыми глазами и решились бы пожертвовать кое-какими мнимыми благами, какими владеем не по праву (что вселяет в нас тревогу), то тогда я и впрямь поверил бы, что мы посеем семена такого счастья, какого мир еще не знал, семена довольства и спокойствия— и они-то сделают мир таким, каким он должен быть.
