Уильям Моррис - Искусство и жизнь
То, что делается в Индии, происходит с большими или меньшими различиями по всему Востоку, но я остановился на Индии главным образом потому, что не могу не думать, какую ответственность за это несем мы сами. Случай превратил нас в повелителей над многими миллионами за пределами нашей страны, и нам надлежит заботиться, чтобы не подносить народам, которых мы сделали беспомощными, камень вместо хлеба и отраву вместо еды.
Но поскольку искусство не может прийти в нормальное состояние ни здесь, ни где-либо в другом месте, пока передовые страны цивилизации сами не будут исцелены от недуга, давайте еще раз посмотрим, каково положение с искусствами у нас самих. Признаюсь, меня не успокаивают даже те успехи искусств последних лет, которые видны на поверхности: если неладно обстоит дело с корнями растения, то рано радоваться тому, что его почки распускаются в феврале.
Я только что рассказал для примера, что поклонники искусства Индии и Востока, включая руководителей наших институтов художественного образования и, уверен, представителей так называемых господствующих классов, бессильны остановить этот стремящийся вниз поток. Общая тенденция цивилизации направлена против их усилий и слишком сильна, чтобы они могли ее одолеть.
И далее, хотя многие из нас относятся к архитектуре с неизменной любовью и верят, что жизнь в окружении красоты благотворна для физического и духовного здоровья, тем не менее в больших городах мы вынуждены жить в домах, которые стали воплощением уродства и неудобств. Поток цивилизации против нас, и мы не можем его побороть.
И те самоотверженные, поднявшие знамя правды и красоты люди из нашей среды, картины которых, сотворенные вопреки трудностям, понятным только художнику, воплощают высокие, ни одному веку неведомые свойства души, — эти великие люди встречают лишь узкий круг ценителей, способных понять их произведения, которые огромной массе народа совершенно неизвестны. Цивилизация настолько против этих художников, что они не в силах расшевелить широкую публику.
Итак, обдумывая все это, я далек от мысли, что дело обстоит благополучно с корнями того дерева, которое мы растим. Право же, если весь остальной мир останется таким, как сейчас, то упомянутые улучшения привели бы к такому искусству, которое в этом маловероятном случае оказалось бы в застое и тоже, возможно, не развивалось бы. Это было бы искусство, откровенно культивируемое немногими и для немногих, теми, кто счел бы необходимым долгом — если бы этим людям вообще было присуще чувство долга — с презрением относиться к человеческому стаду, держаться в отдалении от всего, за что человечество всегда боролось, и ревниво оберегать свой дворец искусств. Не стоит много говорить о будущности, ожидающей такое художественное направление как существующее, по крайней мере теоретически, направление, избравшее себе девиз «искусство ради искусства» — не столь невинный, как может показаться. Искусство это заранее обречено на печальный конец, оно слишком нежно, чтобы к нему могли прикоснуться даже руки посвященных, а потому и сами посвященные должны будут в конце концов праздно восседать сложа руки и никого этим не огорчая.
Если б я думал, что вас привело сюда желание развивать именно такое искусство, то я едва ли смог бы подняться на кафедру и назвать вас друзьями, хотя вряд ли можно назвать и врагами тех тщедушных приверженцев искусства, о которых я только что говорил.
Однако, как я сказал, такие приверженцы существуют, и я позволил себе говорить о них, ибо даже люди честные, разумные, жаждущие прогресса человечества, но не понимающие искусства и не обладающие вкусом, склонны принимать их за художников. И им представляется, что работы таких художников это и есть искусство и что будто именно к этой малодушной, безнадежно узкой жизни стремимся и мы, люди художественного ремесла. Такие представления кажутся верными многим, кто, говоря откровенно, должен бы знать больше. Мне хочется снять с нас позорное пятно и внушить народу, что мы меньше, чем кто-либо, хотим расширить пропасть между классами или тем более породить новые классы, благородные или низшие — новых господ и новых рабов, что мы менее всех других хотим взращивать «растение по имени человек» разными способами — здесь скаредно, а там с расточительностью. Я хотел бы внушить людям, что искусство, к которому мы стремимся, — это то благо, которое можно поделить поровну между всеми и которое призвано всех облагородить. Поистине, если каждый отдельный человек не получит своей доли, то уже нечего будет делить. Если люди не будут облагорожены искусством, то человечество в целом утратит то, чего оно когда-то достигло. Искусство, которого мы жаждем, — не пустой сон. Такое искусство уже существовало в те времена, которые были хуже нашего, когда в мире было меньше мужества, доброты и правды, чем теперь. Такое искусство в будущем появится вновь, и мир тогда станет богаче мужеством, добротой и правдой.
Давайте еще раз вспомним историю, а затем мысленно перенесемся в наше время вплоть до момента, когда я произношу эти слова. Я начал с одного из обычных и необходимых советов людям, изучающим искусство: изучайте древность. И, несомненно, многие из вас, как и я, так и поступали, — скажем, бродили по галереям восхитительного музея в Саут-Кенсингтоне{2} и, подобно мне, преисполнялись удивления и благодарности за красоту, сотворенную воображением человека. Теперь, прошу вас, подумайте, что представляют собою эти удивительные произведения, как они были созданы. Когда я говорю — удивительные, то в этом слове нет ни преувеличения, ни искажения смысла. А ведь эти произведения — простые предметы домашнего обихода былых времен, и потому, между прочим, их так мало и так заботливо их теперь оберегают. В свое время то были обыденные вещи, и ими пользовались, не боясь разбить или испортить, — тогда они не были редкостью — и все же сейчас мы называем их «удивительными».
И как они создавались? Делались ли они по рисункам крупного художника — счастливого обладателя культуры, хорошего заработка, отличного стола, прекрасного дома и теплого шерстяного халата, в который он мог закутаться после работы? — Никоим образом. Как ни удивительны эти произведения, они сотворены, как говорится, «обычными парнями» в будничной рутине их повседневного труда. Именно такими были люди, которых мы чтим, воздавая должное произведениям их рук. А их труд — думаете, он казался им скучным? Каждый художник прекрасно знает, что это не так и не могло быть так. Уверен — и вы не станете с этим спорить, — что радостные улыбки озаряли лица, когда создание орнаментальных лабиринтов с их таинственной красотой подходило к концу, когда возникали под руками диковинные звери, птицы и цветы, до сих пор веселящие душу нам, жителям Саут-Кенсингтона. По крайней мере, пока эти люди трудились, они не ведали горя, а работали они, наверно, как и мы, большую часть жизни и большую часть каждого дня.
А что собой представляют и как создавались сокровища архитектуры, которые мы в наши дни столь внимательно изучаем? Среди них действительно есть великолепные соборы, дворцы королей и феодалов, но их не так уж много. И как бы величественны они ни были, какие бы благоговейные чувства ни вызывали, они всего только размерами отличаются от небольшой серой церквушки, которая до сих пор так часто украшает обычный английский пейзаж, или от серого домика, который все еще хотя бы в некоторых местах придает английской деревне особый колорит, побуждающий поклонников романтики и красоты к раздумьям. Они, эти домики, в которых жили обыкновенные люди, и эти незаметные церквушки, в которых они молились, — основное сокровище в нашей архитектуре. И опять же кто сочинял для них рисунки и планы, кто украшал их? Неужели крупный архитектор, которого ради его умения заботливо ограждали от забот обыкновенных людей? — Вовсе не он. Вероятно, иногда это был монах, брат землепашца, но чаще — другой его брат, деревенский плотник, кузнец, каменщик или какой-нибудь еще «обыкновенный парень», который в простом повседневном труде создавал строения, по сей день вызывающие изумление и доводящие до отчаяния многих трудолюбивых и образованных архитекторов. Была ли ему противна такая работа? — Нет, это невероятно. Как и многим, мне приходилось наблюдать за работой подобных людей в какой-нибудь заброшенной деревушке — туда и в наши дни едва забредают путники, а ее жители лишь изредка отходят от своего дома миль на пять. Вот в таких-то местах я наблюдал работу столь изящную, столь тщательную, такую изобретательную, что никакая другая с ней не сравнится. И я, не боясь возражений, утверждаю: никакая человеческая изобретательность не поможет выполнить такую работу, если к мозгу, где зародился ее замысел, и к руке, воплотившей его, в качестве третьего участника не присоединится наслаждение. И такая работа не редкость. Трон великой династии Плантагенетов{3} или великих Валуа{4} был украшен резьбой отнюдь не более изящной, чем стул деревенского сторожа или сундук жены землепашца.
