Вера Лукницкая - Пусть будет земля (Повесть о путешественнике)
- Мы-то тебя, доктор, поначалу, ты уж прости нас, грешных, принимали за барина. А ты, одно слово, - ученый!
- Все же смилуйся, ваше благородие, вразуми нас, темных: где люди легше живут? В России али там, куда француз нас тащит?
- Я много где бывал, други мои горемычные, много могу порассказать вам, если вздумаете послушать, но одно все равно всегда и везде одинаково: богатые есть богатые, бедные остаются бедными.
- А и впрямь, может, чего и порасскажешь на досуге?
- Досуга у меня здесь уже не будет. И вам немалые испытания придется перенести, но кто осилит - собирайтесь. Я не откажусь.
- Когда "Кантон" вошел в Красное море, - продолжал свой рассказ Елисеев, - началась нестерпимая жара. В трюмах было невозможно находиться. Рвота, головные боли, понос изнуряли переселенцев. По утрам находили трупы задохнувшихся людей.
Из пустыни несся обжигающий ветер - самум. Люди мучились, задыхались, умирали. Я тяжко переживал свою беспомощность, но что я мог сделать?! Я работал без отдыха дни и ночи то на испепеляющем солнце, то в нестерпимой духоте помещений. На третий день плавания по Красному морю термометр даже в полночь показывал плюс двадцать восемь градусов по Реомюру. Но труднее всего приходилось детям. Обходя трюмы, я просто впадал в отчаяние. В нижних стояла по щиколотку вода, она гнила, издавала страшное зловоние. Повсюду темнота, грязь, копошившиеся в собственных нечистотах сотни людей. В цистернах вода нагревалась до сорока градусов, а иногда и выше и не могла утолить постоянной мучительной жажды. Дети умирали каждый день.
"Морские похороны" действовали удручающе даже на самых стойких пассажиров. Приходилось хоронить тайно. Я разрешал присутствие только близким. Для этого печального обряда приспособили одну из кают. Сначала старик переселенец читал над усопшим Евангелие, вслед за этим труп, зашитый в парусину, спускали на доске в иллюминатор. Потом матери вздумали просить читать Евангелие меня. Я отказывался от совсем несовместимой ни с моим положением, ни с моими убеждениями должности "священника", но вмешивались мужики, они наступали, требовали, и я вынужден был совершать этот тяжкий обряд. Потом с глубоким раскаянием я вспоминал об этом.
Когда вышли в Индийский океан, жара спала, подули влажные, освежающие ветры - муссоны. Люди только вздохнули, и тут началась страшная качка. Она все увеличивалась. Несколько человек понесло вместе с тюфяками. Задержал их край борта, и они только чудом не оказались выброшенными.
Зато была очень приятна другая роль, - заулыбался рассказчик, и вся компания, напряженно слушавшая, облегченно вздохнула. - Мы усаживались в рубке с французским капитаном и оформляли акты рождения. Я переводил на французский слова: губерния - гавермент, уезд - серкль. Неимоверного труда стоило передавать французскими буквами русские имена. Акты читались звучно и торжественно. Здесь присутствовали, как на празднике, все пассажиры. "Сегодня... такого-то числа в Индийском океане в виду острова Миникой и пэйзана Базиля (крестьянина Василия) и его эпус Люссии (жены Люси) родился фис Грегуар (сын Григорий). Записанные французским буквами волею алфавита превращались Иван - в Жана, Фекла - в Тэклу, Яков - в Жака, Ульяна - в Жюли... И я вовсе терялся, когда надо было написать по-французски: Мытищинская волость, деревня Рябая, крестьянин Сысой Щирбоватый...
Все засмеялись, а Елисеев помолчал и с грустью добавил:
- К сожалению, число умерших намного превышало число родившихся...
...На горизонте показался Сингапур. Пассажиров, как правило, не выпускали на берег. Но люди слишком изнемогли, и на этот раз, пользуясь властью начальника партии, под свою ответственность я нарушил правило. Переселенцы мои гуляли по странному городу с раскрытыми от удивления ртами. Тропическая растительность, разнообразие национальностей, экзотические животные, необычная архитектура. А вечером собирались группками и делились впечатлениями от увиденного. Я тоже делился впечатлениями, только с бумагой - записывал все увиденное и перечувствованное мною в этом нелегком пути.
После Сингапура плыть стало немного легче, да и человеческий организм начал приспосабливаться, но утомленность от длительного путешествия и безделье угнетали людей не меньше зноя и качек. И тогда еще один из вечеров Елисеев посвятил пассажирам: рассказывал им о своем путешествии поперек Малой Азии.
И наконец, чтобы как-то поднять их дух, Елисеев надумал устроить праздник с морскими играми. Среди пассажиров и команды отыскались дарования. Женщины составили славный хор. Парни затеяли пляски. Моряк-итальянец оказался со скрипкой, среди русских нашелся гармонист-самородок. Двое добровольцев использовали железные брусья, удачно имитируя бубны; француз-повар нарядился арлекином, буфетчик сочинил комические куплеты; нашлись и фокусник, и акробат. Праздник получился замечательный. Переселенцы попели, поплясали и под русскую гармошку, и под итальянскую скрипку. Матросы исполнили "Марсельезу" в честь годовщины французской революции. А один деревенский паренек читал стихи Пушкина. И как же его слушали люди!
9 августа "Кантон" пришвартовался в бухте Золотой Рог.
Пассажиры выходили на берег растерянные и притихшие. Люди ступали на землю. И не просто на землю, а на свою, на которой им предстояло быть вечно полноправными хозяевами и которая станет родной их детям, их внукам, их правнукам...
Все молчали под впечатлением услышанного. Елисеев тоже помолчал, потом сказал:
- Видите, ничего невероятного не было. Но я огорчен, что вынужден прерваться. Получается, что я вас обманул. О тайге не рассказал. Но сегодня с нами дети, им давно пора спать. Я обещаю рассказать об Уссурийском крае в самое ближайшее время, а вам, дорогой Константин Иванович, заранее отдаю на суд свою рукопись "В тайге".
- Представляю, как вы прощались с вашими подопечными, - воскликнула Наташа.
- Как всегда, Наташенька, с грустью и надеждой на новые встречи на перекрестках моих дорог... А конкретно: в течение нескольких часов под владивостокским дождем сдавал переселенцев по списку, со всеми формальностями местному начальству. Их грузили на баржи и отвозили в бараки.
- А потом?
- Потом? Они ждали, когда их развезут по краю, а я пожил несколько дней во Владивостоке. Город живописно расположен на береговой полосе и уже начал взбираться на зеленые возвышения. "Властитель Востока" оставил самые приятные воспоминания и своими веселыми домиками, и деревянными тротуарами, и земляными улицами с проносившимися по ним парными дрожками, и строительством новых больших домов, и гостеприимством городского начальства, благодаря которому я смог позже предпринять поездку по Южно-Уссурийскому краю.
От берега до берега
О родине спроси того,
Кто знал пустыни желтый ад...
Горячие камни Аравии
В те времена европейские путешественники передвигались в этих местах с большим вооруженным конвоем. Поскольку совсем недавно был убит итальянец на пути в Акабу, Гранов тоже приобрел ятаганы, револьверы, ружья и достаточный запас патронов на всякий случай. Юза предложил путникам переодеться в восточные костюмы - не только для безопасности, но и для удобства. Гранова это привело в восторг. В белом тюрбане белом бурнусе, синей рубахе он красовался на дромадере (одногорбом верблюде), отвешивая Елисееву "восточные" поклоны.
Солнце пустыни обожгло их с первых же шагов. Гранов очень страдал и не скрывал этого. Страдал и Елисеев, но иначе: он ушел в свои думы и целыми часами не произносил ни слова. Иногда вынимал блокнот и на ходу писал. Молчание друга мучило Гранова, наверное, не меньше, чем жара. Ему казалось, что легче со львами сражаться, чем пребывать в этой утомительной монотонности. Но львы не появлялись. Правда, дорогу перебежал леопард. Рашид выстрелил - и не попал. Гранов попытался заставить верблюда преследовать зверя, но тщетно. Верблюды подчинялись каждому жесту или свисту Юзы, но плохо понимали своих европейских седоков. Ночью гиена утащила сумку с продуктами. Гранов утром пошел ее искать, но вернулся ни с чем.
- Не страдай, - успокаивал Елисеев друга. - Путешествие, по-моему, только тогда и действует благотворным образом на человека, закаляя его тело и поучая ум, когда оно сопряжено с лишениями.
Первые километры до Моисеевых колодцев остались позади.
На востоке лежали мертвые пески. На юге горбились Синайские горы.
- Когда-то избранным, голодавшим в этих песках, небо посылало манну.
- Ты хочешь быть избранным, или ты голоден?
- Как тебе сказать? Каждый в глубине своей души стремится, чтоб его заметили.
- Ну тогда приглядись к этим кустам.
Белой сладковатой массой были обсыпаны сучки тамарисков.
- И все же я бы предпочел сейчас что-нибудь более существенное, ну хотя бы из пропавшей сумки.
Скала Джебель-Хаммам на Синайском полуострове вся пронизана карстовыми пещерами, из которых вырываются клубы пара. Это "бани фараона" - горячие серные источники. Елисеев принял "ванну", но Гранова уговорить не смог.
