Вера Лукницкая - Пусть будет земля (Повесть о путешественнике)
Елисеев вспоминал, как к нему пришел с предложением о совместной поездке в Египет сын товарища министра - Андрей Гранов... Алиса тогда была уже арестована по распоряжению его отца. Вскоре после возвращения Елисеева и Гранова из египетского путешествия Алиса Ольшева была освобождена и сразу же ушла из своего дома к Елисееву. А он сдал экзамены в военно-медицинскую академию и, получив диплом военного врача, служил в течение пяти лет в полевых войсках, в госпиталях, на Кавказе, в Финляндии. Ольшева первое время сопровождала его повсюду.
Назаров, жалея больную Алису, как собственную дочь, подыскал и снял недорогой домик в Лесном, поблизости от себя. Алиса поселилась и жила в нем теперь постоянно, выезжая только на лечение в Крым или на Украину к тетке.
А Елисееву предложили сразу несколько поездок, связанных с риском и опасностями. Он не колеблясь согласился на все - ему не привыкать к трудностям. Ведь казенные поездки оплачивались государством. Таким образом он - и это главное - мог полностью отдаваться своей неудержимой, никогда не угасаемой страсти - путешествиями и, кроме того, получая немного средств, арендовать в Лесном домик.
И вот сейчас они вместе с Андреем слушают Алису...
...Музыка лилась, заполняя маленькую гостиную, летела через дачный поселок к лесу, уносила в сумрак, звала с собой...
Елисеев любил вот такие вечера в Лесном, когда его стройная, грациозная Ася тихо играла. Он вспоминал свои странствия и настраивался, чтобы поведать о них. Сегодняшний рассказ будет долгим, и он, наверное, не успеет добраться до "тайги". А между тем его рукопись уже готова к изданию. Он так и хочет назвать книгу: "В тайге". Константин Иванович, конечно, прочтет рукопись, старик очень ждет этого. И может быть, замечания полезные сделает... Путешественника очень волнует несовершенство стиля, неумение пользоваться богатством русского языка, скучное повествование. Говорят же дети, что устные рассказы у него интереснее. "Ну бродяга я, бродяга, бродягой и умру..."
И Александр Васильевич под аккомпанемент Алисы вдруг прочел вслух записанный сегодня абзац.
"Могучий лес, ты имел бы своего певца, ты имел бы своего историка и бытописателя, если бы молодой труженик всецело остался жить твоей жизнью и не пошел бы бороться с людской неправдой".
Это прозвучало неожиданно и в такт музыке. Гости зааплодировали. Александр Васильевич смутился и замолк. Но вот наступила тишина, и Елисеев начал рассказывать.
- В Одессу я прибыл загодя, еще весною, для того, чтобы получить необходимые распоряжения и инструкции и как следует экипироваться и подготовиться к длительному плаванию, которое было намечено на май. Тогда же стали съезжаться и переселенцы. Их оказалось в два раза больше, чем мог взять на борт пароход. Но начальство распорядилось переписывать всех. И как я ни убеждал, ни доказывал, что невозможно будет доставить в целости такое количество людей, с моими доводами не считались. Переселенцы перевозились за казенный счет. А это значило, что, во-первых, никто не считался с условиями перевоза, а, во-вторых, сами люди были так кошмарно нищи, что, стронувшиеся с родных мест, они были готовы на любые жертвы, на любые лишения, только бы найти на земле уголок, где сытно. Надежда - это единственное, что они имели. Надежда на лучшую жизнь, пусть где-то там, в неведомых краях. Потому очереди на переписку были нескончаемыми, круглосуточными, люди волновались, ссорились. Хорошо еще, что "Кантон" задерживался, иначе погрузка превратилась бы в свалку.
Ну представьте себе толпу недисциплинированных, собранных из разных мест, с разными привычками, с разным укладом жизни людей, незнакомых друг с другом. Они не видели ни красочной одесской весны, ни цветов, не чувствовали запахов моря. С тюками и корзинами, мешками и котомками, с грудными младенцами на руках и постарше - у подолов они производили крайне гнетущее впечатление. Я не знал поначалу, как и подступиться к ним. А "Кантон" все не шел.
Позже выяснилось, что пароход находился на профилактике в Марселе и сошел со стапелей не вполне отремонтированным. Его дочинивали в Одесском порту. У изнуренных нищенской жизнью и отчаявшихся ожиданием, томящихся людей все чаще и чаще возникали скандалы, драки. Двое мужиков что-то не поделили на пристани. Один выхватил нож. Я подлетел, уложил хулигана нокаутом. Тут же безоговорочно был признан старшим. И как раз, на мое счастье, на рейде появился пароход. Он медленно подходил. Но когда я увидел его ближе, у меня руки так и опустились. "Кантон" был ветхий, небольшой и не вполне оборудованный для пассажиров, тем более для тысячи вместо пятисот. Толпа кинулась к причалу.
- Как же вы вышли из положения, Александр Васильевич?
- Мне было приказано грузить всех, - вздохнул Елисеев. - Капитан сначала отказался, но, получив какие-то выгодные обещания от начальства, стал податливее. Пришлось разъяснить людям сложившуюся ситуацию, убедить их, чтобы не бунтовали. 25 июня "Кантон" вышел из Одесского порта.
- Выходит, людей набили в трюмы, как сельдей в бочки?
- Именно так. И я узнал, что из Одессы во Владивосток регулярно с 1883 года идут такие вот переполненные пароходы с переселенцами.
До Суэцкого канала все шло хорошо: ребятишки резвились, люди устраивались, как могли, основательно, знакомились между собой, сдружились; мужики гадали, что такое Дальний Восток и Приморье. Никто из них ничего не знал о тех краях, о том, как сложится их жизнь там. Многие подходили с вопросами: "Водятся ли там звери и птицы, откуда в том краю русские, богато ли живут?" И всякое другое спрашивали. Тогда я решил собрать всех вместе и рассказать им все, что я сам знаю о Дальнем Востоке. Я с удовольствием наблюдал, что самочувствие большинства прекрасное, и отметил, что русские люди легче других переносили зной и качку. Многие даже не снимали тяжелой национальной одежды, оставались в армяках, зипунах, поддевках.
Скрылся из глаз Порт-Саид, а я, наработавшись за день в порту заготавливал на первые две недели пути продовольствие, - отдыхал, стоя до поздней ночи у борта и любуясь поразительным эффектом электрического свечения нашего парохода, которое озаряло тихие воды узкого канала и мертвую пустыню по обоим берегам его. Проплывали канал медленно, чуть не сутки. У меня было время подумать, как подоходчивее рассказать об Амурском крае, о Дальнем Востоке, обо всем, что интересовало их.
Утром Елисееву предстояла публичная лекция. Народу на эту лекцию набилось полным-полно. Рассказывать поначалу не давали - засыпали наперебой вопросами. И, оглядев растерянных своих подопечных, подумал Елисеев тогда о русском мужике, который отродясь не бил даже зайца в своей деревне, но приживется на переселении и, перекрестившись, будет бить царя тайги - тигра, а медведя не сочтет и зверем лютым. И никакой манза с ним не потягается ни в силе, ни в ловкости, ни в храбрости. И все вопросы, которые мужика так беспокоят сейчас, сами собой прояснятся, улягутся. И начнет он трудиться до упадка сил на далекой нашей окраине, и составит русским духом своим и русской культурой тот краеугольный камень, на котором будет покоиться великая Россия. В русском оседлом поселении и в будущей сибирской дороге заключается вся задача поддержания русского имени "честно и грозно" на берегах Великого океана. И потому жертвы при таком переселении небесполезны и даже оправданы.
А жертв за 45 дней этого плавания окажется предостаточно.
Постепенно крестьяне с доктором сближались. То одному он помог, то другому, ни разу ни в чем не отказал и всегда простым был, обходительным. Переселенцы тоже стали стараться для своего русского доктора, не дрались больше между собой и помогали ему и команде во всем. После лекции Елисеев не откладывая в долгий ящик разбил людей на несколько групп, назначил из молодых сильных мужиков старших и прежде всего приказал переложить в трюме грузы потеснее, чтобы освободить по возможности побольше места для людей. Нашлись надежные, сметливые, они следили за порядком на берегу в местах долгих стоянок и помогали в портах на погрузке. Непривычные жить созерцанием, чтением, лишенные на пароходе стихии физического труда, они охотно принимались за работу, чтобы угодить доктору, которого все более чувствовали другом и помощником в своих делах и бедах.
- Ваше благородие, а как же вы-то сами на нашем корабле очутились?
- Как врач, если кто захворает.
- Как же так? Вы вроде и начальник, и мундир на вас, ваше благородие! Вишь, и лекцию говорили. Не только доктор.
- Мундир военного врача. А начальником приказали. Пароход-то французский, и команда их. По-русски не понимает. Путь впереди нелегкий. Сорок пять дней плыть. А дел на корабле очень много.
- Мы со всей радостью для вашего благородия.
- Это не для меня, это для вас самих нужно.
- Мы-то тебя, доктор, поначалу, ты уж прости нас, грешных, принимали за барина. А ты, одно слово, - ученый!
