Елена Грицак - Саламанка
Оборотной стороной богатства испанской церкви стало падение нравов, касавшееся монашества в той же степени, что и светской части населения. Приток в ряды духовенства людей без призвания объяснялся крайне низким уровнем нравственности среди них.
К сожалению, власть Бога или Святой Девы не распространялась на бурный испанский темперамент, поэтому только в этой стране священники могли открыто сожительствовать с конкубинами (невенчанная жена из низшего сословия) и даже иметь детей.
Церковь Санто-Спиритус. Гравюра, XIX век
Женские монастыри служили прибежищем для знатных дам, которые, оставшись без мужа, проводили старость в окружении духовных сестер. Девицы благородного происхождения попадали в кельи по желанию семьи, не желавшей позорить себя незамужней дочерью. Случалось, что знатный сеньор, не сумев собрать приданое для младших дочерей, выдавал замуж только старшую, а остальных помещал в монастырь. Впрочем, в таких случаях настоятели добивались хорошего содержания, достаточного для того, чтобы скромная жизнь не вынудила затворницу ступить на путь порока. Платонический роман с красивым кавалером таковым не считался, поэтому юные монахини редко сохраняли верность небесному жениху.
Монастырь Лас ДуэньясЖенские монастыри Калатрава и Сантьяго трудно было назвать обителями чистоты и покоя. В них принимали только дворянок, и обитательницы, конечно, не желали отказываться от привычной с детства роскоши. Посетители обоих полов входили сюда свободно, толпились в приемных, веселились на праздниках, принимали участие в спектаклях и диспутах, темы которых шокировали почтенных горожанок, например, «Предвкушение и обладание как ценности любви».
После обеденных молитв наступало время тех, кого увлекала игра под названием «ухаживание за монашками» (исп. galanteo de monjas) – явление, о котором многократно упоминалось в испанской литературе. Кавалер, или как его называли сатирики, «ухажер за решеткой», выбирал красавицу, по его мнению, томившуюся за высокой оградой. Ее светлый образ напоминал юноше о рыцарских временах, когда каждый уважающий себя испанец поклонялся Прекрасной Даме. Фланируя по вечерам вокруг монастыря, он демонстрировал страсть жестами или томными взглядам, стараясь увидеть девушку хотя бы издалека, высматривая ее на хорах, за узорчатой решеткой окна.
Кавалер посвящал своей монахине стихи, свои либо написанные на заказ, исполняя их лично или при помощи наемного певца, получавшего за такие серенады двойную плату. Самые настойчивые добивались свидания, сначала в приемной избранницы, а затем и в укромном уголке, например в ее келье. Покрыв голову черной накидкой, молодые особы с готовностью предавались любовной игре, тем более что монахине иметь поклонника не запрещали ни общественная мораль, ни мать-настоятельница.
Тем не менее невинные удовольствия часто переходили в серьезные происшествия, о чем особенно часто сообщалось в прессе золотого века. Если верить высказываниям отца Барьонуэво, опубликовавшего свои заметки в 1655 году, «один старый францисканец похитил из монастыря Святой Клары миловидную монашку, которой едва исполнилось 20 лет. Другой монах, из общины кармелитов, считался неплохим проповедником, пока не оскорбил прелата, а тот велел запереть хулигана в подвале. Бежав из-под стражи, он укрылся в горах, собрал шайку и теперь собирает милостыню с помощью мушкета».
Шумиха, время от времени поднимавшаяся после таких случаев, вынудила Филиппа IV подготовить указ, запрещавший любые отношения между монахами разных полов, а также слишком близкое общение их со светскими лицами. Однако запрет остался на бумаге, монарх так и не решился обнародовать сей документ, забыв о нем по настоянию духовенства, убежденного в том, что монахи тоже люди и должны существовать в человеческих условиях. Терпимость к нарушению обетов удивляла передовых деятелей той эпохи, например Хуана де Кабреру, который называл испанских монахов «развратниками, лентяями, потенциальными бродягами и честолюбцами, готовыми в любой момент нарушить религиозное согласие».
Эль Греко. Портрет идальго с рукой на груди. 1579Однако подобная оценка была слишком категоричной, ведь монастыри, будучи опорой государству, в отличие от него заботились о людях. Призыв к раздаче милостыни побуждал богатых испанцев завещать определенную часть своего состояния беднякам. Вечный покой обещали братья основателям приютов и бесплатных больниц. Благодаря участию монахинь подброшенные младенцы не умирали на мостовых, обретая кров и родителей. Не в королевской канцелярии, а в монастырях собирались деньги для выкупа пленных солдат – именно так был освобожден из турецкого плена великий испанский писатель Мигель Сервантес де Сааведра.
Знаменитый монастырский суп спасал бездомных и нищих от голодной смерти. В саламанкской обители Мадригаль де лас Альтас-торрес каждый день в полдень под звон колокола, созывавшего людей к молитве, монахи выходили из распахнутых ворот, с огромным котлом супа и корзиной хлеба. Тотчас навстречу им устремлялась толпа бедняков, среди которых были профессиональные попрошайки, горожане, оставшиеся без работы, калеки, отставные солдаты, изголодавшиеся студенты. Для многих из них монастырский паек был единственной трапезой за весь день.
Несмотря на резкую критику, черное и белое духовенство играло важную роль в испанском обществе. То, что инквизиция позволяла публиковать сатирические произведения, где священники и монахи представали далеко не в лучшем виде, заставляло задуматься о серьезности обвинений. Нападки писателей, как правило, не воспринимались буквально, ведь пресса рассматривала исключительные, самые скандальные ситуации. Привлекая внимание, похищения и ссоры все же не противоречили принципам католицизма. Кроме того, они соответствовали морали эпохи, являясь характерной чертой времени, когда прочность веры не могли поколебать отдельные особы, подверженные слабостям, как и весь человеческий род.Дворцы и хибары идальго
На закате рыцарской эпохи испанские добродетели нашли идеальное выражение в общественном типе под названием «идальго» (исп. hidalgo), который стал настоящем символом испанского Возрождения. Волей судьбы оказавшись на низшем уровне дворянства, он, казалось, существовал для того, чтобы напоминать о рыцарской чести и доводить это понятие до идеала. В отличие от грандов, стоявших на самом верху социальной лестницы, идальго не имели огромных владений и вассалов, не претендовали на высокие посты просто потому, что презирали карьеризм. Они не вмешивались в дворцовые интриги, не искали благосклонности короля, и следовательно, не были связаны компромиссами. Главным их богатством являлась репутация, и заботы о ней затмевали хлопоты о доме, одежде, и даже хлебе насущном.
Улица в аристократическом квартале Саламанки. Гравюра, XIX век
Благородный идальго получал честь в наследство от предков, сражавшихся за веру. В отсутствие мавров сражаться на родине было не с кем, и ему приходилось искать врага в Америке, вставая под знамена Эрнана Кортеса, или в Нидерландах, записываясь в полки ветеранов герцога Альба. Однако многие все же оставались в Испании, женились, заводили детей, которым передавали жалованные грамоты (исп. executoria), обычно хранившиеся в обитых железом кожаных сундуках. Написанные на пергаменте, украшенные множеством гербов, эти документы подтверждали статус и, помимо уважения, гарантировали освобождение от налогов, право избежать долговой тюрьмы, а в случае смертного приговора позволяли взойти на плаху, избежав позора виселицы.
Идальго трепетно охраняли внешние атрибуты, которые в глазах окружающих свидетельствовали об их статусе и, независимо от материального положения, утверждали превосходство над низшими сословиями, то есть крестьянами, ремесленниками, купцами, даже самыми богатыми. Испанцы презирали ремесло, но работа на земле не считалась унизительной и потому вполне подходила рыцарю, лишенному войны. Впрочем, большинство из них пользовалось трудом наемных землепашцев. Наследуемые участки, как правило, не отличались большими размерами, зато приносили скромный доход. Трудности в повседневной жизни могли сравниться с тяготами военных походов, и преодолевать их означало то же самое, что бороться с врагом на поле боя.
Типичный идальго владел маленькой усадьбой, обитая в доме, единственным украшением которого служил фамильный герб. Вырезанный на камне и помещенный на видное место – над входом в дом – он рекомендовал хозяина жилища более убедительно, чем ветхие пергаменты. Более традиционный тип идальго описан не лучшим представителем этого класса Эстебанильо Гонсалесом, с легкостью сменившим шпагу на перо сатирика. Рассказывая о предках, этот не слишком благородный рыцарь прежде вспоминал отца, «которого постигло несчастье, коснувшееся всех его детей как наследие первородного греха. Он был идальго – все равно, что поэт, поскольку в этом положении почти нет шансов избежать вечной бедности и ее верного спутника голода. Его жалованная грамота никогда не доставалась из сундука; никому не приходило в голову тронуть старый измятый пергамент, чтобы не запачкать потрепанную ленточку; даже мыши ее не грызли, опасаясь погибнуть из-за чистоты».
