Джордж Локхард - Наша фантастика № 2, 2001
Я посмотрел на отчетную книжку и Женькин фолиант, которые держал в руках. «CorelDRAW», — прочитал я. Да зачем он мне нужен, этот «CorelDRAW»? Я его и так наизусть знаю! И я бросил их в огонь, свидетелей моего предательства, боясь только осквернить ими пламя этих костров. И я почувствовал себя свободным, как Гамлет, уже раненный отравленной шпагой Лаэрта.
ИНТЕРВЬЮ ВЫПУСКА
ПИШИ И ВЛАСТВУЙ
Интервью с Александром Зоричем
— Александр Зорич — существо загадочное. Он искусно прячется от коллег, журналистов и поклонников, мастерски окружает свою персону отвлекающей дымовой завесой и даже фантастические фестивали посещает инкогнито в качестве фэна. Что это — попытка создать пелевинский ажиотаж вокруг своего имени, хроническая мизантропия или болезненная скромность?
— Скромности у меня нет ни на грош — чего нет, того нет. Но не стану обманывать почтенную публику и говорить, что я не играю в прятки. Я в них играю. И пока что в целом такая стратегия себя оправдывает. Когда никто не знает тебя в лицо, чувствуешь себя гораздо свободнее, чуть ли не бестелесным призраком, способным проходить сквозь стены. И потом, прятки с переодеваниями имеют богатую родословную. Всякий знает легенды о королях, которые переодевались простыми смердами, чтобы посмотреть, как на самом деле живут их подданные.
Новейшую версию этой легенды я слышал в Центрально-Европейском университете (CEU), который, как известно, финансируется Джорджем Соросом. Персонал CEU по приветливости может сравниться разве что с прислугой в пятизвездочном отеле. Так вот, как рассказывали мне будапештские коллеги, так было отнюдь не всегда. А началась эта приветливость после того, как однажды миллиардер Джордж Сорос под видом простого ученого явился в собственный дормиторий (общежитие) устраиваться на ночлег перед конференцией. Его, конечно, не узнали. И даже «здравствуйте» ему никто не сказал…
К чему я это веду? Прятки придумали для того, чтобы мир становился лучше. Мне нравится прятаться. Если же выбирать из тех трех вариантов, которые предложил ты, то мой случай скорее близок к хронической мизантропии.
— Может быть, тебе просто неловко перед коллегами, кандидатами философских наук, за свои написанные в «низком» жанре произведения?
— Дело не в том, что мне неловко, да и не считают мои коллеги этот жанр низким. Скажем так: если и считают, то отнюдь не все. Просто это всегда выводит общение с коллегами в какую-то «заемную» плоскость. Известность твоих романов как бы делает из тебя «нечестную» знаменитость в научном мире. Довольно часто таким приемом — привлекать к себе внимание ненаучными средствами — пользуются геи или высокопоставленные чиновники. «Читал его монографию о Мерло-Понти? Мура, говоришь? А ты знаешь, что он советник президента?!» (Вариант: «А ты знаешь, что он гей?»)
Точно так же и здесь. Вместо того чтобы обсуждать научные работы, все будут обсуждать мои романы и мои гонорары. Зачем мне это? Мне интересно быть просто ученым. Но главное, если это дойдет до моих студентов — точно пиши пропало. Тогда на лекциях вместо того, чтобы рассуждать об Обществе Сознания Кришны или о сверхсгибании Делеза придется отвлекаться на подвиги аррума Эгина и дискутировать о достоинствах «облачного» клинка. А это опять-таки нечестно. Ибо деньги мне платят за Кришну и Делеза.
— Кстати, по поводу «просто ученого»: в одном из редкостных интервью ты характеризуешь себя как «кандидата философских наук, ориенталиста, медиевиста, переводчика». Если у тебя столько более серьезных занятий, когда ты умудряешься писать?
— Я пишу в перерывах между более серьезными занятиями. А если честно, моя работоспособность иногда шокирует меня самого. Правда, среди бездельников я тоже свой человек. Естественно, помимо работы, я еще пью, купаюсь в море и вообще пускаюсь во все тяжкие. Мне нравится быть разным.
— Ты находишь время еще и бездельничать?! Каким образом?
— Я его ворую. У себя. По сравнению с режимом условного нормального человека в моем режиме сделано много полезных редактур. Например, я сплю четыре с половиной часа в сутки, мне этого хватает. Я совершенно не смотрю телевизор — не потому, что заставил себя или переломил, а потому, что мне просто скучно его смотреть. Если я куда-нибудь выбираюсь, я почти всегда беру такси. То есть я экономлю не деньги, а время. И так далее. На самом деле в сутках очень много времени. Если присмотреться — там колоссальное количество минут. Надо только за ними приглядывать, чтобы не разбегались.
— Откуда берутся завораживающе-причудливые сюжеты твоих произведений? Как тебе удается создавать фантастических существ и чудовищ, не имеющих аналогов в мировой литературе?
— Во-первых, я всегда пишу как бы «от противного». Стараюсь делать то, чего ни у кого не было. Не скажу, что это всегда удается, но именно такое намерение мною движет. Надежды — они не только юношей питают.
— Но должно же и воображение чем-то питаться.
— Мое писательское воображение находится в близких отношениях с пространством сновидения. Чудовища и красавицы, големы и фантастические ландшафты — все это многократно возникает в моих сновидениях прежде, чем я принимаю решение перенести увиденное на бумагу. Не скажу, что такие сновидения — всегда приятное дело. Зачастую совсем наоборот. Но именно из них затем кристаллизуются сюжеты и сюжетные ходы, именно в них я черпаю вдохновение и фактуру. Конечно, затем приходится многое добавлять и кое-что убавлять, но дело того стоит. К счастью, психотехники, которые я практикую, позволяют мне держать свою фантазию в хорошей форме.
— Подозреваю, что эти психотехники связаны с галлюциногенами…
— Да нет. Как некогда очень справедливо заметил лама Оле Нидал, принимать наркотики — это все равно что топить печь ассигнациями. Предельно нерентабельно. Под психотехниками я имею в виду медитационные и релаксационные техники тибетского буддизма, многому я обязан и даосской йоге.
— Чем вызвана столь длительная пауза в публикации твоих произведений, возникшая после выхода в 1998 году романа «Люби и властвуй»?
— А паузы-то никакой и не было. Пожалуй, придется открыть ужасную тайну — в 1998 году я почувствовал, что жутко устал от самого себя, от Александра Зорича. Мне захотелось попробовать что-то совершенно другое, совершить поворот градусов на сто — сто двадцать. И я его совершил. Я взял другой псевдоним и написал еще два романа, которые выходили в 1999 году в издательстве «ЭКСМО» в твердой и в мягкой обложке.
— Псевдоним ты, разумеется, не откроешь?
— Увы, это тайна — моя и издательства «ЭКСМО». Между прочим, я подписывал документ о неразглашении. Пройдет еще пара лет, и я с удовольствием открою эту тайну.
— А когда были написаны те романы, что сейчас выходят в издательстве «Центрполиграф»?
— «Ты победил» — почти ровесник «Люби и властвуй», он был написан в начале 1998 года. А в конце 1999 года я снова превратился в Александра Зорича — так появились «Светлое время ночи» и «Боевая машина любви». Что же до «Сезона оружия», то сделан он был еще в конце 1996 года.
— В романе «Сезон оружия» («Последний аватар») ты впервые обратился к остросюжетному киберпанку — на мой взгляд, весьма удачно. Как ты себя чувствуешь в непривычной роли автора жесткой НФ? Собираешься ли ты продолжать эксперименты в этой области?
— В роли автора НФ я чувствую себя превосходно, роль чудесная — как для меня написана. И уж конечно, у «Сезона оружия» будет продолжение. Что-нибудь вроде «Сезона без оружия».
— Весьма популярный сериал «Пути Звезднорожденных» стал твоей визитной карточкой. На мой взгляд, эта трилогия лучшее из написанного тобой, она стоит в одном ряду с классическими фэнтезийными произведениями. Собираешься ли ты продолжить этот сериал или ты уже раз и навсегда закрыл тему?
— Есть такая американская максима — «Никогда не говори „никогда“». По-моему, «Никогда не говори „навсегда“» тоже неплохой афоризм. У меня язык не поворачивается выговорить слово «навсегда». Тем более, что как минимум еще одна книга об эпохе Звезднорожденных мне снится уже давно. И думаю, в конце концов я ее напишу. Я даже знаю, что называться она будет «Хроники Дома Лорчей» (напоминаю, Лорчи — один из семи Благородных Домов империи Синий Алустрал, описанной в романах «Семя Ветра» и «Пути Отраженных»). Естественно, там будет много высокой романтики, море крови и торжество справедливости в конце.
— Когда мы сможем увидеть этот роман?
— Трудно сказать. Дело в том, что я начинаю писать только тогда, когда вижу роман от начала до конца. Может, и не в деталях, но как полностью сформировавшийся гештальт. И потом, мне нужно как следует забыть цикл о Звезднорожденных. Только так — хорошенько позабыв все, что писал раньше, — можно написать что-то по-настоящему занятное, кого-то удивить, кого-то разозлить, короче говоря, заставить аудиторию шевелиться.
