Р. В. Иванов-Разумник - Творчество и критика
Возьмем еще раз слово. Что оно-мертвый футляр мысли или живое существо? Футуризм острее многих своих предшественников среди символистов почувствовал «новую грядущую красоту самоценного, самовитого Слова»-и выделил из своей среды одного талантливого маниака этой «самовитости». В. Хлебников так полюбил живое Слово, что не только не овладел им, но влюбленный, униженно покорился ему.
Лишь изредка-и как раз в самых осмеянных Улицею стихах-удавалось ему совладать с бурно текущим через него потоком слов. «О засмейтесь, смехачи!» — для него это пресловутое стихотворение было уже победою. Издеваться над этим было легко; труднее было-почувствовать в тягостном косноязычии новую силу и правду вечно рождающегося Слова. И лишь немногие тогда (я помню среди них А. Блока) чувствовали это в самых обсмеянных строках В. Хлебникова: «крылышкуя золотописьмом тончайших жил, кузнечик в кузов пуза уложил прибрежных много трав и вер. Пинь, пинь, пинь! Тарарахнул зинзивер».. Или: «я смеярышня смехочеств смехистелинно беру нераскаянных хохочеств кинь злооку-губирю»… Или еще: «немь лукает луком немным в закричальности зари»… Помню, как тогда же А. Ремизов, влюбленный в Слово, но не покорившийся ему, внимательно, с карандашиком, читал хлебниковское «Любхо»- четыре страницы «словоновшеств» на корень «люб», помещенных в «гилейском» сборнике «Дохлая Луна».
Остов футуризма строился из новых, еще не рожденных слов; в муках косноязычия рождали это Слово одни, другие извергали эти слова в любом количестве, с легкостью и апломбом:
Шекспир и Байрон владели совместно
80 тысячами слов, —
Гениальный Поет Будущего (имя рек) ежеминутно
Владеет 80.000.000.001 квадратных слов, —
— пусть все это так. Но ведь и у этих мучеников и у этих мучителей Слова стояло всегда нечто за ним. Иначе говоря-прежний вопрос: Слово-перед нами, но где же-душа Слова? И, конечно, душа не «квадратных слов» футуристической толпы, а подлинного «самовитого» Слова двух-трех верных слуг его?
Слово, пусть живое, само имело душу; за оболочкой слово новшества лежала главным образом отрицательная сила-разрушение старого. И хотя на зубах навязли слова о страсти разрушения, как созидательной страсти, но надо помнить, что она лишь расчищает место для возведения новых ценностей. В глубине этих ценностей-душа футуризма. И снова вопрос-какие же были эти, созидаемые из новых слов, ценности?
Отрицание всего «великого старого», при невозможности сразу создать свое, хотя бы и невеликое, новое, оставляло вместо ценности, вместо души-пустое место.
Славьте меня!
Я великим-не чета.
Я над всем, что сделано,
ставлю «nihil».
Так возглашал когда-то В. Маяковский. А так как он тут же прибавлял: «Никогда ничего не хочу читать! Книга? Что книги!» («Облако в штанах»), то понятно, что он мог претендовать на право незнания. Откуда же ему было узнать, как не из книг, что «nihil», то-есть полный отказ от всяких человеческих и мировых ценностей, ведет лишь к отсутствию для человека места в мире? Но часто, не сумев дойти до истины «своим умом», доходят до нее своим горбом: так случилось вскоре и с В. Маяковским. А кому не суждено перейти за черту «nihil», тот раньше или позже дойдет до мирового Katzenjammer'а, как дошел до него и футуризм. Хотите услышать из его уст собственное curriculum vitae? Вот «Смерть художника» одного из былых футуристических мучителей слова:
Привыкнув ко всем безобразьям,
искал я их днем с фонарем,
но увы! все износились проказы,
не забыться мне ни на чем.
И, взор устремивши к бесплотным,
я тихо, но твердо сказал:
«мир-вовсе не рвотное!»
и мордой уткнулся в Обводный канал.
Это-откровенно, но ведь это же и несомненно. Ибо таков подлинно был путь «футуризма» в России. В своих немногих талантах-он преодолел «nihil» и вступил в преемственные ряды творчества и жизни; в своих бесчисленных бездарностях-он прошумел восьмидесятью миллиардами «квадратных слов», пустой и старой душой «привыкнул ко всем безобразьям», а когда «все износились проказы», то бесшумно погрузился с головой в воды Леты: «мордой уткнулся в Обводный канал».
Но не об этом футуризме квадратных слов идет речь. Немногие, изнутри сумевшие его преодолеть-они теперь уже не былые «футуристы», ибо уже не «нигилисты»; они уже знают, что «мир вовсе не рвотное», у них есть духовные ценности. Талант вынес их ковчег из вод Обводного канала на сушу, разные спаслись по разному, а погибшие-все погибли от одной главной причины: от духовной собачьей старости, от духовного «нигилизма». Ибо суть его именно-в отсутствии «души»; и если былой футуризм, подобно былому «декадентству», погиб, то именно потому, что массовая «душа футуризма»-была пустым местом.
Как и чем спаслись разные из былых футуристов, что общего есть, в их новом пути-об этом здесь говорить не придется. В двух словах: повторилась история гибели «декадентства» и рождения от него «символизма», его сына и его худшего врага. Духовно немощное и старческое декадентство создало почву для расцвета духовных богатств символизма. Но чтобы стать «символистом»-надо было преодолеть в себе «декадентство». Чтобы стать своего рода «символистами футуризма»-надо было преодолеть старческий «футуризм», преодолеть «пустое место»: а ведь преодоление пустоты-самое трудное для человека. Надо было, наконец, победить в футуризме внешнее, победить Вещь, тирана старчески-футуристических душ.
IV. «Верхом на вещи»
Когда ведьма Панночка оседлала философа Хому Брута-нагнула ему голову, вскочила к нему на спину, ударила метлой по боку, — то он, «подпрыгивая, как верховой конь, понес ее на плечах своих;… ноги, к величайшему изумлению его, подымались против воли и производили скачки быстрее черкесского бегуна».
История Хомы Брута повторилась с футуризмом. Ведьма современной культуры, машинная Вещь, покорила его, поработила его, оседлала его, — и он, подпрыгивая, как верховой конь, понес ее на плечах своих. Теософ теперь сказал бы: «карма капиталистического развития», душа созданной машины покоряет душу создавшего человека. Глеб Успенский рассказал бы, как живого человека покорило мертвое железо. Но те, кто верят в будущее, знают: Вещь мало создать, ее надо еще и покорить. Надо иметь право повторить о себе слова Заратустры: «я-верхом на вещи».
Желание это, стремление это-смысл и сущность всей деятельности подлинного футуризма. Да, и только ли футуризма? А «символизм» с его «преобра жением мира»? И даже не символизм, а вообще-искусство?
Цель-одна, пути-разные. Символизм в свое время потерпел поражение, «не удался», не преобразил мира, а сам преобразился: когда был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел, а когда состарился, то пришли эпигоны символизма, препоясали его эстетством и повели, куда захотели: в «Золотое Руно», в «Аполлон». Символизм тоже был «оседлан», был усмирен, был взнуздан, но не «вещью», а именно «не-вещью», мертвыми душами вещей.
Футуризм (не считая мертворожденного и давно похороненного «акмеизма») восстал против царства мертвых душ. Но и сам футуризм был многообразен, в нем самом вечные «романтизм» и «реализм» были двумя полюсами отношения к жизни, к миру, к «вещи». В области слова самыми подлинными выразителями этих двух течений футуризма явились Е. Гуро и В. Маяковский.
Е. Гуро путем углубления символизма пыталась победить «Вещь», пыталась быть «верхом на вещи». Внешняя вражда с символизмом, внутренняя зависимость от него. Новое «сочетание слов» должно было дать и «новое восприятие мира» (то-есть прежнее «преображение» его); новое «сочетание вещей» должно было стать победой над Вещыо:
И я вдруг подумал: если перевернуть
вверх ножками стулья и диваны,
кувырнуть часы?..
пришло-б начало новой поры,
открылись бы страны!
Тут же в комнате прятался конец
клубка вещей,
затертый недобрым вчерашним днем,
порядком дней.
тут же рядом в комнате он был…
В новых формах прежние вопросы: «как распутать нить? (Бальмонт). И на новых путях-прежнее поражение. Когда художник-футурист рисует корову, шествующую по скрипке, ему кажется, что он этим побеждает «вещь», едет «верхом на вещи», как Заратустра. В мире вещей скрипка и корова так далеки и различны, в мире творчества художник соединил несоединимое, победил «вещь»! И ведь как раз наоборот: не победа это, а полное поражение, бессилие преодолеть «вещь» внутренне. Конец клубка вещей спрятан глубже этой поверхности, глубже даже, чем думали до футуристов:
И что мне помешает
Воздвигнуть все миры,
Которых пожелает
Закон моей игры?
«Законом моей игры» может быть сочетание коровы и скрипки, но этим не преодолел я ни «скрипки», ни «коровы». Преодоление в том, как изобразить. За давнишнюю «Скрипку» Пикассо, за недавние «Скрипки» Петрова-Водкина я отдам сотню былых «футуристических» скрипок и коров. А вот «Скрипка» В. Маяковского-совсем недурна:
