Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3
Меч. Еженедельник, 1934, № 11-12, 22 июля, стр. 26-28. Cp.: Wiktor Skrunda, «Zamysł poematu Lwa Gomolickiego Warszawa w świetle inwektyw Karola Radka i nauk mnicha Ewagriusza», Studia Slavica. XII. Literatura rosyjska na rozdrożach dwudziestego wieku. Pod redakcją naukową Wiktora Skrundy (Warsawa, 2003), str. 215-228.
Небесная встреча
1
Не скажу с детства, скорее из отроческих лет - под чьим влиянием - учебников? поглощенных тогда благонамеренных критик? - я почему-то вынес представление о трезвом гении Пушкина –
Ямщик сидит на облучке
в тулупе, красном кушаке...[274]
Лермонтов же был таинственным, окруженным крылатыми чудесами.
И потом, когда я впервые увидел, сколько чудесного притаилось за каждой строкой Пушкина, я вспомнил первое детское впечатление от него - это был страх, конечно, несознанный, детский, перед таинственными стихиями, во власти которых человек. Гаданье, пророческий сон Татьяны, Пиковая дама, Пир во время чумы, Метель, Русалка, Каменный гость, Медный всадник... и сколько ангелов, демонов, бесов... До сих пор жутью смертной веет на меня от этих строк:
И нет отрады мне - и тихо предо мной
Встают два призрака младые,
Две тени милые - два данные судьбой
Мне ангела во дни былые!
Но оба с крыльями и с пламенным мечом
И стерегут... и мстят мне оба,
И оба говорят мне мертвым языком!
О тайнах вечности и гроба[275].
Понял - был у Пушкина дар провиденья, а потом, оглянувшись и уже кое-что зная, увидел, что в этом-то даре и заключена власть Пушкина над литературой. Может быть, вся позднейшая русская литература - лишь истолкование его провидческих намеков.
Один из таких намеков - маленькоe стихотворение, 12 строк, с которыми всю жизнь боролся и не мог справиться Лермонтов. Три четверостишья, на которые искали ответа лучшие русские поэты и писатели, и нашел через столетье только один - –
2
Называется это предмирное и апокалипсическое видение «Ангел». Напомню его:
В дверях эдема ангел нежный
Главой поникшею сиял.
А демон мрачный и мятежный
Над адской бездною летал.
Дух отрицанья, дух сомненья
На духа чистого взирал
И жар невольный умиленья
Впервые смутно познавал.
Прости, он рек, тебя я видел,
И ты недаром мне сиял:
Не всё я в мире ненавидел,
Не всё я в мире презирал[276].
Лермонтов ничего здесь не прочел между строк. Даже намека не понял, почему названо «Ангел». Списал дословно, дозвучно партию демона, а где пришлось добавить от себя, сочинить ангельский ответ, - ничего не сумел, повторил с чужого голоса реплику ангела из средневековой мистерии.
Заставить ангела на демонское
«тебя я видел
И ты недаром мне сиял»
отвечать:
Дух беспокойный, дух порочный,
Кто звал тебя во тьме полночной?
Твоих поклонников здесь нет,
Зло не дышало здесь поныне!
К моей любви, к моей святыне
Не пролагай преступный след!
...Исчезни, мрачный дух сомненья[277],
значило обнаружить, что у дверей эдема душа писавшего никогда не была и беседы духов не слышала.
3
С земли услышав от Пушкина о небесной встрече, зная камень земли, но не зная воздуха неба (всё небесное у Лермонтова абстрактно и расплывчато), Лермонтов упростил эту встречу, перенес ее внутрь человека, решив, что вне человеческой души, в космическом аспекте она не существует. Очень утилитарно, не по-великому принял. Потому и встреча у него вышла борьбою «злого и доброго начал». Потому и демон у него вышел маленьким себялюбцем, Печориным, выродился в достоевских подпольных людей, в софиста-черта Ивана Карамазова. Бесплодие этой почвы ничего и не могло родить, кроме психологических колючих плевел.
4
Кто, как Блок, знал дьявольскую мистику, черную магию духа - бездарным не был, понял, что и в страсти демона - скука. Ненужность, бесполезность всего, что только существует в земном пестром безумном калейдоскопе.
Демон его не задыхается театрально от своей демоничности, - скупо роняет:
В томленьи твоем исступленном
Тоска небывалой весны
Горит мне лучом отдаленным
И тянется песней зурны.
На дымно-лиловые горы
Принес я на луч и на звук
Усталые губы и взоры
И плети изломанных рук.
И в горном закатном пожаре,
В разливах синеющих крыл,
С тобою, с мечтой о Тамаре,
Я, горний, навеки без сил...
И снится - в далеком ауле,
У склона бессмертной горы
Тоскливо нам в небо плеснули
Ненужные складки чадры.
Там стелется в пляске и плачет,
Пыль вьется и стонет зурна...
Пусть скачет жених - не доскачет!
Чеченская пуля верна[278].
«К нам в небо» - да, не только демон, и ангел видит «ненужные складки чадры» - ведь это от Лермонтова. Но ненужны эти складки, ненужен и спор, злодейство (чеченская пуля верна) совершается слепыми законами стихий, владеющих миром, - не на добро и зло, не на грех и добродетель делится мир Блока - на демонскую скуку и ангельскую радость, стихийно существующие вне человека и веками овладевающие его душою.
Да, Блок знал куда больше, но внутренним опытом своим прочел до конца только демонскую скуку и потому не мог продолжить пушкинского двенадцатистишья. Слышал, что ответил демону ангел, но не умел пересказать этого ответа.
5
О хаосе, взрывающем гармонию видимого, знал Пастернак. Демон его - слепая сила, не знающая ни чужой, ни собственной власти над собою. Взбунтовавшийся титан, который, играя с миром, еще не знает сам - заласкает или растерзает этот мир. Ласка его так же страшна - стихийно беспричинна! - как ярость - –
Приходил по ночам
В синеве ледника от Тамары,
Парой крыл намечал,
Где гудеть, где кончаться кошмару.
Не рыдал, не сплетал
Оголенных, исхлестанных, в шрамах.
Уцелела плита
За оградой грузинского храма.
Та самая плита - «насквозь прожженный камень» нечеловеческой слезой –
Но сверканье рвалось
В волосах и, как фосфор, трещали,
И не слышал колосс,
Как седеет Кавказ за печалью.
От окна на аршин,
еще только приближаясь, оглядываясь назад на монастырь Тамары,
Пробирая шерстинки бурнуса,
Клялся льдами вершин:
Спи, подруга, лавиной вернуся[279].
Рассказать о второй, гармонической стихии - мудрости, примиряющей и обнимающей безумие возмущенного хаоса - Пастернак не мог - не знал.
Знал, как это ни парадоксально звучит - так мало еще, в сущности, его самого знаем - пока один Гумилев.
6
Гумилеву было суждено и закончить стихотворение Пушкина.
Не повторяясь, дал, точно записал слышанное, один ангельский ответ. Читая, чувствуешь - в каждом слове подлинность. Вот так и должен был ответить ангел: - протянувшему руку и свою протянуть через бездну, потому что и по ту и по эту сторону дышит дух Господень, и не «протестантский прибранный рай» отделяет она от грешной земли, но демонскую скуку от ангельской осанны.
А потому сложим в одно эти две половинки подслушанной Пушкиным и Гумилевым небесной встречи:
Ангел
В дверях эдема ангел нежный
Главой поникшею сиял,
А демон мрачный и мятежный
Над адской бездною летал.
Дух отрицанья, дух сомненья
На духа чистого взирал
И жар невольный умиленья
Впервые смутно познавал.
- «Прости, он рек, тебя я видел,
И ты недаром мне сиял:
Не всё я в мире ненавидел,
Не всё я в мире презирал». –
- «Тьмы тысячелетий протекут,
И ты будешь биться в клетке тесной,
Прежде чем настанет Страшный Суд,
Сын придет, и Дух придет Небесный.
Это выше нас, и лишь когда
Протекут намеченные сроки,
Утренняя грешная звезда,
Ты придешь к нам, брат печальноокий,
Нежный брат мой, вновь крылатый брат,
Бывший то властителем, то нищим,
За стенами рая новый сад,
Лучший сад с тобою мы отыщем.
Там, где плещет сладкая вода,
Вновь соединим мы наши руки,
Утренняя милая звезда,
Мы не вспомним о былой разлуке». –[280]
Меч. Еженедельник, 1934, № 13-14, 5 августа, стр.23-25.
