Виссарион Белинский - <Статьи о народной поэзии>
Теперь нам следовало бы перейти к собственно лирической поэзии; но это потребовало бы особой статьи, и мы ограничимся только теми песнями, которые особенно характеризуют дух народный; а для этого мы должны говорить и о песнях эпического содержания, но которых преобладающий элемент – лирический и которые могут служить зеркалом семейного быта древней Руси. Как отличительный характер эпической поэзии – дух удальства, отваги, молодечества, так отличительный характер лирической поэзии – заунывность, тоска и грусть души сильной и мощной. Климат и географическое положение страны имеют сильное влияние на образование характера нации. Ровное, степное положение России, этот климат срединный, ни южный, ни северный, ни жаркий, ни холодный; этот год, состоящий из краткого лета, длинной осени и длинной зимы, – все это не могло не способствовать развитию в русском народе чувства бесконечной и глубокой грусти, как основного мотива его поэзии и музыки. Не забудьте, что колыбелью настоящей, коренной Руси были Новгород, Владимир, Рязань, Москва и Тверь, где небо так часто бывает свинцово и мелкий дождь однообразно падает на скользкую траву и уличную слякоть… А продолжительная русская зима с ее трескучими морозами и усеянным звездами небом, с пушистыми метелями, залепляющими очи путника, и ее заунывным ветром, свободно гуляющим по необозримой снежной равнине, которой унылое однообразие изредка нарушается то печально зеленеющеюся елкою, то нагим лесом с беловатыми от инея сучьями!.. Вот скачет удалая тройка; борода лихого возничего покрыта пушистым инеем; путник глубоко забился в кибитку в своей тяжелой шубе; колокольчик надрывает ему сердце своим утомительным звоном; ямщик дает вздохнуть родимым – медленно идут они; он затягивает заунывную песню; впереди ничего – только бесконечная снежная скатерть сливается вдали с свинцовым небом… Да, тут необходима заунывная, протяжная песня ямщика – душа упивается полнотою собственной грусти, ей так привольно в однообразной мелодии этих задушевных звуков:
Что-то слышится родное
В долгих песнях ямщика:
То разгулье удалое,
То сердечная тоска…{199}
Присовокупите ко всему этому медленное, тяжкое, испытательное историческое развитие Руси: междоусобия и темное владычество татар, которые приучили русского крестьянина считать свою жизнь, свое поле, свою жену, и дочь, и все свое скудное достояние, считать их чужою собственностию, которая ежеминутно готова отойти во владение первого, кто, с железом в руке, вздумает объявить на нее свое право… Далее, кровавое самовластительство Грозного, смуты междуцарствия – все это так гармонировало и с суровою зимою, и с свинцовым небом холодной весны и печальной осени, и с бесконечностию ровных и однообразных степей… Вспомните быт русского крестьянина того времени, его дымную, неопрятную хижину, так похожую на хлев, его поле, то орошаемое кровавым потом своего владельца, то пустое, незасеянное, или затоптанное татарскими отрядами, а иногда и псовою охотою помещика… Вспомните привычку русского человека, зашибив деньгу, зарывать ее в землю – и ходить в лохмотьях, есть черствый хлеб пополам с мякиною, стоная и жалуясь на нищету, – и поймите причину этой привычки… Если и этого мало, прочтите Кошихина, – и вам все будет ясно и без комментарий…
Но география (положение и климат) и история страны еще ничто в сравнении с семейным бытом древней Руси, о котором мы теперь, сравнивая его с нашим, современным, поневоле говорим, как о чем-то таком, что трудно понять, чему трудно поверить. Семейный быт – первый и непосредственный источник народной поэзии. Русская народная эпическая поэзия как будто совсем не приняла в себя элемента сердечной тоски и душевной грусти, составляющей основной элемент лирической поэзии. И это понятно: русская эпическая поэзия как будто совсем обошла и миновала семейный быт, посвятив себя преимущественно идее своей народности в общественном значении. И потому в эпической поэзии чувство отваги, удальства и молодечества составляет главный преобладающий мотив. Лирическая поэзия, напротив, вся посвящена семейному быту, вся выходит из него, – и потому она так грустна, так заунывна, нередко дышит таким сокрушительным чувством отчаяния и ожесточения…{200} Здесь кстати мы должны заметить, что грусть русской души имеет особенный характер: русский человек не расплывается в грусти, не падает под ее томительным бременем, но упивается ее муками с полным сосредоточением всех духовных сил своих. Грусть у него не мешает ни иронии, ни сарказму, ни буйному веселию, ни разгулу молодечества: это грусть души крепкой, мощной, несокрушимой. Все, что могло бы обессилить и уничтожить всякий другой народ, все это только закалило русский народ, – и то, что сказал Пушкин о России в отношении к ее борьбе с Карлом XII, можно применить к Руси в отношении ко всей ее истории:
Но в искушеньях долгой кары
Перетерпев судеб удары,
Окрепла Русь. Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат{201}.
Значительную часть семейных песен составляют так называемые «свадебные» песни. Их можно разделить на два рода – на веселые и печальные. В первых воспевается счастие обрученных и особенно обрученной. Следующая песня может служить образцом веселых свадебных песен:
С ранней утренней зари
Стояли кони на дворе.
Никто про тех коней не знает,
Никто про тех коней не ведает;
Одна знала, спознала Машенька,
Машенька свет Ефимовна.
Брала коней за поводы,
Ставила коней во стойла,
Сыпала сахар вместо овса,
Лила сыту вместо воды,
Отошедши, коням кланялась:
Уж вы кушайте, пейте, кони мои!
Завтра поутру свезите меня
Дале, подале от батюшки,
Ближе, поближе к свекру в дом;
Дале, подале от матушки,
Ближе, поближе к свекрови в дом.
Но в песнях такого рода личное чувство невест не принимало никакого участия: они слагались явно без их согласия, да и число их слишком невелико. Свадебные печальные песни гораздо многочисленнее и более исполнены поэзии. Все они выражают одно чувство – страх невесты к будущему, безусловному властителю ее участи, ужас при мысли о свекре и свекрови, горесть от разлуки с домом отца и матери.
Светел месяц, родимый батюшка!
Красно солнышко, родима матушка!
Не бейте вы полу о полу,
Не хлопайте вы пирог о пирог,
Не пробивайте вы меня, бедную,
Не давайте вы меня, горькую,
На чужду дальню сторонушку,
Ко чужому отцу, ко чужой матери.
Как чужие-то отец с матерью
Безжалостливы уродилися:
Без огня у них сердце разгорается,
Без смолы у них гнев раскипается;
Насижусь-то я у них, бедная,
На конце стола дубового.
Нагляжусь-то я, наплачуся.
И все песни, в которых изображается картина{202} зловещих предчувствий… И ни единой, ни единой, где бы жена не была жертвою насильственного брака, жестокости мужа и родни его…
Калинушку с малинушкой вода поняла:
На ту пору матушка меня родила;
Не собравшись с разумом, замуж отдала,
На чужедальнюю сторонушку.
Чужая сторонушка без ветру сушит;
Чужой отец с матерью безвинно крушит;
Не буду я к матушке ровно три годка,
На четвертый к матушке пташкой полечу,
Горемышной пташечкою, кукушечкой.
Сяду я у матушки в зеленом саду,
Своим кукованьем весь сад иссушу,
Слезами горючими весь сад потоплю,
Родимую матушку сердцем надорву.
Матушка по сеничкам похаживает,
Невестушек-ластушек побуживает:
Вы встаньте, невестушки, голубки мои!
Что у нас за пташка в зеленом саду?
Большая невестушка велит застрелить,
Меньшая невестушка просит погодить;
Родная сестрица, залившись слезами,
Молвила: не наша ль горюша сюда
Прилетела пташкой с чужой стороны?
– – – —
Ни в уме было, ни в разуме,
В помышленье того не было,
Чтоб красной девице замуж идти.
Соизволил так сударь батюшка,
Похотела так моя матушка
Ради ближнева перепутьица;
И я в торг пойду, побывать зайду,
Из торгу пойду, ночевать зайду.
Я спрошу у своей дитятки:
Каково жить в чужих людях? —
Государыня моя матушка!
Отдавши в люди, стала спрашивать:
Во чужих людях жить умеючи,
Держать голову поклонную,
Ретиво сердце покорное.
Ах, вечор меня больно свекор бил,
А свекровь, ходя, похваляется:
Хорошо учить чужих детей,
Нероженных, нехоженных,
Невспоенных и невскормленных.
– – – —
Выдала меня матушка далече замуж,
Хотела матушка часто езжати,
Часто езжати, подолгу гостити.
Лето проходит, матушки нету;
Другое проходит, сударыни нету;
Третье в доходе, матушка едет.
Уж меня матушка не узнавает:
Что это за баба? что за старуха?
Я вить не баба, я не старуха,
Я твое, матушка, милое чадо.
Где твое девалося белое тело?
Где твой девался алый румянец?
Белое тело на шелковой плетке,
Алый румянец на правой на ручке:
Плеткой ударит – тела убавит,
В щеку ударит – румянцу не станет.
Смешно было бы доказывать, что и в старину у русских людей любовь составляла один из элементов жизни: любовь достояние общечеловеческое, и сердце дикаря сибирского так же бьется от нее, как и сердце образованного европейца. Разница в проявлении и развитии чувства, а не в самом чувстве. В отношении же к обществам важно то, как смотрит на чувство общество. С этой стороны, древняя Русь представляет зрелище не совсем отрадное: чем богаче народ чувством, тем ужаснее видеть это чувство сдавленным неправильно развившеюся общественностию. А что любовь на Руси могла быть не только поэтическою, но даже и грациозно-поэтическою, тому доказательством может служить следующая прелестная песня:
