Виссарион Белинский - Ледяной дом. Сочинение И. И. Лажечникова… Басурман. Сочинение И. Лажечникова
«Родины козы» не меньше этой превосходная глава. На родинах козы, жены шута Педрилло, присутствует сама государыня, которая искала рассеяния от мучивших ее телесных и душевных страданий, – тут же были Бирон, Волынский и множество придворных. Вдруг являются Щурхов, Перокин и Сумин-Купшин, чтобы обличить злодея пред государынею и открыть ей глаза на истинное состояние России. Но благородный порыв остался бесплодным.
Зала опустела, и стало в ней так тихо, как в хижине поселянина, когда он со всею семьею своею отходит в поле. Остались только трое друзей, на ступенях трона, в прежнем положении, на коленях, опустив печально голову, и посреди сцены Волынский, прежний Волынский, во всем величии и красоте благородного негодования, выросший, казалось, на несколько вершков, отрясая свои кудри, как гневный лев свою гриву, подняв нахмуренное чело и пламенные взоры к небу, последней защите отечеству против ее притеснителя. На постеле лежала еще бедная, связанная козочка, и подле нее, прикованная к кровати страхом, повивальная бабка, карлица, одетая по-козьему.
Наконец три друга встали, послав дружески-горестный взгляд кабинет-министру, с которым примирил их его благородный характер. Он подошел к ним. Все молча пожали друг другу руку.
Мысль, положение, слог – здесь все это согласно: высоко, глубоко и просто!
О главе «Ночное свидание» мы не будем распространяться и скажем только, что чисто романическая часть романа развита и оправдана в ней совершенно. Волынский тут является опять двусмысленным лицом, как и во всей истории своей любви; но Мариорица восстает тут со всем величием любящей женщины, для которой любовь есть цель и подвиг жизни. Конечно, ее любовь не есть идеал любви, она любила по-своему; ей не было нужды до мнений, верований ее милого; взаимный обмен мыслей и убеждений не был нужен для ее чувства, как масло для лампады; повторяем – она любила по-своему, но любила истинно и глубоко, потому что все принесла в жертву своему чувству и, кроме его, ничего не понимала и не видела в жизни. И после события в ледяном доме Мариорица умерла: больше ей незачем было жить, потому что она взяла у жизни все, что только могла ей дать жизнь…
И вот моя дюпеневская карта кончена. Роман г. Лажечникова не представляет собою целого здания, части которого заранее вышли бы, в голове художника, из единой и общей идеи: в нем много пристроек, сделанных после. Но теплое, поэтическое чувство, которым проникнуто все сочинение, множество отдельных превосходных картин, прекрасных частностей, основная мысль – все это делает «Ледяной дом» одним из самых замечательных явлений в русской литературе и, вместе с «Последним Новиком», украшает чело своего автора прекрасным поэтическим венком[9].
Теперь о «Басурмане».
В этом романе автор вышел на совершенно новое для себя поприще, вступил в состязание с г. Загоскиным, как автором «Юрия Милославского», и г. Полевым, как автором «Клятвы при гробе господнем». История России перерезана Петром Великим на две части, столь не похожие одна на другую, что они представляют собою как бы два различных мира. Для двух первых своих романов г. Лажечников взял содержание из эпохи, начатой Петром; в третьем он решился перенестись своим воображением дальше и глубже, в эпоху, где вся надежда на одну фантазию, где собственное свидетельство или рассказы отца, деда – невозможны. Признаемся, это было для нас не совсем добрым предвестием. Изобразить в романе Россию при Иоанне III совсем не то, что изобразить ее в истории: долг романиста – заглянуть в частную, домашнюю жизнь народа, показать, как в эту эпоху он и думал, и чувствовал, и пил, и ел, и спал. А какие у нас для этого факты… Где литература, где мемуары того времени?.. Остаются летописи – но с ними далеко не уедешь, потому что они факты для истории, а не для романа. Но для художника достаточно одного факта, одного намека, чтобы живо представить себе полную картину жизни народа в известную эпоху. Так… но это так относится только к тому, кто оправдал делом свою мысль… Посмотрим, как оправдал ее г. Лажечников в новом своем романе.
Русская история есть неистощимый источник для романиста и драматика; многие думают напротив, но это потому, что они не понимают русской жизни и меряют ее немецким аршином. Как писатели XVIII века из русских Малашек делали Меланий, а русских пастухов заставляли состязаться в игре на свирелях в подражание эклогам Виргилия, – так и теперь многие наши романисты с русскою жизнию делают то же, что Вальтер Скотт делал с шотландскою. Везде есть герой, который и храбр, и красавец, и благороден, непременно влюблен и после – или, победивши все препятствия, женится на своей возлюбленной, или «смертию оканчивает жизнь свою»[10]. А ведь никому не придет в голову представить лихого молодца, который сперва пламенно любил свою зазнобушку (что, впрочем, не мешало ему и колотить ее временем), а потом, обливаясь кровавыми слезами, бросил ее, чтобы жениться на богатой и пригожей, то есть румяной и дородной, но нисколько не любимой им девушке, и через то достигнуть цели своих пламеннейших желаний, а между тем сослужить службу царю-батюшке и обнаружить могучую душу. Как можно это? – нисколько не поэтически, хотя и совершенно в духе русской жизни, в которой любовь издревле была контрабандою и никогда не почиталась условием брака. Оттого-то у нас и нет еще ни одного истинно русского романа, и оттого-то герои почти всех наших романов лишены всякой силы характера, всякого индивидуального колорита. Русская жизнь до Петра Великого имела свои формы – поймите их и тогда увидите, что она заключает в себе, для романа и драмы, такие же богатые материялы, как и европейская[11]. Да что говорить о романистах, когда и историки наши ищут в русской истории приложений к идеям Гизо о европейской цивилизации и первый период меряют норманнским футом, вместо русского аршина!..[12] Боже мой, а какие эпохи, какие лица! Да их стало бы нескольким Шекспирам и Вальтер Скоттам. Вот период до Ярослава – это период сказочный и полусказочный. Г-н Вельтман первый намекнул, как должна пользоваться им фантазия поэта[13]. Вот период уделов, период, в который великан-младенец, путем раздробления, разбрасывался в длину и ширину и захватывал себе побольше места на божьем свете, чтоб было где ему развернуться и поразгуляться, когда придет его время…
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота, океан-море!
Широко раздолие по всей земле,
Глубоки омуты днепровские![14]
Вот период татарщины – этой внешней силы, которая должна была сдавить Русь, спаять ее ее же кровию, пробудив в ней чувство единоверия и единокровности… А характеры?.. Вот могучий Иоанн III, первый царь русский, замысливший идею единовластия и самодержавия, установивший придворный этикет, сокрушивший представителей издыхавшего удельничества и поставивший власть царскую наравне с волею божиею… Вот Иоанн IV, этот Петр I, не вовремя явившийся и грозою докончивший идею своего великого деда… Вот добрый Федор I, отшельник и постник на престоле… Вот хитрый, ловкий Годунов, жертва неудачной попытки попасть в великие… Вот удалец Димитрий… Вот Шуйский, низкий на престоле, гордый в падении… И чем дальше, тем жизнь кипит больше и больше, характеры толпятся – и, наконец, много ли было у Петра дней, из которых каждого не хватило бы на роман или драму?..
Г-н Лажечников, кажется, сам чувствовал невыгоду своего положения к избранной для своего романа эпохе, и потому герой его романа – немец. Не будем пересказывать содержания, тем более что оно, мы уверены, всякому известно. Действие романа не только двоится – троится даже. Оно начинается с темницы внука Иоанна, несчастного Димитрия, который к роману нисколько не относится. Впрочем, это одна только глава. Потом действие происходит в Богемии, оттуда идет в Италию, чтоб снова возвратиться в Богемию. Для сущности романа, оно тянется слишком долго и медленно и вообще роману, кроме обширности, ничего не придает. Герой романа – лицо совершенно бесцветное, бесхарактерное. Автор говорит нам, что Антон Эренштейн любил науку, был прекрасен, храбр, умен, великодушен, но сами мы ничего этого не видим и верим автору на слово. Он влюбляется в Анастасию, дочь боярина Образца, а она влюбляется в него, и любовь эта возбуждает в читателе слишком слабое участие. Если хотите, она описана очень, даже слишком подробно, но в этом описании нет этих резких типических черт, которые, по-видимому, ничего не показывая, все дают видеть, и еще так, что, посмотревши на них раз, никогда не забудешь. Конечно, тут есть черты, очень верно схваченные. Например: влюбленная Анастасия думает, что басурман сглазил, околдовал ее, и решается идти к нему просить его, чтобы он сжалился над него – отворожил ее от себя. Черта прекрасная – бесспорно; но ведь это черта народная, общая, а в поэзии требуется, чтобы общие народные черты проявлялись в частных лицах, индивидах, а не были бы привязаны, или, лучше сказать, навязаны каким-то именам без лиц. Вообще, надо признаться, что все почти лица в новом романе г. Лажечникова как-то бесцветны, так что самые лучшие из них – силуэты, а не портреты. Знаменитый Аристотель Фиоравенте, архитектор, розмысл, литейщик и каменщик Иоанна III, говорит, как художник; но ему как-то не верится, в его словах видишь самого автора, а не лицо романа. Сын его, Андрюша, что-то такое, чего невозможно ни вообразить себе при чтении, ни вспомнить после чтения романа. Коли хотите, каждое из этих лиц не противоречит самому себе, то есть говорит одно и то же, в словах не путается, да только все и ограничивается у них одними словами. Из лиц лучшие – боярин Образец и сын его, Хабар, особенно первый, с его патриархальностию, чистою жизнию и ненавистию к немцам. Очень удачно обрисован еще боярин Русалка.
