Альфред Хаусмен - Избранные стихотворения

Везде одуванчики — только взгляни,
И в поле, и на меже.
Прислушайся, шепчут нам тихо они:
Такому не быть уже.
В том нету дурного, давай обойдем
Луга, соберем букет.
Ужели бояться нам за руки взяться?
— О да. Отчего же нет?

Для девушек день этот и для парней,
В крови — золотой пожар.
И будем сейчас веселиться скорей,
Пока еще мир не стар.
Весна простоит еще долго, но всё ж
Расцвет не вернуть никак.
Я руку свою вокруг обовью.
— Всё так, мой дружок. Всё так.

Ах, есть и такие, мне стыдно сказать,
Волочатся, чтоб украсть.
Как много готовых цветы оборвать
И бросить! Ну вот напасть!
Но будет спокойно со мною вдвоем,
Ты прочих должна забыть —
И всё для тебя отдам я, любя.
— Возможно, всё может быть.

Неужто не веришь? И город далек,
Ведь добрая миля есть.
Зачем мы стоим, словно нам невдомек,
Что проще намного сесть?
Весна отцветет, и ее не вернешь,
Вся жизнь наша как цветок.
Меня пожалей. Ты будешь моей!
— Нет, нет. И прощай, дружок.

Если парень, бледен, слаб,
Рад от страсти удавиться,
Только ты одна могла б
Излечить его, девица.

Есть любовник у тебя.
Заплати за представленье,
И представит, не любя,
Он любовное томленье.

Заплати сполна, сполна,
Вспыхнут страсти не задаром…
Ночью ляжешь спать одна,
А любовник — с гонораром.

Когда туман от Тима
До Ладлоу стоял,
Я в поле торопился —
На солнечный овал
Упряжку направлял.

Где черный дрозд укрылся
В листве от черных бед,
Насвистывал я песню,
И он свистел вослед —
Был прост его ответ:

«Приляг, веселый йомен!
Что толку зря вставать?
Друг тысячи рассветов
В конце ложится спать,
И в этом благодать».

Я пение услышал,
Клюв желтый уследил,
Схватил тяжелый камень
И бросил что есть сил:
Песню погасил.

Но душа осталась
Мелодией больна:
Где над тропой росистой
Тумана пелена,
Опять звучит она:

«Приляг, веселый йомен!
Ведь солнцу не свернуть,
И путь, к труду ведущий,
Принудит отдохнуть, —
То будет лучший путь».

Прощайте, дом, амбар, родник!
Прощай, Северн родной!
Запомни, Теренс, этот миг —
Я не вернусь домой.

Пылает солнце на лугу:
Кровь высохла — гляди!
А Морис всё лежит в стогу:
Мой нож — в его груди.

В урочный час нас дома нет,
Мать горевать должна:
Двух сыновей увел рассвет,
Останется одна.

Вот грешная рука моя —
Простимся в тишине;
Впредь ни покоса, ни жнивья
Моим рукам и мне.

Будь сильным, сохраняя стать,
Взыскуя чистоты,
До Ламмастайда доскакать
К закату должен ты.

Стог будет ждать меня вдали,
Овчарня помнить след,
Тарелка пребывать в пыли
И прокисать обед.

Уныньем залил лунный свет
Овцу и всё, что мог,
Хоть виселицы больше нет
У четырех дорог.

Вот так же раньше свет луны
Оберегал овец{2},
И неподвижно с вышины
На них взирал мертвец.

Мы в Шрусбери повисли в ряд,
Был глух последний стон, —
Здесь ночью поезда скорбят
О тех, кто днем казнен.

А тот, кто жив, не может спать,
Судьбы постигнув зло:
Он лучше многих мог бы стать,
Да вот не повезло.

И будет утренний финал
Затягивать нули
Вкруг шеи, что Господь создал
Отнюдь не для петли.

Прервется жизнь одним рывком,
И мертвый воспарит
Так твердо, будто босиком
На лестнице стоит.

Я буду караулить тьму,
И колокол пробьет
Наутро другу моему
Последних восемь нот.

Пусть спит от сущего вдали
Ровесник тех парней,
Которых овцы стерегли
В ночи минувших дней.

В зените — Солнца божество,
И два предвестника его
Засеребрились чистотой
На шерсти Овна золотой.

Крик буревестника… И вот
Разбит вещей привычный ход.
Все звери взволновались вдруг
Вступает мир в свой новый круг.

Лишь только хлынул свет с небес —
Искать нарциссы в дальний лес
Мальчишки двинулись гурьбой,
И в полдень — принесут с собой.

А вербы серебрятся, ждут —
За ними девочки идут.
Ломают ветки над прудом —
И каждая приносит в дом.

В домах, в полях — везде сейчас
Сердец желанья видит глаз.
Мое — сбылось бы… Мне нужна
В любви взаимность. Лишь она.

Если снова толчея,
И народ возвеселился
В тех местах, где нынче я
Ненадолго поселился,

И в дому, где плоти пир,
Похоть с ненавистью правят, —
Пусть в дому, что пылен, сир,
Одного меня оставят.

Если люди те, что есть,
Позабыли тех, что были,
Значит, ненависть и честь
Люди тоже позабыли.

Кто есть кто у пар двоих,
Не гадай, застав их вместе:
Там всю ночь лежит жених
И не тянется к невесте.

Когда мне было двадцать,
Мудрец сказал: «Смотри,
Раздай гинеи, фунты,
Но сердце — не дари.
Раздай рубины, жемчуг —
Пусть вольным будет ум».
Когда нам только двадцать,
Советы — лишний шум.

Когда мне было двадцать,
Мудрец сказал: «Гляди!
Отдать не сможешь даром
Ты сердца из груди.
Тебе расплатой станут
Печали и тоска…»
Мне — двадцать два. Я понял
Всю мудрость старика.

Нет легкости, чтоб душу
Всяк звать своею мог.
Не тороплюсь в дороге —
Ленив и одинок.

Ушла вся тяжесть в воду —
Молчать в том море мне…
Мои душа и сердце,
Бескрайний мир — на дне.

Безумен он безмерно:
Сквозь дня лазурный свет
Любому дарит душу,
Которой в теле нет!

Цветы не стали миррой.
Проходит день свой путь.
Вне вечности то сердце,
Покинувшее грудь.

По суетной дороге
Бреду я не спеша.
Дня судного в глубинах
Ждут сердце и душа.

Крапива пляшет на могиле,
А ветер — стыл.
Крапива пляшет на могиле
Того, кто сам себя убил.

Крапива пляшет, ветер в силе,
Луна в крови.
А человек лежит в могиле
Из-за любви.

Я добродетелью блистал,
Когда любил я вас,
И в удивленье нарастал
Толпы хвалебный глас.

Не стали вы моей судьбой.
Прошел угар хмельной.
«Он снова стал самим собой!» —
Я слышу за спиной.