Лев Пирогов - Упирающаяся натура
Итак, для демократии главное не правитель, а естественный отбор идей (побеждают лучшие и новейшие), осуществляемый через регулярную замену правителей. А поскольку замену правителей осуществляют люди, не всегда способные разобраться в идеях и отличить хорошую от плохой, у демократии существуют разные «механизмы» — от объяснительно-пропагандистских до чисто процедурных. Чтобы девяносто процентов дураков, составляющие всякое общество, не выбрали себе правителем дурака, их голоса рассеивают, фильтруют и заново фокусируют. Например, люди-дураки выбирают не собственно президента, а умных выборщиков, которые уже, в свою очередь, выбирают умного президента. Или голосуют сперва за партии, которые потом выдвигают кандидата-недурака.
Именно поэтому «прямая» демократия методом лайка-дизлайка, как в фейсбуке, невозможна. И именно поэтому невозможен чистый правитель-администратор без всякой там харизмы и лидерских замашек. В демократии, как во всяком умном устройстве, предусмотрена защита от дурака.
Примерно так устроен мир, в котором мы думаем, что живём. А как он устроен на самом деле?
Обратим внимание на следующий факт. Демократия, существующая для того, чтобы поддерживать механизм социально-политического естественного отбора, сама продуктом этого естественного отбора не является. Это не «вершинная форма», потому что, будь она вершинной формой, её бы не изобрели ещё в Древней Греции, Великом Новгороде, средневековых ремесленных цехах и торговых городах Ганзы. У каждой эпохи были как свой постмодернизм, так и своя демократия. Наши нынешние кажутся нам особыми просто из-за аберрации близости, а на самом деле мало что изменилось.
Если так, то вряд ли изменилась и власть, к которой демократия бывает приложена. В прежние времена (подозреваю, и сейчас тоже) люди власти не рассматривали себя в качестве посредников в отношениях между населениями территорий. Просто эти территории были их собственностью. Поэтому политика — с точки зрения людей власти — это отношения не между странами и народами, а между собственниками этих стран и народов. Между семьями и кланами тех, кто всем «володеет». Много у тебя народишку для податей и войн, много земли и ресурсов — значит, ты и твоя семья в порядке. Вот и нужно заботиться о том, чтобы было побольше. Расширять границы владений. По мере необходимости сберегать людей, чтобы не сбежали и не перемёрли.
Ну, самим-то людям так, понятно, не скажешь. Им-то какой интерес твоей собственностью быть? Надо их как-то по-другому мотивировать. Отсюда и возникла над естественным политическим базисом (государство как вотчина) абстрактная идеологическая надстройка: «страна, народ, мы». Тоже своего рода мифологический инструмент превращения одного в другое (раскалённой плазмы — в бога-Ярило, отцовской земли-вотчины — в родину-мать).
«Ваши интересы являются моими интересами», — говорит людям правитель, а имеет в виду обратное: мои интересы должны быть вашими. Господин объясняет слугам, что он их слуга, а мы за сотни и сотни лет к этой очевидной подмене настолько привыкли, что думаем уже, что так и есть, что так и должно быть.
На смену княжеским и королевским семьям пришли промышленные и финансовые, но суть власти не изменилась: «власть» — это «владение», а не администрирование.
Политик, исполняющий административные функции (идеал демократии), — это наёмный генеральный директор, — но не стоит забывать, что помимо генерального директора у всякой фирмы бывает ещё и собственник. И даже если по документам эта фирма проведена как акционерное общество, собрание акционеров принимает такие решения, какие нужны какому-то конкретному человеку. Уж он найдёт средства это решение провести. Да вот хоть бы демократию с её механизмами…
Вот почему, когда мы требуем «честных выборов», мы требуем не справедливости, а чистых, без побочных эффектов наркотиков, позволяющих нам бибикать губами, нажимая на воображаемый сигнал воображаемого руля, и чтобы стёртые в кровь ноги при этом не болели.
Один мой знакомый, поборник демократии хоть куда, договорился до того, что для него забота о соблюдении Конституции важнее, чем забота о детях: дескать, если Конституцию по совести соблюсти, детям как-нибудь Бог поможет. Логично, только не пойму, почему он уверен, что Бог пользуется теми же психотропами. А если (страшно подумать) скрытая природа власти — это и есть то, что задумал Бог, а завесу над ней в виде демократий, конституций и вмещающейся в чьи-то отдельно взятые мозги морали досочинили люди?
Или и того проще: Бог помогает людям в том, что они делают, а в том, чего не делают, не помогает. Как тогда?
Пальмовые воры
Снег за окном метёт — хорошо, красиво. Хотя… Середина ж марта!
Вот уже и повод расстроиться.
А у австралийских аборигенов, говорят, нет чувства времени. Если один австралийский абориген назначает другому встречу, договариваются они только о месте, время не имеет значения. Потому что ожидания нет: тот, кто придёт первым, всё равно будет делать всё то, что делал бы в любом другом месте при любых других обстоятельствах: охотиться, искать воду, есть, пить, спать.
Когда я рассказал об этом поэту Владимиру Нескажу, он обрадовался: «О, мне это подходит! Кроме двух первых пунктов…»
Наверное, ещё более счастливым человеком, чем австралийский абориген, является слоновая черепаха: она может не есть целых пять лет — до того обмен веществ медленный. А живёт — то ли двести лет, то ли триста. Долго.
Чувство времени делает нас несчастными, потому что подсознательно напоминает о смерти. Мы думаем: «Эх, не сдал отчёт вовремя», — или: «Эх, быстро пролетел отпуск», — а душа кричит: «Жить, гады! Дайте же, наконец, пожить!..»
«Пожить» — это как?
Есть такой анекдот. Заказали портному брюки. Он их шил, шил, шил, шил… Наконец заказчик взмолился: «Семё-он Семёныч!.. Бог создал мир за неделю, а вы пару штанов полгода шьёте!» Портной ответил: «Так вы ж посмотрите на тот мир, и посмотрите на эти брюки…» В смысле — мир несовершенен, но есть исключения, если их долго делать.
Но у нас обычно наоборот: если долго делаешь — значит, не получается. Долго — это медленно, а медленно — плохо. Есть на этот счёт другой анекдот. Во время войны человека угнали на работу в Германию. Там его определили садовником к жене какого-то германского заводского начальника. Человек, понятно, старался на врагов похуже работать: каждую грядку копал ме-е-едленно… А хозяйка была очень довольна. Вот как аккуратно русский работает!
Почему-то мы смеёмся не над садовником, а над его довольной хозяйкой. Всегда тот дурак, кто чем-то доволен, потому что кто доволен, того обдуривают. Но, главное, понятно же: больше — лучше! А значит, лучше быстрее…
Сколько у нас негативных словосочетаний со словом «долго». Например: «Чё-то ты долго думаешь». (Значит, недалёкий, тупой.) Или: «Не, старик, в этом автосервисе долго делают…» (Значит, плохо?) Или: «Время тянулось долго» (нет сил терпеть). Или: «Долгие проводы — лишние слёзы».
И только тот, кто собирается навсегда покинуть наш правильный быстрый мир, желает остающимся в нём — «живите долго».
О чём это?
Помните, у Достоевского: пять минут до казни. Господи, как много! А что, если не пять, если целых десять минут? А если — годы?.. И мысль: ни секунды бы тогда в беспамятстве не потратил, каждую бы, как вечность, прожил…
«— Всё это похвально, но позвольте, однако же, как же этот приятель, который вам такие страсти рассказывал… ведь ему переменили же наказание, стало быть подарили же эту «бесконечную жизнь». Ну, что же он с этим богатством сделал потом? Жил ли каждую минуту счётом?
— О, нет, он мне сам говорил, — я его уже про это спрашивал, — вовсе не так жил и много-много минут потерял».
Что значит «потерял много минут»? Не торопился? Так ведь наоборот — именно что торопился. Жил быстро, времени не тянул, вот оно и закончилось. Всё думал: «Ладно, успею, жизнь теперь длинная». Это только те, у кого она короткая, живут медленно, каждую минутку разжёвывают.
У каждого, наверное, есть ощущение, что он живёт как бы двумя способами: вот это — «начерно», а вот это — «по-настоящему».
«По-настоящему» — это, например, отправиться на великую сибирскую стройку, промокнуть, замёрзнуть, оказаться съеденным комарами — и влюбиться в эти каменные седые кедры и в этих комаров на всю жизнь. А можно в отпуск на Санторин отправиться: белые камни, синее, как в стратосфере, небо, средиземноморские сосны пахнут туалетным мылом, но лучше. Или на Тайланд, там пальмы другие, пил водку со змеёй, массаж — не, не пробовал. Или хоть на дачу, где тишина, смородина, «Техника — молодёжи» за 68-й год, и даже водки не хочется.
…А «начерно» — это вот как сейчас.
Жизнь наша настоящая, которой нам пожить хочется, вечно прячется где-то не сейчас и не здесь, всегда куда-то за пределы обыденности вынесена. «Пожить» — это всегда «потом». Когда дотянешь до отпуска, выходных, получки, «когда дети вырастут». Или — в прошлом, о котором мы говорим: «Вот раньше жили…». Раньше — при царях, при госфинансировании, в молодости, когда били голубые фонтаны.
