Алексей Колобродов - Захар
Вроде тех, которыми продолжают интриговать Серебряный век и литературные двадцатые. Энергия тогдашних взрослых игр оказалась столь долгоиграющей, что в наши дни находятся желающие их доиграть – на особый неуклюжий манер.
Выловил в социальной сети фейсбук. Некая Марина Воронина:
«Господа знатоки литературы и просто внимательные читатели! Помогите вспомнить, с какого чужого произведения спёр Захар следующую картинку: “Свекровь была статна, сильна, сурова, выше прадеда на голову и шире в плечах – но боялась и слушалась его беспрекословно. Чтобы ударить жену, прадеду приходилось вставать на лавку. Оттуда он требовал, чтоб она подошла, хватал её за волосы и бил с размаху маленьким жестоким кулаком в ухо”… Не дед ли Щукарь Шолохова “так же” бил свою жену, встав на лавку?..»
Ей там же ответили, что традиция бить жену, встав на лавку, – она не из литературы, а из самой, увы, русской жизни.
А я написал, что шолоховский след ложный – дед Щукарь свою жену бить не мог ни встав на лавку, ни с применением какой-либо иной технологии, поскольку смертельно жены своей, «Щукарёвой бабы», боялся. Скорее, бывало у них наоборот, то есть колотила она его, но Михаил Александрович всегда стыдливо заговаривал подобное развитие событий – «покрыто неизвестным мраком», цитируя Щукарёва дружка, сапожника и пьяницу Локотеева.
Про более подходящих случаю дедушку Василия Каширина и бабушку Акулину Ивановну из «Детства» Горького читательница не вспомнила, но уверенности в том, что «спёр Захар» «с чужого произведения», не утратила.
А у меня по поводу «дневников Галины Кучеренко» – собственная версия.
Внимательного читателя романа обязательно зацепит постоянное, хотя пунктирное и незримое, присутствие в романе мёртвого на момент 1929 года Сергея Есенина.
Сопоставимое с аналогичным присутствием Льва Троцкого – тоже как бы символически умершего для страны, одним из главных строителей которой он являлся: 10 февраля 1929 года Троцкий выслан из СССР на Принцевы острова.
Оба – и Сергей Александрович, и Лев Давидович – для героев «Обители» стали мощными маяками-излучателями, осветившими их прошлое и во многом определившими будущее.
Подобное, с именем былого вождя в качестве магнита, мистическое притяжение внутри определённой социальной группы мы можем встретить у классиков – так, в романе Стивенсона «Остров сокровищ» пиратов объединяет мёртвый капитан Флинт – его именуют, как русские революционеры своих лидеров, «стариком»; делами покойника гордятся и клянутся, его продолжают бояться. Само имя Флинта обеспечивает общую тайну и кровавую круговую поруку. Похожая ситуация в «Бесах» Достоевского – там своего Флинта нет, но символическим магнитом выступает общий эмигрантский бэкграунд, с его «интернационалкой», америкой и нечаевщиной.
…Вовсе не случайно в дневниках Галины Кучеренко мелькает «журналист Устинов». Речь, очевидно, о Георгии Устинове (1882–1932) – авторе «Правды» с 1917 года, других партийных газет, сочинившем в своё время апологетическую брошюру о Троцком. Устинов считался «другом Есенина», хотя писал о нём в таком вот духе: «(…) большевизм не настоящий. Рязанский кулак может спать спокойно. Сын вполне оправдал его доверие; самый яркий, самый одарённый поэт переходной эпохи и самый неисправимый психобандит».
Кроме того, Г.Устинов – непосредственный свидетель последних дней и ночей Сергея Есенина в «Англетере», автор странноватого некролога в «Красной газете». Сторонники версии убийства Есенина – чекистами, Троцким, вообще Советской властью – полагают Устинова важной фигурой в сценарии расправы с поэтом.
…Словом, Георгий Устинов – фигура-мостик между двумя маяками-излучателями.
На Соловках Есенина регулярно вспоминает ленинградский поэт Афанасьев – лагерный друг и в некоторой степени наставник главного героя романа – Артёма Горяинова. Афанасьев – персонаж, по-есенински зависший между лагерными стратами. Ушёл от «мужиков», не стал своим для блатных (хотя пользуется у них определённым если не авторитетом, то уважением), иронически оценивает «религиозников» и «каэров» (политических). По-есенински же способен как к ситуативному предательству (подбрасывает Артёму колоду карт, по-соловецки «святцев»), так и к смертельно опасному художественному хулиганству (придумывает лозунг «Соловки – рабочим и крестьянам»); жизнь его обрывает чекистская пуля в карцере на Секирной горе.
Есениным интересуется и Галина Кучеренко в ходе допроса: «Очень многие, попадающие ко мне в кабинет, придают смысл всему, что там происходит. А часто никакого смысла нет. Часто бывает, что у меня плохое самочувствие, или я опять думаю про Ф.»
Диалог после сближения Галины с Артёмом:
«– Почему ты спрашивала тогда про Есенина? – вдруг вспомнил он тот день, когда Галя его вызвала и напугала.
– Люблю, – просто ответила Галя. – Ещё Уткина, Мариенгофа, Луговского… Тихонова.
– Правда? – переспросил Артём.
– А почему нет? – сказала она с некоторой, едва ощутимой обидой. – А что ещё можно любить?»
На современный вкус, присутствие в одном ряду имажинистов и бряцающего гумилёвскими шпорами Тихонова, конструктивиста (в поздние двадцатые) Луговского и вовсе комсомольского Уткина, выглядит странновато. Но для чекистки Галины все они – правофланговые новой, революционной поэзии.
Однако далеко не правоверный, трудный, запутавшийся, мёртвый Есенин – первый.
И, собственно, вот вам моя версия относительно «дневников Галины Кучеренко» – Захар Прилепин сочинил их сам, оттолкнувшись от воспоминаний и дневников Галины Бениславской, – и сама Кучеренко приобрела общие с есенинской подругой черты – не только стилистические, но и биографические.
Галина Артуровна Бениславская (1897 г., имеются разночтения, в некоторых документах она указывала годом рождения 1898-й – распространённая у интересных девушек всех времён история; – 1926 г.; покончила с собой на могиле Есенина спустя год после самоубийства поэта). Гражданская жена (с 1923 г., со времени возвращения Сергея Александровича из заграничного турне, до середины 1925 г.), друг и секретарь Есенина, в последние годы вела его литературное хозяйство.
Оценки её роли в жизни Есенина подчас противоположны. Негативные преобладали при жизни обоих. Чертополох диковатых гадостей от Николая Клюева в «Бесовской басне о Есенине», похоже, продиктованный во многом клюевской мизогинией, имевшей, в свою очередь, истоки в его гомосексуализме. Сестра Сергея Екатерина высказывалась о Бениславской, скорее, амбивалентно. Друзья и собутыльники Есенина – А.Сахаров, И.Аксельрод, А.Ганин – запустили, по лагерному выражаясь, «парашу» о «сотруднице ГПУ, приставленной следить за Есениным». Сегодня отдельные есениноведы продолжают повторять эту многократно разоблачённую чепуху.
С другой стороны, люди, куда более близкие Есенину в разные периоды, – сестра Александра, Августа Миклашевская, Анатолий Мариенгоф, Матвей Ройзман, Вольф Эрлих, Анна Берзинь, Родион Акульшин, Илья Шнейдер, подруги Есенина и Бениславской – Анна Назарова, Янина Козловская, Софья Виноградская – очень тепло и всерьёз говорили о характере их отношений, удивлялись душевной силе и красоте, спокойствию и самопожертвованию Бениславской.
Процитирую, однако, позднейшее объективное свидетельство классика, тематически близкого «Обители».
«Бениславская в жизни Есенина сыграла огромную положительную роль. Год, который они прожили вместе, когда она следила за Есениным, вела его, хранила, более насыщен событиями, чем десятилетия прошлого века в жизни Анны Григорьевны Достоевской.
А то, что Бениславская написала воспоминания и покончила с собой на могиле Есенина, – это возносит её на новые высшие небеса по сравнению с Анной Григорьевной, простой душеприказчицей.
Это роль не только в жизни Есенина, но и в истории литературы. Ни Дункан, ни Миклашевская, ни Толстая не могли бы претендовать на признательность истории».[9]
…Кучеренко и Бениславская – ровесницы, героиня «Обители», быть может, моложе на год-два, в тексте «дневников» есть указание, что гимназию она окончила в 1917 г., как и Бениславская (Галина Артуровна, кстати, с золотой медалью).
«Отец мой был студент, – пишет в «дневниках» Кучеренко. – Он разошёлся с матерью, когда мне было шесть лет. Я помню только плохие зубы, щетину, плохой пиджак. Я была готова обожать отца. Где он? Наверное, где-нибудь убили.
Полтора года жила у тётки в Одессе».
Отец Галины Бениславской, студент А.Карьер, француз (Бениславская – полуфранцуженка-полугрузинка), как свидетельствует текст машинописной биографии Бениславской из архива А.Г.Назаровой, – «очень пил, и когда Г.А. было пять лет, разошёлся с матерью. Девочку на воспитание к себе взяли тётки со стороны отца. (…) Потом уехала с матерью своей на Кавказ, и после, когда мать заболела, её взяла к себе другая тётка, Н.П.Зубова, сестра её матери».
