Николай Романецкий - Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 3
— Да перестань ты! — Вера махнула рукой. — Здесь можно попробовать Зику…
Гек знал свою Веру. Он встал и вышел из кухни. Потом он вернулся, забрал газету и опять ушел.
Женщина сначала растерялась, но потом собралась с духом и пошла за мужем в комнату.
— Нет, ты не дослушал… Пятьсот тысяч…
— Продолжай, дорогая, ты мне не мешаешь, — он сидел теперь на диване.
— …Это не реклама йогуртов, — она подсела к нему. — Это даже немножко здорово… игра. Конкурс. А где Зика?
— Гуляет.
— Хорошо… Объявление было по телевизору — я на работе увидела. Случайно…
Она влезла с ногами на диван. Ей было неприятно и чего-то стыдно. Но это только подхлестывало маленький азарт.
— За что награда? — спросил Гек без особого интереса.
— За вундеркинда. Если победит, — Вера слегка развела руками. — Я понимаю, ты считаешь все это ерундой… — Она, не мигая, уставилась в стену.
Азарт вдруг исчез. Она оглядела комнату, случайно встретилась глазами с отражением в зеркале.
Зику, которого звали на самом деле Тимом, они с мужем очень любили. Но в борьбе с собой и с обстоятельствами сын тянул на дно. Бывают люди, похожие на апельсиновые деревья: одни их ветки еще цветут и не замечают, что на других уже зреют плоды…
Гек пошевелился:
— Это не ерунда. Это из другого измерения. Не нашего…
— А-ван-тю-ра, — сказала Вера и слезла с дивана. — Ай-ай-ай, детей нехорошо втягивать в авантюры. — И она пошла в спальню.
— Конкурс европейский, — крикнула она оттуда.
— И Европа полна дураками, — пробурчал Гек и поежился на диване.
— «Тоска берет от глупости людской. Но мудрость их полна такою же тоско-ой», — пропела Вера.
— И все равно «Фауста» написал Гёте, а не ты! — сказал Гек.
В дверь позвонили. Вера вышла.
— Какой-то Гете, какой-то Фауст. Фи!
Она изобразила пренебрежение красивой полной рукой и поплыла открывать.
Через несколько секунд в комнату вошел семилетний Тим. Участь его была решена. Конкурс… Пусть будет конкурс, подумал мальчик.
И конкурс был…
Конкурс
Его нарядили в новую курточку, причесали и повели в какой-то дом. Там происходили события под названием «отборочный тур». Отборочный… отборный тур… он подумал: почему не элитный горный козел, — и хихикнул. Он сказал маме, и руки у нее перестали дрожать, она развеселилась. Пока они топали на этот «отборочный тур», успели разобраться во всех турах и козлах.
В самом доме было красиво и весело. Целая куча детей. Между ними бегали размалеванные клоуны, хохотали, щекотались и болтали всякую ерунду.
Там были и родители. Больше — мамы. Только они как-то странно смотрели на чужих мам и детей. Он никогда такого не видел. Взрослые и детишки были одеты кто как: кто в пух и прах, кто просто, аккуратно и чистенько. Мамы, разрисовав собственные физиономии, не забыли и о щечках своих дочек. В общем, народ пытался делать праздник. Это было странно, потому что лица у большинства взрослых были испуганными.
Тим прижался плотнее к своей маме и посмотрел ей в лицо.
Странно… Его мама, такая необыкновенная, смотрела так же, как и те, другие.
— Ма…
— Что, Тимка?..
— Не надо смотреть так…
— Ты о чем?
Мама присела и прицепила ему на курточку квадратик с цифрами.
— Сейчас тетя назовет твой номер, и ты пойдешь к вон тем взрослым в креслах. Ты понял? — Руки у мамы опять задрожали.
Он кивнул. Кучка каких-то детей звонко расхохоталась, сбившись вокруг рыжего клоуна с синим квадратным носом.
— Ты не забыл то, чему научился?
На мамин вопрос Тим в сотый раз замотал головой. Вопрос надоел, как бог знает что.
— Тише, дурачок! Что ты с прической сделал?!
Мама достала гребешок и стала его причесывать.
— Смотри отвечай так, как я тебя учила…
Кивать было нельзя — его причесывали, он брякнул «да» и покосился в ту сторону, где сидели взрослые, перед которыми нужно было умничать всей этой гениальной толпе детей. Там уже стоял какой-то мальчик. Он что-то говорил. Вдруг все взрослые расхохотались, какая-то женщина погладила его по голове, и он отошел в сторону. Его проводила телекамера.
— Номер пятнадцать! — сказала нужная тетя в микрофон и стала шарить взглядом по залу.
Мама вздрогнула.
— Это нас… Тебя. Ну, родной, я тебя прошу… — Она слегка подтолкнула его в нужную сторону, и от этого толчка Тиму стало немножко холодно.
Он пошел к креслам. Оглянулся.
Мама так и осталась стоять с гребешком и раскрытой сумочкой. Тим потом вспоминал ее такой, чтобы понять, зачем она довела себя до незакрытой сумочки в чужом зале. И не понял.
Когда Тим ступил на розовый разрисованный крут, черный глаз телекамеры подплыл к нему и проводил до самого центра.
— Какой милый мальчик!
Это сказала женщина, которая гладила прежнего мальчишку по голове. Она была очень красивая. И фраза прозвучала вполне красиво. Наверное, она была детским психологом. Тиму стало любопытно.
— Как тебя зовут? Сколько тебе лет?
Он ответил.
— Замечательно! А что ты умеешь делать?
— А что вам нужно? — спросил Тим, так и не поняв, что замечательного было в его первых ответах.
Женщина поглядела на своих соседей и опять улыбнулась. Зубы у нее тоже были красивые.
— Как у тебя со счетом?
— Нормально… — он вспомнил маму, — до миллиона, — он понаблюдал за эффектом и добавил: — и обратно.
Люди в креслах опять рассмеялись. Глупое веселье нагоняло на Тима скуку. Он не то чтобы обиделся, но вспомнил прочитанное где-то, что возраст еще не авторитет, и случайно тоже улыбнулся.
Взрослые увидели простодушную улыбку ребенка и стали еще добродушнее.
— С письмом у меня тоже всё в порядке. Показать?
— Нет! Что ты. Мы верим. Скажи, а что ты больше всего любишь?
Тим опустил голову.
— Маму.
Женщина снова переглянулась с другими, но никто уже не улыбнулся.
— Ты хороший мальчик, — сказала она. — А вот сможешь ли ты решить такую задачку: представь, что ты машинист, в твоем поезде пять вагонов. На первой остановке из поезда вышло шесть пассажиров…
— Я знаю эту задачку. Машинисту семь лет, как мне…
Тим осекся. Ему не было велено перебивать жюри. Он закусил губу.
Женщина вроде бы не заметила, похвалила и продолжила:
— Ты знаешь какие-нибудь стихи?
— Да. Песнь о Гайавате…
Красивые брови женщины поднялись так высоко, что Тиму пришлось отводить хитрые глаза.
— Всю?
— Всю. Только не по-английски.
Мужчина справа не удержался:
— И по-английски что-нибудь знаешь?
— Немножко Киплинга.
Мужчина хмыкнул.
— Слава богу, не Шекспира… Что же, читай, Гайявату… Или как там.
Тим начал, слегка запинаясь, потом осмелел, но тут женщина кашлянула и предложила Тиму остановиться.
— Спасибо, Тим. Ступай к маме.
Она было протянула руку, чтобы и его погладить, но Тим вовремя шарахнулся.
— Не надо меня гладить, — тихо попросил он женщину.
Она опять подняла брови.
— Почему?
— Мама меня долго причесывала…
Жюри опять расхохоталось. Тим уставился на хохочущих людей, потом случайно перевел взгляд на Рыжего с синим носом. Тот ему подмигнул.
Тим повернулся и пошел прочь из розового круга, как и все, в сопровождении черного шара телекамеры.
Когда он вышел, его взял за руку какой-то клоун и повел к маме. Маме он вручил цветок, а Тиму шоколадного карапуза в очках и с книжкой под мышкой — символ конкурса. Карапуза Тим сразу съел и стал рассказывать маме о разных разговорах с жюри. Беседа получалась не очень, потому что мама радовалась и огорчалась совсем не тому, а под конец совсем расстроилась. Вот чего Тим совсем не ожидал. Ведь это была игра. А она все перебивала его, то «тебе не нужно было это говорить», то «ты правильно сказал». Стало совсем скучно.
Клоуны скакали по всему залу. Играла музыка. Кто-то из родителей пытался прислушаться к их с мамой разговору. Но Тиму и маме было все равно. Они сели на какие-то стулья. На стене, напротив их мест, стали показывать мультфильмы.
Наконец, поток детей закончился.
Взрослые, что сидели в креслах, встали, сбились в кучку в центре круга, поговорили и куда-то ушли. И, хотя клоуны усиленно делали вид, что ничего не происходит, зал все видел и тихо проводил жюри глазами. На секунду наступила тишина. Потом все снова заговорили, мультфильмы стали показывать уже на всех четырех стенах.
Вдруг стены погасли, и вместо мультфильмов на них появился очкастый карапуз.
Загремела музыка: радостный гимн конкурса.
Как чертики из табакерки, откуда ни возьмись появились члены жюри, уже переодевшиеся во что-то текуче-серебристое.
