Владимир Набоков - Комментарий к роману "Евгений Онегин"
2 Ср. у Вяземского, в четырехстопном стихотворении, посвященном поэту Давыдову (1815; стихи 49–52):
…дар волшебный
Благословенного Аи
Кипит, бьет искрами и пеной! —
Так жизнь кипит в младые дни!
5 Ипокрена — священный источник муз на горе Геликон в Беотии. Он был выбит копытом Пегаса — крылатого коня, символизирующего поэтическое вдохновение.
9 Последний бедный лепт… — Томашевский (ПСС 1957, с. 597) заметил здесь ироническое цитирование послания Жуковского «Императору Александру» (1814, стихи 442–443):
Когда и нищета под кровлею забвенья
Последний бедный лепт за лик твой отдает…
XLVI
Но изменяет пеной шумной
Оно желудку моему,
И я Бордо благоразумный
4 Уж нынче предпочел ему.
К Аи я больше не способен;
Аи любовнице подобен
Блестящей, ветреной, живой,
8 И своенравной, и пустой…
Но ты, Бордо, подобен другу,
Который, в горе и в беде,
Товарищ завсегда, везде,
12 Готов нам оказать услугу
Иль тихий разделить досуг.
Да здравствует Бордо, наш друг!
И эта, и предыдущая, XLV, строфы, обе пенящиеся привозными банальностями, весьма убоги.
3 …Бордо… — «Кроваво-красный пенистый сок» бордо пришелся по вкусу и Джону Гэю (John Gay, «Wine», 1708).
Дюси в стихотворении «Мадам Жоржетте В.» (Ducis, «A Mme Georgette W. С») восхваляет бордо примерно теми же словами (стихи 2, 8):
Oui, je bois [ses] coupes vermeilles;
…………………………………………………
Calme et vieux, c'est le vin des sages.[610]
5, 6 Аи — см. коммент. к XLV, 1–7.
11—14 Вот прекрасный пример отрезвляющего и притормаживающего эффекта, достигаемого целой вереницей скадов на второй стопе, после всплеска невероятного количества модуляций. <…>
XLVII
Огонь потух; едва золою
Подернут уголь золотой;
Едва заметною струею
4 Виется пар, и теплотой
Камин чуть дышит. Дым из трубок
В трубу уходит. Светлый кубок
Еще шипит среди стола.
8 Вечерняя находит мгла…
(Люблю я дружеские враки
И дружеский бокал вина
Порою той, что названа
12 Пора меж волка и собаки,
А почему, не вижу я.)
Теперь беседуют друзья:
4—7 В неопубликованной заметке (см.: ПСС 1949, т. 7, с. 171) Пушкин пишет:
«Наши критики долго оставляли меня в покое. Это делает им честь: я был далеко в обстоятельствах не благоприятных. По привычке полагали меня все еще очень молодым человеком. Первые неприязненные статьи, помнится, стали появляться по напечатании четвертой и пятой песни Евгения Онегина [в начале 1828 г.]. Разбор сих глав, напечатанный в „Атенее“ [в 1828 г., подписан „V“, написан Михаилом Дмитриевым], удивил меня хорошим тоном, хорошим слогом и странностию привязок. Самые обыкновенные риторические фигуры и тропы останавливали критика: можно ли сказать „стакан шипит“ вместо „вино шипит в стакане“? „камин дышит“ вместо „пар идет из камина“»?
9—13 Интонация этой ремарки в скобках очень напоминает замечание о Руссо в гл. 1, XXIV, 9—14.
12 …меж волка и собаки… — Привычный галлицизм, entre chien et loup, восходящий к XIII в. (entre chien et leu) и означающий сумерки — время дня, когда пастуху уже становится трудно отличить волка от собственной собаки из-за сгущающейся темноты. В этом выражении усмотрели к тому же и эволюционистский смысл, а именно постепенный переход дня в ночь, подобно промежуточной стадии между двумя близкородственными видами животных.
XLVIII
«Ну, что соседки? Что Татьяна?
Что Ольга резвая твоя?»
– Налей еще мне полстакана…
4 Довольно, милый… Вся семья
Здорова; кланяться велели.
Ах, милый, как похорошели
У Ольги плечи, что за грудь!
8 Что за душа!.. Когда-нибудь
Заедем к ним; ты их обяжешь;
А то, мой друг, суди ты сам:
Два раза заглянул, а там
12 Уж к ним и носу не покажешь.
Да вот… какой же я болван!
Ты к ним на той неделе зван. —
Варианты
10 В отдельном издании четвертой и пятой глав (1828) есть вариант:
А то, mon cher, суди ты сам…
13—14 и XLIX, 1 В отвергнутом черновике (2370, л. 78 об.) стоит «суббота», как и в окончательной беловой рукописи, однако в исправленном черновике (там же) читаем:
Да что? — какой же я болван —
Чуть не забыл — в четверг ты зван —
«Четверг» сохраняется в одном из вариантов беловой рукописи, где следующая строфа начинается так:
Ты зван в четверг на именины…
Однако в 1821-м, единственно возможном здесь году, 12 января приходилось на среду, и легче легкого Пушкину было бы сказать: «Чуть не забыл — ты в среду зван» и «Ты в среду зван на именины». Эта дата приходилась на среду в 1818 и 1824 гг., на понедельник — в 1825-м и на вторник — в 1826-м, когда была дописана глава.
XLIX
«Я?» – «Да, Татьяны именины
В субботу. Оленька и мать
Велели звать, и нет причины
4 Тебе на зов не приезжать». —
«Но куча будет там народу
И всякого такого сброду…» —
«И, никого, уверен я!
8 Кто будет там? своя семья.
Поедем, сделай одолженье!
Ну, что ж?» – «Согласен». – «Как ты мил!»
При сих словах он осушил
12 Стакан, соседке приношенье,
Потом разговорился вновь
Про Ольгу: такова любовь!
Здесь все что-нибудь забывают: Ленский забывает (но затем, к несчастью, вспоминает) о приглашении, Онегин забывает, в какое положение поставлена Татьяна, а Пушкин забывает о календаре. Если б только Ленский внезапно не вспомнил то, что пытался заставить забыть его ангел-хранитель, не было бы ни танца, ни дуэли, ни гибели. Тут-то и последует со стороны Онегина ряд неосторожных и безответственных поступков, которые с фатальной неизбежностью приведут к катастрофе. Видимо, вечер в тесном семейном кругу, обещанный Ленским в его наивном рвении затащить в гости своего приятеля, должен был казаться Онегину еще менее приемлемым (хотя по иной причине), чем большое сборище. С какой стати он предпочтет близкий круг шумной компании? Из жестокого любопытства? Или же с тех пор, как они виделись в последний раз, пять с лишним месяцев назад, Татьяна стала больше ему нравиться?
1—2 …Татьяны именины / В субботу. — 12 января, св. Татьяна Римская, ок. 230 г., мученица. <…>
Варианты
1 См. XLVIII, варианты стихов 13–14.
13 В отвергнутом черновике (2370, л. 78 об.) читаем прелестное:
Накинул синюю шинель
и, верно, отбыл в какую-нибудь мятель.
L
Он весел был. Чрез две недели
Назначен был счастливый срок.
И тайна брачныя постели
4 И сладостной любви венок
Его восторгов ожидали.
Гимена хлопоты, печали,
Зевоты хладная чреда
8 Ему не снились никогда.
Меж тем как мы, враги Гимена,
В домашней жизни зрим один
Ряд утомительных картин,
12 Роман во вкусе Лафонтена…26
Мой бедный Ленский, сердцем он
Для оной жизни был рожден.
9 …враги Гимена… — Неблагозвучное сближение двух согласных (ги — ги) совершенно не в духе ЕО. Или Пушкин произносил «Xимена»?
12 …Лафонтена… — Пушкинское примечание 26 об этом «авторе множества семейственных романов» относится к Августу (или Огюсту) Генриху Юлию Лафонтену (1758–1831), немецкому романисту. Он был столь же бездарен, сколь плодовит, произведя на свет более 150 толстых томов, и сказочно популярен за пределами своей родины, во французских переводах. Пушкин мог иметь в виду роман «Два друга» («Les Deux Amis», нем. «Die beiden Freunde»), перевод графини де Монтолон (Countess de Montholon; Paris, 1817, 3 vols.), или «Признание на могиле» («Les Aveux au tombeau», нем, «Das Bekenntniss am Grabe») в переводе Элизы Вояр (Elise Voïart; Paris, 1817, 4 vols.), или же, что скорее всего, «Семья Хальдена» («La Famille de Halden», нем. «Die Familie von Halden», 1789) в переводе Виллемайна (H. Villemain; Paris, 1803, 4 vols.), экземпляр которой (согласно лаконичному упоминанию Модзалевского в книге «Пушкин и его современники», 1903, т. 1, с. 27) имелся в библиотеке госпожи Осиповой, соседки Пушкина, в Тригорском.
