Лев Пирогов - Упирающаяся натура
Шестидесятничество было культурой потребительства, с тем важным уточнением, что потребление в обществе, где есть что потреблять, равно нулю, а вот потребление в обществе, где потреблять было нечего, — это уже явление, уже философия, уже какой-никакой дух. Пять минут смеха заменяют стакан сметаны, добыча джинсов или билета «на Таганку» приравниваются к участию в демонстрации протеста. Потребительство шестидесятников было разновидностью подпольной борьбы.
Вот поэтому сегодня, когда потребительство утратило всякий романтический флёр, выжившие шестидесятники (преимущественно мальчики) никак не могут с него слезть. Для них вспоминать, «как мы потребляли тогда», — всё равно что вспоминать, как служили в армии. Ну, или как дрались. Или как пили.
Это не стыдно, это понятная слабость. Стыдно другое — когда человек перестаёт эту слабость за собой замечать. Когда принимает её за доблесть и силу.
Перед нами, похоже, как раз такой случай.
Двое младошестидесятников, писатели Евгений Попов и Александр Кабаков, сочинили книгу об отце-основателе. В виде беседы. Забавная книга. Не сказать, что неинтересная и не поучительная. Но больше забавная.
Начинают авторы с обсуждения того имеющего решающее значение факта, что мамой Василия Павловича была Евгения Гинзбург, и, следовательно, судьба его была о двух крылах: еврейское и русское, интеллигенция — и народ. (Слово «интеллигенция» в книге курсивом не выделено. Типа, не ошарашивает. А вот «народ» — да, экзотично.)
Долго, обстоятельно говорят об этом. Потом Кабаков выводит дискуссию на новый уровень: Евгения Соломоновна, как мы знаем, сама выдающийся писатель, и писательский дар у Васи от неё, так что его судьба не о двух, а о трёх крылах. Интеллигенция, народ и Евгения Соломоновна. Вот уже и полусерафим, типа.
Дальше, чтобы не случилось перекоса по крыльям в сторону от народа, поговорили о том, как хорошо знал Василий Павлович мужика. Он его знал лучше Шукшина, например, потому что Шукшин знал только деревню, а город у него всегда чужой, странный, враждебный, а для Василия Аксёнова и те, и эти были досконально свои…
Но вот наконец все увертюры заканчиваются, вступает Главная тема. Когда у Васи появились первые джинсы. Когда Вася пересел с «Запорожца» на «Жигули». Когда купил дачу в Переделкине (перед самым отъездом)… А однажды Вася принимал каких-то зарубежных гостей, так подумать только: на столе всё было из «Берёзки»! Водка «с винтом», ФРАНЦУЗСКИЕ вина и — подумать только! — не гнилые помидоры! Прямо вот так вот выделено курсивом — «не». Сколько лет прошло, а всё не забывается тот культурный шок.
На этом месте (как оно часто бывает, когда читаешь умную, хорошую книгу) мысль отправляется погулять. Думаешь: что-то я не могу вспомнить книгу о Шукшине, где обсуждали бы, какие были у Васи джинсы. Ну так, разве что «квартирный вопрос» просквозит. Но чтоб лейтмотивом!.. Хотя Василий Макарыч был, конечно, не ангел (и крыло имел только одно), да и книжки о нём часто грешат своими специфическими уродствами (типа слёзного, в стиле «русский шансон», народничества), но вот учёта джинсов и обязательного выстраивания иерархий в духе «наш-то Вася получше ихнего» я там не помню.
(И ещё мне очень трудно представить себе шукшинский «отъезд». Хоть Шукшина тоже гнобили-не пущали. Видимо, рождённый с одним крылом летать не может. Кругозор не тот.)
Вот ведь интересно. Умные талантливые люди говорят об умном талантливом человеке. Откуда же такая расхлябанность?
Читаю подписи к фотографиям (книга хорошо иллюстрирована): «Четыре друга — Евгений Попов, Василий Аксёнов, Александр Кабаков и тибетский спаниель Пушкин (в центре)». Ах, какой свойский уютный домашний юмор. Не книга, а семейный альбом. Сразу видно, чужие здесь не ходят. (Им нечего делать здесь.) Можно подраспустить ремень.
Под конец книги соавторы долго и безуспешно пытаются выяснить, «мёртв ли Аксёнов в простом таком бытовом смысле памяти». Долго и безуспешно, так как что-то постоянно отвлекает их от ответа. То воспоминание о том, как напились вина из «Берёзки», то о Васиной джинсовой куртке, то о том, кто из них когда «остриг длинные волосы». Такая вот проблематика.
В конце концов Кабаков выкручивается: «Как ни странно, но ты и я своими этими воспоминаниями, совершенно бессмысленными, попали в тему, обозначенную как «мёртв ли Аксёнов?» О мёртвых так, как мы сейчас говорили, не говорят. Об обычных мёртвых так не говорят».
Тут бы самое время как-нибудь пошутить и на коду, но слова «мёртв», «мёртвый», без конца повторяющиеся на этих страницах, не пускают. Попытался представить, что говорю с кем-нибудь о дорогом мне человеке и делаю это вот так «необычно».
Не получилось. Шестидесятники — сверхлюди, конечно.
Фонтан любви, фонтан живой…
Это не вполне книга. Это распечатанные на бумаге выдержки из интернет-блога Бориса Акунина. Понятно, что успешный писатель должен присутствовать на телевидении. А ещё он должен вести блог, то есть публичный дневник. Или альбом. Ну вот как у девиц в позапрошлом веке были альбомы. Этакое зеркало души напоказ.
Как и собственно литературное творчество Бориса Акунина, блог этот ни о какой не истории, разумеется. Он о том, как надо себя вести. Вернее, о том, как надо хотеть себя вести. О «порядочности».
Порядочно желать счастья и процветания своему народу, каковые наступят, если выпустить из застенка Михаила Борисовича Ходорковского, негодовать по поводу кошелька, подсунутого Глебом Жегловым в карман уголовника Кирпича, и вообще быть за всё хорошее против всего плохого.
Но порядочность — штука диалектическая.
Например. Сначала автор долго и убедительно объясняет, как важно уважать человека (даже если это пресловутый Кирпич), а потом вдруг бросает походя: «Когда у Жанны Бичевской уехал терем…» Чувствуете? Где тот Кирпич — и где дурёха Бичевская, тьфу.
Называется книга «Любовь к истории», потому что размышления о порядочности проиллюстрированы в ней, во-первых, картинками, а во-вторых, разными забавными историческими анекдотами.
Скажем, возмутило Акунина употреблённое когда-то Никитой Михалковым выражение «свободная лояльность» (это когда человек лоялен к государству и власти не по принуждению или в силу ангажированности, а по своему внутреннему выбору), и тут же следует анекдот о том, как некий бонапартовский чиновник подарил жене шаль, обмоченную (в плохом смысле) Жозефиной. Вот, дескать, свободная лояльность — никто же не заставлял!.. Смех в зале.
Хотя писатель, много рассуждающий о японских самураях, не может не понимать разницы между преданностью и подобострастием. Или между самоотречением или самоуничижением, которое паче гордости.
Ну так ведь порядочность — штука диалектическая.
У порядочности холодная голова, чистые руки и тёплые ноги. Последнее особо способствует комфорту её носителей. Они редко в чём-либо раскаиваются, потому что раскаиваться им, как правило, не в чем. Редко имеют бледный вид, потому что обычно имеют глупый. А какой ещё вид может иметь совершенный человек в несовершенном мире? Или бледный — или самодовольный. Чаще наблюдаем второе.
Таким людям нравится думать, что порядочность — это совсем-совсем рядом с честью. Оно и правда так, но разница есть.
Честь связана с готовностью жертвовать. Легко пожертвовать (в уме) своей жизнью — а вот чужими жизнями? Легко пожертвовать (в уме) достатком — а как насчёт того, чтобы достоинством? Не всегда «дело чести» — твоё личное дело. Нередко оно совсем не твоё.
«Порядочный» не станет военачальником (посылающим на смерть), разведчиком (перманентно лгущим и предающим), правителем (делающим и то, и это), да и просто «служилым человеком», не склонным тетёшкать свои рефлексии. А если всё-таки станет — пользы делу не принесёт, и хорошо ещё, если не навредит. Поэтому в извечной российской борьбе двух зол: врагов внутренних (будь то лень, пьянство, мздоимство, дураки и дороги) и врагов внешних (будь то поляки, американцы, инопланетяне и мировой сионизм) — порядочные раз за разом оказываются на стороне врагов внешних.
Неудивительно, что патриотизм в список добродетелей порядочного человека не входит и без аккуратных, как пинцетик, кавычек не употребляется.
Что, например, объединяет сегодня человека эталонной порядочности Григория Шалвовича Чхартишвили с человеком эталонной гражданской совести Виктором Анатольевичем Шендеровичем? Ну не порядочность же!.. Объединились против внутреннего врага…
Кстати, о злобе дня. Нынче Борис Акунин — активный политический деятель. Носит белую ленточку, интервьюирует Навального, выступает на митингах, того и гляди получит в оппозиционном Кабинете министров какой-нибудь культурный портфель. А лет десять назад, когда ничем подобным ещё не веяло, он написал в одной из своих книг примерно следующее (цитирую по памяти, извините): «Так уж устроено, что в нашей стране на стороне добра выступают негодяи и мерзавцы, а на стороне зла — герои и романтики».
