Виктор Гюго - Том 14. Критические статьи, очерки, письма
Виктор Гюго.
Беранже
Майнц, 4 октября 1840
Я в Майнце, в стране, которая была и снова станет французской и остается всем сердцем французской в ожидании того дня, когда это будет отмечено на карте синей или красной пограничной чертой. Только что я сидел у окошка, выходящего на Рейн, слушал смутный шум водяных мельниц, построенных на месте разрушенных быков старого моста Карла Великого, и думал о славных делах, совершенных здесь Наполеоном; вдруг из соседнего окна послышался прелестный женский голос, и до меня долетели отрывки прелестных стихов:
Пусть русский всюду будет русским,
Везде британцем будет бритт,
Будь в Пруссии ты сыном прусским…
Нам быть французом долг велит!
. . . . . .
Мои друзья! Мои друзья!
Всегда отчизне верен я!
. . . . . .
…Тому, кто в Павии сказал,
Что «все погибло, кроме чести!»
. . . . . .
Утешим этими словами
Тех, кто не сломлен был врагами.[225]
Ваши стихи, эти благородные стихи, которые я услышал так неожиданно и в таком месте, глубоко взволновали меня. Я посылаю их вам в столь же искалеченном виде, в каком их донес до меня ветер. Они вызвали слезы у меня на глазах, и я почувствовал непреодолимое желание написать вам. У меня сжимается сердце в этой стране, где французу не следовало бы быть иностранцем, где белый и синий солдаты, то есть Австрия и Пруссия, охраняют крепость, которую в девяносто четвертом году защищали наши майнцские солдаты, а в 1807 прославил Наполеон. Ваши стихи согрели мне душу. Эта песня женщины — протест целого народа. И я подумал: вы будете счастливы, узнав, что эхо разносит ваш голос по берегам Рейна и что город Фрауэнлоб поет песни Беранже.
А я только проездом в Майнце, но уезжаю из него глубоко растроганный. Этим я обязан вам. Приношу вам свою благодарность. Дорогой великий поэт, я ваш от всего сердца.
Виктор Гюго.
Госпоже Виктор Гюго
25 июня [226], без четверти девять
Вот какие новости! положение серьезно. Сегодня борьба возобновится, еще более ожесточенная, чем вчера. Число восставших возросло. Подошли отряды из предместий и новые полки. Все солдаты национальной гвардии на шестьдесят лье вокруг поднимаются и идут защищать Париж.
Однако считают, что сегодня все будет кончено. Но какой печальный конец — сколько честных людей, убитых с обеих сторон!
Биксио вчера был ранен пулей в грудь, а Дорне в пах. Оба при смерти. Клемен Тома и Бедо ранены. А сколько погибло храбрых солдат национальной гвардии! И бедных заблуждавшихся рабочих! Мы только что издали декрет о том, что Республика берет на себя заботу о вдовах и сиротах.
Милый друг, не волнуйся. Все будет хорошо. Успокой мою Дэдэ. Обнимаю вас всех, сердце мое сжимается болью.
В. Г.
Госпоже Виктор Гюго
Париж, воскресенье, 26 августа [227]
Милый друг, ты права: со стороны кажется, будто я виноват, а между тем, это не так. Из-за этого конгресса я был завален делами, письмами, совещаниями, поездками, визитами и т. п. В течение недели у меня просто голова шла кругом. Трое суток я спал по четыре часа. Я начал писать тебе во время заседания, но не мог закончить и первой страницы. Но вот, кажется, скоро конец. Остались празднования, обеды и т. п., но главный поток дел уже схлынул. Все, что происходило в эти дни, было прекрасно и внушительно. Кажется, я был очень хорошим председателем. Ричард Кобден сказал мне: «Я видел больше сотни митингов, но ни разу не видел такого хорошего председателя». В последний день я очень хорошо говорил. Маркиз Твердаль мне сказал: «Я слышал О'Коннеля; он произвел на меня меньшее впечатление, чем вы».
Я сваливаю все это в кучу и посылаю тебе с тысячью нежных приветов, прежде всего от себя, а затем от всех нас. Вам, наверное, там хорошо живется. Погода такая хорошая, а кругом так красиво! Я в обиде на мадемуазель Дэдэ, которая не председательствует на конгрессе, собравшем восемьсот человек, и все же мне не пишет. Приложу все силы, чтобы вырваться к вам, хотя бы на полдня. Все будет зависеть от той лавины писем, дел и хлопот, которая обрушится на меня здесь.
Мы каждый день обедаем все вместе и говорим о тебе и о всех вас. Наши сыновья должны были тебе написать. Я даю им деньги, которые Альфред выигрывает для них в ландскнехт. Статьи о конгрессе, помещенные в «La Presse», написаны Шарлем. Первым пробил лед молчания Эмиль де Жирарден: он начал говорить и прекрасно справился со своей задачей. Во вторник мы все обедаем у него в полном составе. Завтра мы отправимся смотреть фонтаны в Версаль и в Сен-Клу. Вчера был торжественный вечер у министра иностранных дел. В среду французские члены бюро принимают иностранных членов в Мезон Доре. Подписка по сорок франков с человека.
Ты хочешь знать все подробности, вот я и сообщаю их тебе. А затем нежно целую тебя, а также мадемуазель Дэдэ, которую я тем самым поощряю, хотя ее следовало бы наказать. Но издалека можно только поцеловать.
В. Г.
Членам Конгресса Мира в Лондоне
Париж, 21 октября 1849
Господа!
Меня глубоко тронуло приглашение, которым вы почтили меня. И я только потому так долго не отвечал на ваш настойчивый призыв, что до последней минуты надеялся приехать. К несчастью, политическое положение настолько серьезно, что народные представители не могут покинуть свой пост в Национальном собрании даже на несколько дней. Прения, которые там разгораются, могут каждую минуту потребовать нашего присутствия и выступления на трибуне.
Глубоко сожалею об этом. Я был бы счастлив пожать в Лондоне все те братские и дружеские руки, которые пожимали мою в Париже; я был бы счастлив вновь поднять среди вас мой голос в защиту святого дела, которое победит, не сомневайтесь в этом; ибо это не только дело наций, но дело всего человечества, не только дело человечества, но дело божье.
Хоть я и далеко, но я буду среди вас, я буду слушать вас, аплодировать вам, поддерживать вас. Рассчитывайте на меня издали так же, как если бы я был с вами. Все мои силы всегда будут направлены к одной великой цели: согласие народов, примирение людей, мир! Мы все здесь горячо и твердо верим, и в этом залог успеха; прошу вас, передайте это нашим друзьям в Англии от имени ваших друзей во Франции.
Примите, господа, уверения в моих самых братских чувствах.
Виктор Гюго.
Господину Гюставу де Эйшталь
26 октября 1849
Мысли, волнующие вас, волнуют и меня. Я иду даже дальше, чем вы. Но можно ли в наши дни говорить обо всем этом так, сразу?
Когда пламя еле теплится, излишек масла может погасить светильник. Есть вещи, о которых пока следует молчать, — свет, который надо скрывать от взоров, горизонты, которые надо заслонить, свершения будущего, которые в наше время могут показаться пустой мечтой. Человек не выносит никакой наготы, наготы будущего же больше, чем какой-либо другой. Эта ослепительная нагота резала бы ему глаза. И это потому, что он уже давно утратил и лишь постепенно обретает вновь чувство идеального и склонность к нему.
Вернуть человеку это чувство, эту склонность к идеалу — такова общая наша задача. Не следует отчаиваться, — напротив! Мы уже приоткрыли один уголок завесы на конгрессе мира. Я попытался приподнять другой во время дискуссии о Риме. Мало-помалу становится все светлей, и наш век, вначале столь недоверчивый и иронический, благодаря мужественным усилиям тех, кто мыслит, начинает привыкать к свету будущего.
Вы, сударь, принадлежите к тем, кто пытается разгадать это великое неизвестное, неясное для слабых и лучезарное для сильных. Вы — один из тех, кто утверждает и верит. Я счастлив, чувствуя себя, как и Вы, полным веры, а это значит — полным любви.
Современные ультракатолики не обладают верой, и доказательством этому служит то, что они полны ненависти. Мрак застилает им глаза, и лед в их сердцах.
Пожалеем же их и будем молить бога, чтобы великие судьбы человечества успели свершиться достаточно быстро для того, чтобы сделать их счастливыми и заставить их верить вопреки им самим.
В. Г.
Мишле
Суббота, 29 марта 1851
В четверг я испытывал глубокое страдание, мой красноречивый и дорогой коллега; я страдал и от того, что слышал с трибуны подобные речи, и от того, что не мог ответить на них. Болезнь, которая была сильней, чем моя воля, держала меня прикованным к скамье.
