Виктор Гюго - Том 14. Критические статьи, очерки, письма
Я надеюсь, мое поведение в данном случае докажет вам, что я ничем не нарушил взаимного уважения, о котором вы говорите.
Если вы сочтете нужным, можете напечатать это письмо. Остаюсь, сударь, ваш покорнейший слуга
Виктор Гюго.
Шарлю Нодье
26 октября 1833
Если бы я не запутался с головой в закулисных дрязгах одного из театров, с какой радостью я пришел бы к вам, дорогой Шарль, чтобы пожать вам руку и, сбросив мой плащ к вашим ногам, кричать вместе со всеми осанну. Слава входит в Академию, — редкое событие! Поэтому мы и рукоплещем сегодня Академии, — а это событие не менее редкое!
Я, право, счастлив, что вы избраны! Я очень люблю вас, поверьте.
Виктор.
Жюлю Лешевалье,
главному редактору «Revue du Progres social»
1 июня 1834
Милостивый государь!
Я чрезвычайно внимательно прочитал «Revue du Progres social» и обзор его основных принципов, которые вы были так любезны прислать мне. Уже давно все мыслящие и образованные люди, изучавшие прошлое с целью понять будущее, создали себе общую идею о судьбах общества; эта идея, зародившись и развиваясь в наше время в умах отдельных людей, приведет в один прекрасный день — и, я надеюсь, скоро — к великому общему делу. Этим делом будет мирное, постепенное и разумное созидание такого социального строя, в котором новые принципы, выдвинутые французской революцией, найдут, наконец, способ сочетаться с основными и вечными принципами всякой цивилизации. Ваш журнал и ваш обзор ведут к этой прекрасной цели прямой и надежной дорогой и, как мне кажется, умело избегают слишком крутых поворотов. Я согласен с вами почти во всем, и меня это очень радует.
Давайте же действовать все сообща, каждый в своей области и согласно своим убеждениям, в великом деле замены политических проблем проблемами социальными. В этом — главное. Постараемся привлечь к идее прогресса всех лучших людей и создать из них высшую партию, которая хочет цивилизации, в отличие от всех прочих партий, которые сами не знают, чего хотят.
От всего сердца приветствую деятельность «Revue sociale», которую вы возглавляете, следуя таким благородным принципам и высоким идеалам. Не сомневаюсь в вашем успехе. Правда иногда созревает очень медленно, но она никогда не дает пустоцвета.
Примите, сударь, уверения в моем глубоком уважении.
Виктор Гюго.
Господину Тьеру, министру внутренних дел
Париж, 15 июня 1834
Г-н министр!
В Париже есть женщина, которая умирает с голоду.
Ее имя — г-жа Элиза Меркер. Ее перу принадлежат несколько стихотворных сборников, — в этом письме не место восхвалять их достоинства, да к тому же я и не считаю себя ни в коей мере авторитетом в этих вопросах, но ее имя, без сомнения, вам известно.
Пять лет тому назад, когда министром был г-н Мартиньяк, ей была назначена литературная пенсия в 1200 франков, которая в 1830 году была уменьшена до 900 франков. Она должна содержать свою мать, и, кроме этой пенсии в 900 франков, у нее нет больше ничего, что могло бы ей помочь прожить в Париже. Обе они, в буквальном смысле слова, умирают с голоду. Вы можете проверить эти слова.
Г-н министр, в 1823 году король Людовик XVIII внезапно назначил мне пенсию или ежегодное пособие в сумме 2000 франков из фондов министерства внутренних дел. В 1832 году я добровольно отказался от этой пенсии. Ваш предшественник г-н д'Аргу сообщил мне тогда, что он не принимает моего отказа, что он будет по-прежнему рассматривать пенсию как принадлежащую мне и не будет располагать ею ни в чью пользу.
Мой отказ был безусловным и окончательным, и мне было совершенно безразлично, что сделает министр с этой пенсией. Ныне, понимая, что я не имею на нее никакого права, я осмеливаюсь просить вас, в случае если министр действительно выполнил свое решение и не распорядился этими средствами ни в чью пользу, распорядиться ими в пользу г-жи Меркер. Если вы дадите на это согласие, то я буду вдвойне счастлив тем, что в свое время отказался от этих денег. Эта пенсия найдет значительно лучшее применение, если будет предоставлена г-же Меркер, а не мне. 2000 франков, прибавленные к тем 900 франкам, которые она уже получает, дадут ей и ее матери какие-то средства к существованию. Отдайте же ее ей, г-н министр, это будет доброе дело, и мы оба будем счастливы, вы — совершив его, я — подав вам этот совет.
Примите, г-н министр, уверения в моем глубочайшем к вам уважении.
Виктор Гюго.
Рабочему поэту
Париж, 3 октября 1837
Гордитесь вашим званием рабочего. Все мы — рабочие, даже сам господь бог, а у вас мысль работает еще лучше, чем рука.
Мужественному классу, к которому вы принадлежите, предстоит великое будущее, но он должен дать плоду созреть, он должен быть терпеливым и сдержанным, ибо провидение никогда не дает сразу всего всем, — а провидение знает, что делает. Пусть ваш класс, столь благородный и столь полезный, избегает всего, что принижает, и стремится к тому, что возвышает; пусть он чаще ищет поводов для любви, чем причин для ненависти; пусть он учится уважать женщину и ребенка, пусть читает и занимается в часы досуга; пусть развивает свой ум, это приведет его к победе. Я уже не раз говорил: в тот день, когда народ овладеет знаниями, он приобретет власть. Иными словами: цивилизация — вот высшая власть. Иногда она правит при помощи одного человека — так правили папы, иногда при помощи нескольких — так правили сенаты, иногда при помощи всех — так будет править народ. Но пока демократия не утверждена законом, законной остается монархия. Это та же потребность человечества, но удовлетворенная по-другому, иначе организованный социальный порядок. Итак — терпение. Будем любить и понимать то, что есть, чтобы быть достойными в свое время стать на его место. Пусть народ работает, — все мы работаем. Пусть он нас любит, — мы тоже его любим. Пусть он поминутно не тревожит только что посаженное деревце, если хочет когда-нибудь дождаться от него тени и плодов. Из больного и измученного настоящего не может вырасти здоровое, крепкое и красивое будущее.
Я уверен, сударь, что вы разделяете мои мысли. Пусть через вас они проникнут в народ, для которого вы, с вашим умом, являетесь естественным руководителем. Вместо того чтобы просто поблагодарить вас за ваши прекрасные стихи, столь лестные для меня, я поддался желанию серьезно поговорить с вами. Надеюсь, вы примете мое письмо так же, как я его вам посылаю: как доказательство моего уважения и симпатии.
Виктор Гюго.
Господину Эчеверри, «Gazette des ecoles»
27 февраля 1839
Какие прекрасные стихи, сударь, и как мне вас благодарить за них? В стихах? У меня больные глаза, и сейчас они слишком мучают меня. В прозе? Мне будет стыдно. Вы пишете языком Ламартина, и мне совестно отвечать вам языком Журдена. И, однако, приходится. Извините и пожалейте меня. Больше всего на свете мне хотелось бы ответить вам такими же стихами, как ваши.
Я с большим интересом читаю вашу «Gazette des ecoles». В ней, как во всем, что идет от молодежи, есть что-то благородное и прямое, вот почему ее раскрываешь с таким удовольствием. В ее литературных статьях много поэзии. Ваша критика знает, из чего она исходит и куда идет. В целом газета ведется с достоинством, умом и талантом.
Смелей, господа, смелей! Вы — поколение, которому принадлежит будущее. В философии, литературе, религии вам предстоят большие дела. В политике вы завершите начатое, в литературе продолжите великие творения. Уже давно, что бы я ни писал, я громко призываю день, когда социальные вопросы заменят вопросы политические, день, когда между партией Реставрации и партией Революции возникнет партия Цивилизации. Этот день будет вашим днем, а этой партией будете вы.
Что бы ни говорили, эпоха, в которую мы живем, — прекрасная эпоха. Еще никогда искусство и мысль не поднимались на такую высоту. Повсюду пробиваются великие всходы. Вы можете радоваться: вам предстоит выполнить не один священный долг. А я смотрю без страха на бесчисленные вопросы, которые возникают со всех сторон, я предвижу мудрость новых поколений и знаю, что вы принесете с собой огромный запас новых решений.
Вы мыслитель, сударь, и вы поэт. Я очень рад, что мне представился случай побеседовать с вами.
Примите уверения в моих самых горячих и искренних чувствах.
Виктор Гюго.
Беранже
Майнц, 4 октября 1840
Я в Майнце, в стране, которая была и снова станет французской и остается всем сердцем французской в ожидании того дня, когда это будет отмечено на карте синей или красной пограничной чертой. Только что я сидел у окошка, выходящего на Рейн, слушал смутный шум водяных мельниц, построенных на месте разрушенных быков старого моста Карла Великого, и думал о славных делах, совершенных здесь Наполеоном; вдруг из соседнего окна послышался прелестный женский голос, и до меня долетели отрывки прелестных стихов:
