Яков Цукерник - Три комиссара детской литературы
…Педагоги разных типов — «учителя божьей милостью» и нелюди в учительском обличье, средне-годные ремесленники и терпеливые мученики, ретивые администраторы различных рангов и не очень-то успешно им противостоящие директора и педколлективы. И — продукция этих педагогов.
А в той продукции — родители, выросшие все при советской власти, которая за их качество в ответе. От таких, что завидуешь их детям, до таких, что при чтении кулаки сжимаются. И — продукция этих родителей.
Мир Взрослых в целом — и Мир Детей и Подростков в целом — и результаты взаимодействия этих миров.
Шпана — от сравнительно пока безобидных Митьки с компанией («Белый щенок ищет хозяина») и Тольки Самохина со Шпуней (из повестей о Джонни Воробьёве) до Дыбы и Тюли (в «Колыбельной для брата»), преступников Эдика и Феди (в «Ковре-самолёте»). И откровенные враги-фашисты в «Каникулах Вершинина-младшего».
И сложные взаимоотношения взрослых (особенно в «Трое с площади карронад» и «Журавлёнке и молнии»). И — как взрослые своим недомыслием, неумением думать и жить, нередко не по их вине возникшими, бьют по детям, иной раз гибнущим из-за этого…
И биение пульса строящей и борющейся страны, и отзвуки побед и поражений со всего мира — из Кубы и из Чили, с фронтов охраны окружающей среды и борьбы в науке…
И увлечённые своим делом ребята — художники и моряки, стрелки и фехтовальщики, горнисты и барабанщики.
Вожатые — официальные (как Равенков в «Валькиных друзьях и парусах») и прирожденные (как Сандро и Валька там же).
Ребячьи комиссары — и пути, по которым они дошли до понимания своего призвания…
И ещё множество оттенков в классификации людей всех возрастов…
И животные — собаки, кошки, петухи, кони, лягушки, крабы — реальные и сказочные…
И особо — о девочках, девчонках: о ябедах и «вредных», о благонамеренных дурах, но и о верных товарищах, «мальчишках в юбке», и о «Золушках», которым нужен принц для дружбы и присмотра за ним… О будущих мамах будущих детей.
И вообще о самых разных мамах (в гораздо большей степени, чем о папах) и об отношении к ним.
Нельзя не отметить уже здесь, в самом начале, что Крапивин ввёл в детскую литературу психологическую прозу, как ввели её в жанр фантастики братья Стругацкие.
И всё-таки Крапивин не мог бы быть назван КОМИССАРОМ, преемником Гайдара и Кассиля, если бы его произведения были лишь богаты фактами и умными мыслями, но не были сигналами тревоги, набатным звоном. Если бы в них помимо только описания болезней, поразивших наше общество и в первую очередь ударивших по детям, не было и призыва к беспощадной борьбе с этими болезнями и порождающими их двуногими вирусами не было бы прямых указаний — как именно бороться.
Крапивин не с самого начала подошёл к комиссарскому уровню. Он впервые прикоснулся к теме обличения зла и борьбы с ним в «Палочках для Васькиного барабана», а на таранную прямую вышел уже в «Валькиных друзьях и парусах», с тех пор с неё не сворачивая. Но и то надо сказать, что мало вступить в бой — надо ещё увидеть всю силу врага, а она выявляется лишь в ходе сражения. В этом смысле Крапивин (на начало 1986 года) ещё идёт напролом через первые шеренги вражьего строя, ещё не зная всего комплекса вражьей силы, а потому и ответа на поставленные им самим вопросы не дал полного, а решил их пока что лишь отчасти. Но — решил! Многое из решённого им было для меня совершенной новостью, хотя за сорок лет жизни до знакомства с Крапивиным я немало шишек получил от тех врагов, которых он описал и разоблачил. Но я их во весь рост только теперь, прочитав его, увидел. Спасибо ему! Он видит и дальние перспективы, что видно хотя бы из «Я иду встречать брата»; он видит силы, которым суждено идти в бой и довести его до полной победы. И он сам среди этих бойцов, он их КОМИССАР.
КОМИССАР, повторяю, это тот, кто не только знает, что такое хорошо и что такое плохо, кем быть, что делать и кто виноват, но ещё и делает то, что нужно делать самому при таком знании и к тому же и другим это знание даёт, не думая о последствиях для себя, думая лишь о победе.
А думать о себе писателям-коммунарам поневоле приходится. После ХХ съезда партии небывалый взлёт испытал жанр фантастики в нашей литературе. Ефремов, Стругацкие, Савченко, ряд их коллег не только показали нам сверкающую панораму коммунистического общества, но и высветили те препятствия, которые возникают на пути к достижению этой цели. В итоге жанр претерпел беспощадный разгром и влачит жалкое существование. Ныне жанр детектива пытается показать причины ряда негативных явлений в нашей жизни — и тоже подвергается атакам. Жанр историко-художественный загнан в последний угол и отбивается из последних сил. А тут Крапивин в детской литературе за то же взялся! Это ему даром не пройдёт! И вот в 1981 году имели место съезды писателей РСФСР и почти сразу же за ним — СССР. И на обоих выступил автор многосерийного «Дяди Стёпы» и ряда многократно переделанных из одной в другую пьес («Весёлые сновидения» — «В стране игр» — «Новые похождения кота в сапогах») и ряда сугубо описательных и развлекательных стихов, родной брат тех казахских акынов, которые делали себе имя, голося на всю степь, что «жеребёнок худ, а стригун жирён» — Сергей Владимирович Михалков. Кому, как не ему, после смерти Чуковского и Маршака докладывать о детской литературе! Он же навечно зачислен в номенклатуру указанием свыше…
И оба раза он не упомянул среди детских писателей Владислава Крапивина. Других, куда меньших калибром и потому безобидных помянул, а его не изволил заметить. На республиканском съезде хоть постарался внести уточнение Анатолий Алексин, а на всесоюзном и он промолчал — видать, разъяснили ему, что для него хорошо и что плохо, и что ему делать, чтобы было хорошо… Удастся ли Крапивину продолжать работу? Удастся ли доводить свои доводы до советских людей всех возрастов? Не знаю. Зато знаю, что во всех до единой экранизации его произведений умышленно калечатся заключённые в этих произведениях мысли или вовсе выбрасываются. Последний тому пример — экранизация «Колыбельной для брата». Ну, об этом ещё будет разговор дальше. Но знаю, что сделанное им уже имеет громадное значение. Не «огромное», а именно «громадное».
Попробуем же рассмотреть некоторые его произведения с точки зрения взаимоотношения МИРА ДЕТЕЙ с МИРОМ ВЗРОСЛЫХ — и последствий этого взаимоотношения.
Несколько общих мыслей и выводов
Если прочесть произведения Крапивина в том порядке, в котором они выходили в свет, то мы увидим, что одну и ту же ситуацию он рассматривает в нескольких произведениях подряд, причём всегда с некоторым смещением огневой позиции. Например, проведение в классах сборов завучами или классными руководителями мы найдём и в «Валькиных друзьях и парусах», и в «Мальчике со шпагой», и в «Колыбельной для брата», и в «Трое с площади карронад», и в «Журавлёнке и молнии», причём и действия начальства, и противодействия ребят показаны по-разному, да и результаты этих столкновений тоже различны. Или — проблема дружбы — её поисков, борьбы за неё, отстаивания её перед взрослыми — в «Лётчике для особых поручений», «Колыбельной для брата», «Трое с площади карронад», «Журавлёнке и молнии». И ряд других проблем также переходит из книги в книгу, из произведения в произведение, причём рассматриваются разные варианты и разные концы, от трагических — допустим, результатов гибели «АнтАркТиДы» в «Лётчике для особых поручений» до отчаянного боя, данного Тимкой Селем в защиту дружбы со Славкой и выигранного им — в «Трое с площади карронад».
Второй особенностью крапивинских произведений является то, что в них рассматриваются не совсем обычные условия. Герои их попадают в самую крутую переделку, в такую, в которой подавляющее большинство ребят обречены на поражение. Подобно тому как в жюльверновском «Таинственном острове» колонисты смогли добиться успеха лишь потому, что на острове оказалось совершенно невероятное сочетание флоры, фауны и полезных ископаемых, а сами они в очень небольшой группе имели двух энциклопедистов в теории и практике — Герберта и Сайруса Смита, да и прочие были отнюдь не безрукими, — так и Максим Рыбкин, к примеру, в повести «Болтик» сумел выстоять в схватке с вожатой лишь потому, что в один день и в хоре солировал, и пожар потушил, и с очень хорошим и умным человеком поговорил о делах важнейших, и с чудесной девочкой познакомился, и страшного и сильного врага сумел победить. А не много ли удач? Сверх всякой вероятности… Но в ходе описания этих не очень-то вероятных в своём сочетании событий писатель даёт своим читателям такую информацию, которая станет теперь частью их собственного жизненного опыта и поможет им выстоять в таких условиях, в которых до прочтения его книг они были бы обречены на беспощадный разгром. так что это — художественный приём, вполне допустимый и многими с успехом применяемый. Так, Емельян Ярмагаев в исторической повести «Возвращающий надежду» (Л. Детская литература. 1971) свёл воедино детали ряда восстаний крестьян и горожан в разные годы и в разных регионах Франции. Во время реальных событий в Байонне, действительно имевших немалый размах, не было там ни Жана Босоногого, ни «армии Страдания» — они были в другое время в Нормандии. Но это не сделало романтичную историю «Возвращающего надежду» менее достоверной — не голая точность является идеалом (хотя я и сам стремлюсь к ней максимально, ибо мой жанр не художественный, а исследовательский, «поиском истины» именуемый), а максимум влияния на читателя — ради его, читателя, поумнения и его, читателя, более разумного и отважного поведения в сходных в какой-то мере условиях. И этого Ярмагаев добился — его герой выше своего современника д'Артаньяна и может служить лучшим примером для детей, подростков и взрослых. Иное дело, что тираж этой книги безнадёжно отстаёт от «Трёх мушкетёров», но это уже не вина автора.
