Саймон Моррисон - Лина и Сергей Прокофьевы. История любви
Сыновья приехали на свидание с Линой в Явас 24 февраля 1956 года. Святослав рассказывал, что они доехали до Саранска, затем пересели на местный поезд, останавливавшийся в Потьме всего на две-три минуты. На маленькой станции Зубова Поляна они с братом просидели целый день в ожидании теплушки, следовавшей по боковой железнодорожной ветке из Потьмы в Барашево. В течение часа допотопный поезд еле полз по рельсам, вдоль которых стеной стоял лес, а когда выехали на открытое место, на сколько хватало глаз тянулись лагеря, окруженные по периметру колючей проволокой, с вышками и фонарями – «как в ночном кошмаре», вспоминал Святослав[540]. На территории современной Мордовии до сих пор находится много действующих тюремных лагерей, хотя теперь условия пребывания и причины осуждения значительно изменились. Сейчас в Потьме подрастает четвертое или пятое поколение потомственных надзирателей.
Святослав и Олег приехали в Явас поздно вечером. Им разрешили переночевать в административном крыле, на столах. Утром их отвели в так называемый дом свиданий – скромно обставленное здание, стоявшее на краю зоны. Одна дверь вела наружу, другая – к баракам. Святослав впервые за восемь лет увидел мать. За все время пребывания в доме свиданий за ними никто не следил – неслыханный случай в истории ГУЛАГа во времена Сталина. Святослав и Олег провели с матерью четыре или пять дней. Святослав оценил деликатность охранников – по словам Лины, это было на них не похоже[541]. В дневнике он описал свидание с матерью так: «После шумных, душных бараков, узких, неудобных дощатых спальных мест, получить отдельную комнату, спать на настоящей кровати, вести нескончаемые разговоры с нами по самой насущной теме (свобода в прошлом, свобода в будущем) было для бедной мамы настоящим праздником»[542]. Святослав добавил, что, несмотря на опухшие, воспаленные глаза – результат бессонных ночей, – мать выглядела почти так же, как в 1948 году, перед арестом, хотя казалась довольно вялой, заторможенной. Он отметил, что, «несмотря на несправедливый приговор, она перенесла расставание с папой тяжелее, чем заключение, ставшее самым тяжелым последствием развода». Страдания мамы, писал Святослав, были связаны с «папой и этой чудовищной несправедливостью»[543].
* * *Олег уехал из Потьмы в Москву 1 марта, пообещав матери приехать в мае вместе с женой. Святослав оставался с Линой до 4 марта. Они жили, будто на даче – топили печку и даже готовили на ней. На зоне была «коммерческая» и «обычная» столовые. Лина заказала в «коммерческой» торт «Наполеон» и «неочищенную» самодельную лимонную водку[544]. Они с небольшим опозданием отметили 32-й день рождения Святослава. Лина сказала сыну, что, несмотря на более комфортные условия, в Потьме ей тяжелее, чем в Абези, поскольку там ее все знали, и за хорошее поведение ей иногда разрешали ходить в соседнюю деревню и в Инту. Впрочем, даже тогда ей не разрешали переодеться в гражданскую одежду и грозили суровым наказанием, если не вернется вовремя. Однако от побега заключенных удерживали мороз и страх перед поимкой. В Потьме Лина не нашла места для себя, не установила тесных контактов с другими заключенными и администрацией лагеря. Впрочем, ей предстояло выйти оттуда всего через четыре месяца.
Святослав уехал из Потьмы 4 марта. Прощались они на улице, среди сугробов, стоя возле третьего поста на дороге, ведущей от зоны к станции. Дальше Лине ходить запрещалось. Мать и сын обнимали и целовали друг друга. Потом Святослав зашагал через поле к поезду, постоянно оглядываясь, пока мать не скрылась из вида. Лина долго не уходила и обеими руками махала вслед уходящему сыну. Святослав хотел было побежать обратно к ней, но потом передумал, решив не травить матери душу, и продолжил путь…
Вернувшись на следующий день в Москву, Святослав поехал на Новодевичье кладбище и положил на могилу отца желтые ирисы. В этот день прошло ровно три года со смерти отца. Рассказывая обо всех этих событиях в дневнике, Святослав мрачно замечает: «Теперь мы все вместе, и никто не стоит между нами»[545]. Вечером он не пошел к Мире Мендельсон, как делал это в прошлые два года.
* * *13 июня 1956 года Лина вышла на свободу в соответствии с постановлением Военной коллегии Верховного суда СССР. Она неоднократно писала письма с просьбой пересмотреть ее дело. С такими же ходатайствами обращались к властям и ее сыновья, и выдающийся советский композитор Дмитрий Шостакович. В 1936 году Сергей надеялся извлечь выгоду из проблем, возникших у Шостаковича, считая, что неудачи соперника дают ему шанс укрепить свои отношения со сталинским режимом. Если бы Лина не соглашалась с идеями мужа, возможно, их жизнь сложилась бы совсем иначе. Вероятно, они бы не стали переезжать в Советский Союз. Теперь, спустя двадцать лет, Шостакович использовал свое политическое влияние, чтобы спасти Лину. В 1955 году ее сыновья обратились к Шостаковичу с просьбой разобраться в ее деле. Их обращение было направлено главному военному прокурору для рассмотрения и «дополнительной проверки»[546]. Впрочем, в 1948 году Шостакович ничем не мог помочь Лине, но в середине 1950-х он занимал влиятельное положение и еженедельно получал письма с просьбой разобраться в делах, подобных делу Лины. Это обращение оказалось решающим.
Дело Лины было прекращено по приказу главного военного прокурора. После рассмотрения всех документов прокурор вынес решение о неправомерности оснований, которые привели к аресту и заключению в тюрьму в 1948 году. Она не общалась со шпионами, не вела подозрительных бесед с друзьями-иностранцами, не пыталась тайком вывезти секретные документы для передачи фашистским правительствам – хотя именно об этих преступлениях говорилось в протоколах, которые измученная пытками Лина подписывала в Лефортове. Приказ вышел 15 мая 1956 года, но Лина еще шесть недель находилась в лагере. К тому времени 90 процентов заключенных из соседнего лагеря были освобождены. Лина боялась, что, несмотря на приказ главного военного прокурора, ее освобождение будет зависеть от прихоти мелких государственных чиновников, работавших в комиссии.
18 мая 1956 года ее вызвали в комиссию, и она подробно рассказала об этом в письме сыновьям, отметив, что в этот раз, как и в прошлый, чиновники были настроены не слишком приветливо. Вначале ее попросили объяснить причины, по которым ее приговорили к двадцати годам лагерей. Лина ответила: «Хотя я точно не знаю, как был сформулирован обвинительный акт, но мне известно, какие обвинения были выдвинуты против меня. Я могу честно и искренно сказать, что меня никто не вербовал, и я никогда не использовала знакомства с иностранцами для ведения подрывной деятельности против Советского государства. Следствие применяло такие жесткие методы допроса, что я в конце концов не выдержала и оклеветала себя. Мне не позволили сказать ни слова в свое оправдание и заставили подписать признания в том, чего я не совершала»[547].
