Саймон Моррисон - Лина и Сергей Прокофьевы. История любви
Иногда песни исполнялись под аккомпанемент аккордеона, на котором играл талантливый пианист. По удивительному совпадению, этот человек учился у бывшего ученика Прокофьева. После работы женщины репетировали в библиотеке, «почти падая от усталости»[521]. Однако отказываться от участия в самодеятельности не хотел никто. Они исполняли оперные арии и даже поставили «Фауста» Шарля Гуно – реквизита не было, играли в лагерной форме, мужские роли исполняли женщины. В Абези при доме культуры был театр, в котором четыре раза в неделю артисты, обвиненные в политических преступлениях, давали спектакли. Ставили одобренную начальством классику, а в свободное время помогали организовать художественную самодеятельность в деревне. Одним из таких находившихся на привилегированном положении педагогов была Лина.
С тех времен сохранилась только одна фотография Лины, и на ней запечатлен один из таких спектаклей. Фотография сделана в Абези 29 июня 1955 года. Ни один из ныне живущих членов семьи Прокофьевых не смог объяснить, откуда взялась эта фотография. Снимок выглядит довольно странно – Лина сидит на возвышении, на узкой деревянной скамье, а за спиной виднеются две невысокие березы. На Лине полинявшее, застиранное платье в серую полоску, руки на спинке скамейки. Она смотрит вдаль, явно пытаясь передать какие-то чувства, но ей это не удается. Фотографию обрамляет широкая белая полоса с узорами; скорее всего, это официальная фотография, сделанная для отчета о проведении культурно-массовой работы в лагерях. На фотографии сцена из спектакля, поставленного в Абези. Лина на сцене ГУЛАГа.
Воспоминания женщин, которые были с Линой в лагерях, сильно отличаются, поэтому восстановить точный порядок событий трудно. Черницкая, к примеру, рассказывала, что Олег приезжал на свидание к Лине в Абезь до смерти Сталина, но на самом деле ему удалось получить разрешение только после кончины вождя. Черницкая вспоминала, что духи были запрещены, и политическим заключенным «не дозволялось произносить слова «Родина» и «Сталин»[522]. Когда Черницкую выпускали из лагеря, с ее формы сняли номер и под страхом смерти приказали забыть его.
В рассказах Таратуты тоже присутствуют неточности. Ее отправили в лагеря по обвинению в шпионаже в 1937 году, но Таратута была амнистирована за три года до окончания срока в 1954 году. По ее воспоминаниям, Лина была доброй женщиной, очень заботилась о личной гигиене и скучала по близким.
По воспоминаниям еще одного свидетеля, писателя Владимира Пентюхова, начальницу женской колонии в Абези звали майор Баба или Бабушка. «Это была пожилая высокая и тощая грудью женщина, по слухам старая дева. И еще говорили, что в девичестве она отбывала срок за какое-то хулиганство, а когда отбыла, устроилась на работу в ВОХР по охране заключенных. На этой службе она в чем-то отличилась, и ее перевели в женский лагерь надзирательницей. Там она доросла сначала до начальника надзорслужбы, а еще спустя какое-то время ее приняли в партию и назначили начальницей женской колонии. С тех пор и начальствует. И это у нее неплохо получается, поскольку ее коллектив работает без замечаний по работе и по быту»[523]. С какого-то времени майор Баба сняла ограничение на количество писем, которое разрешалось отправлять из лагеря, и Лина стала писать сыновьям чаще. Вести переписку со знакомыми не следовало, поскольку письмо, полученное от «врага народа», могло навлечь на адресата беду – его могли арестовать за участие в тайном сговоре. Лина не писала Сергею, и он не писал ей, но посылал деньги через Святослава и Олега. Лина грезила о нем, и однажды ей даже показалось, что она видела его в бригаде мужчин-заключенных. Он, вероятно, арестован из-за нее, решила Лина. Это было в 1953 году, незадолго до того, как Сергей скончался от внезапного обширного инсульта. После этого она часто видела его во сне, «улыбающегося и говорящего со мной и стремящегося сказать мне что-то важное, но о чем, я не знаю»[524].
Лина узнала о смерти мужа от одной из заключенных, которая была в библиотеке, когда по радио объявили, что «в Аргентине состоялся концерт памяти композитора Прокофьева. Лина Ивановна заплакала и, ни слова не говоря, пошла прочь»[525].
13 октября пришло подробное письмо от Святослава. Он поздравил мать с наступающим днем рождения – в Абезьском лагере Лине исполнилось 56 лет – и подробно рассказал обо всех новостях из своей жизни и жизни брата. Они с женой совершили поездку по Северному Кавказу и расписали стены своей комнаты в квартире; Олег женился на Софье Коровиной, детской писательнице, и они ждут ребенка. В январе 1954 года у Олега родился сын, Сергей Олегович Прокофьев, и Лина стала бабушкой. Святослав сообщил об отличной учебе Олега в педагогическом институте.
Затем Святослав неохотно сообщает о смерти отца, признавшись, что до сих пор не может прийти в себя. «5 марта папа был весел и хорошо чувствовал себя. Он работал над последними замечаниями к «Каменному цветку» – балет «Сказ о каменном цветке» – в связи с началом репетиций в Большом театре. Он даже выходил на прогулку с женой доктора. Но вечером он слег с ужасной головной болью, и ему становилось все труднее дышать. Паралич дыхания, кровоизлияние в мозг. Он долго не мучился – все произошло в течение часа»[526]. Следующую строку невозможно разобрать, она была зачеркнута цензором. К счастью, у Святослава сохранился черновик письма. Вот эта строка: «И ужасное – трагическое – совпадение: папа умер в тот же день и час, что и Сталин, – 5 марта в 9 вечера»[527]. В зачеркнутой цензором фразе можно было разобрать только слово «трагическое»[528].
Святослав рассказывал о приготовлениях к похоронам и высказал сожаление, что их с братом не вызвали раньше, и они не успели повидаться с отцом перед смертью. Жалел Святослав и о том, что в последние несколько лет они редко виделись. (В том, что им не дали знать, что отец умирает, Святослав обвинил Миру, однако во втором печалившем его обстоятельстве она была не виновата – Мира не препятствовала общению отца с сыновьями. Прокофьев был похоронен на Новодевичьем кладбище, а Сталин – в Мавзолее. По понятной причине в день прощания с Прокофьевым, 7 марта, в Центральном доме композиторов не было цветов. Один из соседей Прокофьева принес цветы в горшках – это были живые, а не мертвые цветы. По словам Святослава, музыканты со всех концов мира присылали телеграммы и письма с соболезнованиями, но, «к сожалению, их посылали на другой адрес» – на адрес Миры[529]. Он написал, что они с Надеждой ходили на концерты, посвященные памяти отца, что один из них вызвал воспоминание о концерте в ноябре 1937 года, когда Лина пела «Гадкого утенка», а дирижировал Сергей. Письмо заканчивалось сообщением, что Святослав отправил Лине посылку с нотами оперы «Снегурочка» Римского-Корсакова и продуктами. Они с Олегом по очереди отправляли матери в Абезь посылки с продуктами и одеждой.
