Лоуренс Аравийский - Семь столпов мудрости
Мы шли и шли, и земля была голой, и мы ничего не слышали. Справа от нас верхом на осле ехал какой-то негр. Осел был серый, с черными ушами, и одна нога у него была черная, а на плече у него было выжжено вот такое клеймо (я рукой показал размеры), и он махал хвостом, и ноги его шагали. И Ауда сказал: „Велик Аллах, это осел“. И Мухаммед сказал: „Велик Аллах, это осел и раб“. И мы шли. И был холм, не большой холм, но все же холм, как отсюда вон до-туда.
И мы подошли к холму и поднялись на холм: он был голый, и вся та земля была голая. И когда мы поднимались на холм и были у его вершины, и подошли к самому ее верху, видит Аллах, мой Аллах, великий Аллах, над нами поднялось солнце».
Этим история заканчивалась. Каждый слышал рассказ об этом восходе солнца раз двадцать. По сути, это была какая-то бесконечная вереница нанизанных одна на другую фраз, которые Ауда обычно любил повторять, задыхаясь от возбуждения. Он мог часами излагать эту «захватывающую» историю, в которой ничего не происходило и тривиальное завершение которой очень напоминало его многочисленные байки. И тем не менее это был рассказ об одном из тех походов на базар в Ведже, которые действительно предпринимали многие из нас. Все племя от смеха валялось по земле.
Ауда смеялся громче и дольше всех, потому что ему нравилось, когда над ним подшучивали, а бессодержательность моего эпического порыва приоткрыла ему особенности его собственного устного творчества. Он обнял Мухаммеда и признался, что выдумал историю с жемчужным ожерельем. Тот в знак благодарности пригласил всех позавтракать с ним вместе следующим утром во вновь обретенном шатре. За час до нашего выступления на Акабу нам предстояло полакомиться верблюжьим теленком-сосунком – легендарным блюдом, сваренным на кислом молоке женами Мухаммеда, знаменитыми поварихами.
На следующий день после этого запоминающегося завтрака мы расселись под стеной дома Нури и смотрели на то, как женщины разбирали большой шатер, больше, чем аудовский, – восьмипролетный, на двадцати четырех стояках, который был длиннее, шире и выше любого другого в племени и новый, как и все имущество Мухаммеда. Абу тайи переустраивали свой лагерь для безопасности после того, как мужчины уйдут в военный поход. И мы всю вторую половину дня ставили палатки, которые подвозили на верблюдах. На земле расстилали длинные полотна с веревками по углам и по сторонам, поднимали их стояками и растягивали веревками, привязывая их к вбитым в землю колышкам. Затем внутрь входили хозяйки с легкими шестами и окончательно натягивали полотно в нужных местах, пока палатка не принимала окончательный вид и не приобретала прочность, необходимую для того, чтобы устоять под сильным ветром.
Когда шел дождь, один ряд шестов удаляли, чтобы крыша получила наклон для стока воды. В летнее время в палатке из арабского полотна было не так жарко, как в брезентовой, потому что тепло от солнца не поглощалось редкой тканью из волоса и шерсти, свободно пропускавшей воздух.
Глава 49
Мы выступили за час до полудня. Нас вел Насир, восседавший на своей верблюдице Газели, высившейся подобно арке какого-то причудливого архитектурного сооружения. Под ее кожей просматривались громадные ребра, напоминающие шпангоуты античного корабля. На добрый фут выше всех остальных наших верблюдов, сложена она была превосходно, и шаг у нее был как у страуса, – лиричное, благороднейшее из всех запомнившихся мне животных, выращенных ховейтатами. Рядом с Насиром ехал Ауда, с которым я перебрасывался замечаниями о степенности этих верблюдиц в сравнении с моим последним приобретением – скаковой Наамой, как ее называли, «помесью курицы со страусом». За мной следовали мой агейл и неуклюжий Мухаммед, которого теперь повсюду сопровождал еще один крестьянин – Ахмед, шесть лет проживший у ховейтатов и получивший у них признание за недюжинную мускулатуру и сообразительность, по натуре же настоящий головорез.
Шестидесятифутовый подъем вывел нас из Сирхана на первую террасу Ард-эль‑Сувана, царства черного кремня, под которым угадывался мергелистый известняк. Не слишком плотный, он был достаточно твердым на тропах, за столетия втоптанных верблюдами дюйма на два ниже уровня поверхности грунта. Целью этого нашего перехода был Баир, историческая группа гассанидских колодцев и развалин посреди пустыни в тридцати или сорока милях к востоку от Хиджазской железной дороги. До него оставалось миль шестьдесят, и нам предстояло разбить там лагерь на несколько дней в ожидании своих разведчиков, которые должны были доставить нам муку из селений в горах над Мертвым морем. Почти все взятые в Ведже продукты у нас вышли (за исключением драгоценного риса, хранившегося у Насира на особый случай), а, разумеется, никто не взялся бы предсказать, когда мы окажемся в Акабе.
Наш теперешний отряд насчитывал больше пятисот человек, и вид этой веселой толпы крепких, самоуверенных северян, яростно преследовавших какую-нибудь газель на просторах пустыни, вызывал у нас грустное представление об исходе нашего предприятия. Вожди племени абу тайи пришли поужинать с нами. Покончив с трапезой, мы расселись на коврах вокруг мерцавших приятным красным светом углей пытавшегося бороться с холодом северного высокогорья костра, на котором готовился кофе, и непринужденно болтали, перескакивая с одной темы на другую.
Насир повалился на спину с моим биноклем в руках и принялся разглядывать звезды, вслух считая их одну за другой. Он громко выражал свое удивление, обнаруживая мелкие светящиеся точки, не различимые невооруженным глазом. Ауда перевел разговор на телескопы – самые крупные из известных в мире увеличительных приборов, дивясь тому, как далеко продвинулся человек за три тысячи лет, прошедших с его первой попытки приблизить звезды до создания астрономических инструментов длиной с большой шатер, позволивших открыть тысячи ранее неизвестных небесных тел. «Звезды – какие они?» Мы заговорили о множестве солнц, наполняющих Вселенную, об их размерах и о расстояниях, превосходящих всякое воображение.
– Ну и к чему приведут все эти знания? – спросил Мухаммед.
– Мы будем узнавать все больше; множество образованных людей вместе с еще более умными придумают настолько же более мощные телескопы, насколько наши сильнее подзорной трубы Галилея. Сотни новых астрономов обнаружат и сосчитают новые, ныне невидимые звезды, нанесут их на карты, дадут каждой имя. И когда мы увидим наконец их все разом, в небе не останется места для ночи.
