Валентина Мирошникова - 100 знаменитых судебных процессов
Тем временем к расследованию подключился прокурор Ричард Мьюир. Он с нетерпением ожидал результатов экспертизы — ведь если невозможно будет доказать, что найденные останки принадлежали некогда Коре Криппен, дело придется закрыть за недостаточностью улик. Правда, приятельницы Коры опознали ее ночную рубашку — но таких рубашек в Лондоне не одна сотня. Переломный момент наступил после того, как Пеппер обнаружил среди останков кусок кожи размером 14*18 сантиметров, на поверхности которого было заметно странное изменение. Целый ряд признаков указывал на то, что это мог быть участок кожи с нижней части живота. Мьюир вновь опросил подруг Коры и узнал, что ей сделали операцию, в ходе которой удалили матку. У полиции появилась надежда.
Тем временем Скотленд-Ярд опубликовал точное описание внешности Криппена и Этель Ли Нив. Они были объявлены в розыск. А преступники чувствовали себя в полной безопасности: 20 июля они сели на пассажирский пароход «Монтроз» и, чтобы окончательно отвести от себя подозрения, устроили маскарад. Этель переоделась мужчиной, беглецы взяли билеты на чужое имя: Джон Фило Робинзон и его сын Джон. Но роль оказалась им не под силу. Капитан парохода обратил внимание на то, что их взаимоотношения скорее напоминают воркование влюбленной парочки, чем нежную любовь родственников. Сверившись с описанием преступников, он по телеграфу сообщил в Лондон о том, что беглецы найдены. 23 июля инспектор Дью и сержант Митчелл сели на быстроходный пароход «Лаурентик» и уже через неделю арестовали мнимых Робинзонов. Вскоре (10 августа) задержанные были доставлены в Лондон.
Тем временем патологи бились над нелегкой задачей: доказать, что найденный Пеппером лоскут кожи с шрамом принадлежал Коре Криппен. Пепперу теперь помогал его бывший ученик Спилсбери, который специализировался на микроскопических исследованиях. Спилсбери удалось найти места уколов от наложения шва на рану. Кроме того, он обнаружил некоторые характерные признаки того, что найденный лоскут кожи действительно был взят с нижней части живота. Исследование останков Коры преподнесло следствию еще один сюрприз: в тканях были обнаружены следы растительного яда — гиосцина. Картина преступления становилась все более полной.
Вскоре Скотлендярд располагал целым набором убедительных доказательств. Было выяснено, что 17 или 18 января Криппен приобрел у фирмы «Льюис энд Бэрроуз» пять граммов гиосцина. Такое количество никак не могло найти применения в практике доктора Криппена. Фирма братьев Джонс подтвердила, что в январе 1909 года продала Криппену три одинаковых рубашки. Две из них позже были найдены в доме.
Процесс над убийцей должен был начаться 18 октября 1910 года. Защитником Криппена был Артур Ньютон. Этот юрист имел репутацию бесчестного человека, не брезговавшего никакими методами для достижения своей цели. Защиту Криппена он решил построить на свидетельстве других патологоанатомов. Если бы они поставили под сомнение выводы Пеппера и Спилсбери, то адвокат мог бы утверждать, что следствие ошиблось и останки в подвале были там еще до того, как Криппены въехали в дом (это произошло 21 декабря 1905 года). За помощью он обратился к директору Института патологии при Лондонском госпитале Хьюберту Мейтланду Торнболлу и его ассистенту Уоллу. Ловко сыграв на чувстве зависти, которое они испытывали к Пепперу, Ньютон попросил их высказать свое мнение относительно лоскута кожи со шрамом. Бегло осмотрев улику, те заявили, что этот участок кожи вовсе не с живота, а с бедра, а так называемый шрам — всего лишь кожная складка, образовавшаяся после смерти. Ньютон решил ковать железо, пока горячо. Он попросил медиков тут же изложить свои выводы на бумаге. Лишь за день до начала процесса Торнболл с ужасом узнал о том, что его заявление фигурирует в процессе в качестве доказательства. Понимая, что на карту поставлена его репутация, он попросил разрешения провести дополнительные микроскопические исследования. Ошибка обнаружилась сразу. Но Тарнболл не решился открыто ее признать. Процесс начался.
Суд присяжных оказался в затруднительном положении. Обычно выступления свидетелей основывались на непосредственных наблюдениях: кто-то видел убийцу, убегавшего с места преступления, кто-то случайно заметил у него вещи, ранее принадлежавшие жертве. Но сейчас и в роли свидетелей защиты, и в роли свидетелей обвинения выступали дипломированные, авторитетные медики. Их речь была пересыпана терминами, которые ничего не говорили непосвященным, даже если были изложены по пунктам. Торнболл и Уолл утверждали, что лоскут кожи — не кожа низа живота, поскольку на ней нет сухожилий, типичных для этой области. Кроме того, настаивали они, не наблюдается линия альба, которая проходит от груди до лобка, а сам шрам — вовсе не шрам, ведь на нем нет проколов от хирургической иглы.
Все эти доводы были разбиты, как только на место свидетеля был вызван Бернард Спилсбери. Первым делом он заявил, что экспертам со стороны защиты следовало бы знать, что сухожилия не пронизывают кожу. Они расположены как раз в мышцах, которые убийца вырезал. Линия альба, продолжал он, всего лишь указывает, где под кожей находятся соединения мышц и сухожилий. Но их-το в данном случае нет, а значит, и линию увидеть невозможно. Но самым убийственным было следующее заявление. Спилсбери с иронией сказал, что раз его оппоненты не нашли сухожилий, характерных для низа живота, то он может их показать — и приподнял пинцетом остаток сухожилия. Даже видавший виды судья лорд Альверстон был поражен. Он прямо спросил у Торнболла, видит ли он сухожилие. Свидетели защиты были вынуждены признать, что перед ними — участок кожи с нижней части живота. Но продолжали настаивать на том, что шрам — это не послеоперационный шов, а кожная складка. В ответ на это Спилсбери распорядился принести микроскоп и положил на предметное стекло подготовленные препараты. Присяжные столпились вокруг микроскопа. Каждый из них мог лично убедиться в том, что при сильном увеличении на шве хорошо просматриваются следы иглы.
22 октября присяжные удалились на совещание. Уже через двадцать минут они вынесли вердикт: «Виновен!». Спустя четыре недели Криппена, врача-убийцу, повесили. Все его попытки скрыть убийство жены потерпели крах. Не помогло ни прекрасное знание анатомии, ни продуманная линия поведения.
Преступление Криппена вполне могло стать идеальным. Для этого им с Этель нужно было только немного подождать и не привлекать к себе внимания. Но Криппен поторопился покинуть Лондон. Возможно, он не мог больше находиться в одном доме с останками своей жертвы. А может быть, приход инспектора Дью убедил его в том, что правда так или иначе выплывет наружу. Как бы то ни было, процесс по делу Криппена еще раз подтвердил старый тезис: преступник всегда совершает ошибки.
Дело Жанны Вебер, или Роковая ошибка судебных медиков
Имя Жанны Вебер в начале XIX века стало синонимом нечеловеческой жестокости. Эта невзрачная женщина собственноручно задушила нескольких детей, однако всякий раз избегала наказания из-за ошибок судебной медицины. Газеты писали о ней как о невинной жертве судейского произвола до тех пор, покаубийцу не поймали на месте преступления.
Жанна Вебер не была коренной парижанкой. Она родилась в рыбацкой деревушке, а в столицу Франции приехала в четырнадцатилетием возрасте. В 1893 году она вышла замуж за Жана Вебера, и на свадьбе звучало немало шуток по поводу сходства имен супругов. Прошло несколько лет, и в обширном семействе Вебер начали твориться страшные вещи: меньше чем за месяц умерло четверо детей. Все они погибли от удушья. И во всех случаях рядом с детьми была Жанна Вебер. Тревогу подняла Чарлез Вебер. Пятого апреля 1905 года она принесла в приемный покой госпиталя Бретоно едва дышащего ребенка с посиневшим лицом. Доктор Сайан осмотрел ребенка и обнаружил явления, свидетельствовавшие о перенесенном приступе острого удушья. Разумеется, он начал расспрашивать перепуганную женщину о возможных причинах этого состояния. Чарлез рассказала, что в этот день она вместе со свояченицей Пьереттой Вебер решила навестить Жанну Вебер — свою родственницу. Своего маленького сына, Мориса, взяла с собой — дома его не с кем было оставить. После обеда Жанна попросила гостей сходить за покупками — она плохо себя чувствовала. Женщины охотно согласились. Они оставили ребенка в доме, а сами вышли на улицу. Пьеретта вернулась в дом через какихто пять минут. Морис лежал с посиневшим лицом на кровати, изо рта его шла пена, а Жанна Вебер сидела рядом с ним. Обе руки родственницы были под рубашкой, на груди малыша. Следом за Пьереттой в комнату вошла Чарлез. Она буквально вырвала сына из рук Жанны Вебер и бросилась сначала к ближайшему врачу, доктору Муку, а затем — в госпиталь. После рассказа Чарлез доктор Сайан тщательнее осмотрел Мориса. На этот раз он заметил на шее мальчика красноватый след величиной с палец, более отчетливо видимый с боков, чем спереди. Морис был вне опасности, но его на всякий случай поместили в детскую палату. Мать осталась с ним.
