Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
“Дневника” М. Башкирцевой. Вот что пишет известный адвокат и писатель А.Ф. Кони
отцу Любови Яковлевны 1 августа 1887 года:
“... я читал отрывки из дневника Башкирцевой и жалею, что Любочка (которой я очень
симпатизирую) переводит это больное, гнилое, страдающее преждевременным
истощением произведение раздутой знаменитости. Наша литература ничего бы не
проиграла от отсутствия этого перевода. Видите - я говорю не стесняясь, как подобает по
дружбе”.
Тон статей появлявшихся в печати был отнюдь не восторженный. Чего стоят такие
названия: “Ярмарка женского тщеславия”, “Жертва самообожания и культ Марии
Башкирцевой”
Любовь Гуревич работает над переводом “Дневника”, пользуясь советами Марии
Степановны. Как мы уже говорили, мать Марии Башкирцевой корректирует с нужной
точки зрения и то, что нужно или не нужно знать русскому читателю. Таким образом,
“Дневник” проходит горнило родственной, французской и русской цензуры. Напомним,
что впоследствии к этим цензурам была добавлена еще цензура пресловутого
“комментатора” издательства “Молодая гвардия”. Однако, издатели не спешат печатать и
это кастрированное произведение в России.
Столкнувшись с этой проблемой, Л. Гуревич решает взять дело в свои руки и совершает
многоходовую комбинацию. В мае 1890 года, популярный, а к тому времени почти
разорившийся журнал “Северный вестник”, был куплен группой пайщиков, среди которых
была и Л.Я. Гуревич. Свой пай в пять тысяч рублей она приобрела на деньги отца. Но дела
у журнала по-прежнему шли плохо и весной 1891 года, Любовь Гуревич, взяв у своего
дяди по матери еще 15 тысяч рублей, становится владелицей и издательницей журнала. Не
будем здесь распространяться о ее деятельности на журналисткой ниве, отметим только, что журнал тяготел к такому роду литературы, который теперь определяется как жанр non-fiction и что вновь возросшей популярности журнала немало способствовала публикация
“Дневника” М. Башкирцевой в переводе Л. Я. Гуревич на протяжении всех двенадцати
номеров 1892 года, после чего он уже в книжном варианте выдержал несколько
переизданий.
“Дневник” имел оглушительный успех и оказал влияние на многих молодых писателей
того времени. Им зачитывались В. Брюсов, М. Цветаева, В. Хлебников и другие.
Переписка благодарной Марии Степановны Башкирцевой с переводчицей Л. Я. Гуревич
длилась долгие годы. Мать всячески пропагандировала наследие своей дочери на родине, напирала на ее патриотизм, а потому непрестанно повторяла в письмах, что Мария хотела
вернуться в Россию.
“Мария Башкирцева уехала из России, когда ей было десять лет (мы знаем, что в
двенадцать - авт.), и вернулась туда в первый раз на 16<-м> году своей жизни; училась, выросла она и работала всегда за границей, преимущественно во Франции, в Париже.
Самое сильное желание ее было - усовершенствоваться, развить свой талант, написать
историческую картину и ехать на родину. Еще год жизни и она была бы на родине и
работала бы там”.
“Нечего и говорить о том, что она была русская, что любила свою родину, что все ее
устремления были сосредоточены на том, чтоб ехать домой и показать на родине, что
может сделать женщина”. ( Оба письма за 1891 год).
Но это неправда, даже в ее дневнике, в напечатанных его страницах, есть прямые слова, что никуда она ехать не собирается, и не потому ли квасной патриотизм “комментатора”
современного издания (прости, читатель) заставляет его выкинуть эти места, а они ведь
очень примечательны, тем более, что написаны за несколько месяцев до смерти и
являются как бы последним ее волеизъявлением. Приведем это место полностью:
“Я когда-нибудь умру от негодования перед бесконечностью человеческой глупости”, как
говорит Флобер. Ведь вот уже тридцать лет, что в России пишут дивные вещи. Читая
“Войну и мир” Толстого, я была до того поражена, что воскликнула: да ведь это второй
Золя! (Это высказывание, безусловно, может вызвать раздражение патриота: Как? Великий
Толстой! И на первом месте какой-то Золя! Но именно через это сравнение можно понять, что для нее было первично, а что вторично - авт.) Теперь, правда, они посвящают наконец
нашему Толстому очерк в Revue des deux mondes, и мое русское сердце прыгает от
радости. Это этюд принадлежит Вогюэ, который был секретарем при русскому посольстве
и, изучив литературу и нравы, посвятил уже несколько этюдов моей великой прекрасной
родине. А ты, негодная! Ты живешь во Франции и предпочитаешь быть иностранкой! Если
ты так любишь свою прекрасную, великую, чудесную Россию, поезжай туда и работай
там. Но я тоже работаю во славу моей родины...”
Не могу удержаться, что не привести фразу, которая следует дальше и которую
выкидывают все редакторы:
“... Если у меня со временем разовьется такой талант, как у Толстого”.
Это надо понимать так, что тогда она с триумфом, на белом коне, и посетит, возможно, свою прекрасную, великую и чудесную родину. А пока...
“Если бы у меня не было моей живописи, я бы поехала! Честное слово, я бы поехала. Но
моя работа поглощает все мои способности, и все остальное является только интермедией, только забавой”.
Как мы видим, никуда она ехать не собиралась. Художник, по ее убеждения, должен жить
во Франции. И она была права: на том историческом отрезке, как мы знаем, Париж был
единственной мировой столицей живописи, законодателем мод. Она предпочитает любить
свою великую и прекрасную родину издалека.
Культ Марии Башкирцевой быстро распространился по всему миру. Смерть – хорошая
раскрутка. Ее склеп с часовней на время превратились в литературный салон.
Предисловие к каталогу картин Марии Башкирцевой в 1885 году написал по просьбе
матери
(и наверняка небескорыстно, Башкирцева была в состоянии хорошо оплатить его труды) Франсуа Коппе, известный поэт и прозаик, в ту пору свежеиспеченный “бессмертный”
(он получил звание академика Французской академии в 1884 году). В теперешнее время
поэзия Франсуа Коппе и Сюлли Прюдома, к которому обращалась Мария Башкирцева,
считается во Франции весьма банальной. Я думаю, такой банальной она была уже и тогда.
Марии Степановна Башкирцева, умершая только в 1920 году и пережившая свою дочь на
36 лет, много сделала для увековечивания ее имени.
В 1900-х годах она решает передать коллекцию произведений своей дочери в дар Русскому
