Владимир Рекшан - Самый кайф (сборник)
– А зря, – пожалел я. – Представляешь, какой пиар! Дали б тебе по башке дубинкой – а вся страна встала б на защиту!
Апофеозом фестиваля стал заключительный день. Перед отъездом в столицу Митя, при содействии музыкантов из группы «Зачем», сделал из Невы водозабор. С крейсера «Аврора» зачерпнули ведро невской экологически не особо чистой водицы и в канистре привезли в Москву. В три часа дня из «Царева сада» вышла процессия с ведром. На всех были бескозырки. Автор этих строк участвовал в процессии и поэтому расскажет правду.
Мела метель. У моста, ведшего к Кремлю, люди в штатском напряглись и стали окружать, но после, похоже, получили инструкцию и рассосались. В том месте над Москвой-рекой, откуда собрались вылить привезенную водицу, какой-то бритый мужичок в хорошей одежде вещал что-то такое агитационное в камеру. С бескозырками и ведром пристроились рядом.
– Ну, с богом, – сказал Митя, поднял ведро и вылил воду.
Затем попытались сделать водозабор из реки Москва. Ее предполагалось привезти в Питер и вылить в Неву – посестрить таким образом. Митя бросил ведро в реку, думая, что гитарист «Зачем» станет держать конец веревки, длину которой перед покупкой долго и старательно рассчитывали. Но бас-гитарист уже выпил всякого пива и конца не удержал. Новое цинковое ведро просто утопили напротив Кремля! От приступов смеха долго не могли оправиться. Но акция-то срывалась! Пришлось спуститься с моста на набережную и сквозь пургу идти километр. Наконец нашли спуск к реке. Затем долго топили канистру, тянули тяжесть на берег. Метель продолжаламести. Три телеканала снимали всю эту веселую галиматью…
Вечером в «Царевом саду» играла группа модного Алексея Айги. Рафинированные румыно-цыганско-джазовые мелодии и аккорды возле установленной посреди сцены канистры. После Рекшан и Шагин провели гражданскую акцию и посвятили в петербургское гражданство человек восемьдесят. Все желающие получили соответствующие вкладыши в паспорта. Были также заключены два гражданских брака, в одном из которых участвовали московский поэт Емелин и питерская художница Васильева. В произнесенной в микрофон гражданской речи прозвучала такая жизнеутверждающая мысль: «Идеальный Петербург – солнечное сплетение нашей воссоздаваемой империи. Он, как джокер, покрывает все самовлюбленные тузы материальной России!»
В финале фестиваля Шагин, Рекшан и группа «Зачем», надев тельняшки, пели духоподъемные песни. В зале и гримерке постоянно появлялись подтянутые мужчины и внимательно вглядывались в происходящее. Но на этот раз ничего не увидели.
Потому что. Между нами. Тьма.
Родина на реке Уй
Стояла, лежала, скользила, летала, шаталась и проходила теплая осень 2006-го. И кто сказал, будто бы из неба падает снег, какие-то кристаллы, прошлая вода, и требуется натягивать на себя свитера и подштанники, чтобы не пропасть поодиночке! Нет! Лето останется навсегда, и друзья останутся, и милашки. И никто не умрет, и Солнце не потухнет ни за какие коврижки!
Такая вот литературная фигура, прием. В них я поднаторел, как сантехник в унитазах.
Одним словом, опять поехали. Поехали в город Челябинск. Директор дела, мини-олигарх и красный матрос, Михаил Сапего, на мой извечный вопрос: «Хотелось бы знать точно – какова суть моего участия? Каковы гонорарные перспективы?» – отвечал просто, но туманно:
– То да се. Выставка плюс песни. Деньги? Эх, деньги!
– Понятно, – не понял я, но на Ладожский вокзал пришел вовремя и с гитарой. С Сапегой появился Юнга, Малой. Мелкий, вновь прибившийся юноша-вундеркинд В. Соловьев. Он знал назубок классиков митьковства, песни Гребенщикова и все остальное. Хотя на нем красовались бушлат и бескозырка анархиста с лентами, В. Соловьев, кроме русского, говорил, как князь Кропоткин, на безупречном французском и вызывал зависть. Цокал по платформе юноша сапогами сорок пятого размера, пах портянками и гляделся на тысячу баксов. Не сразу, но возник Фил, Андрей Филиппов, перебежками тащивший артистический скарб из картин, коробок и картонок. Издалека, по шуму толпы, стало явным появление Шагина. Пласидо Доминго русской рок-сцены оказался, как всегда, большой и жизнерадостный. Вместо коренастого и пожилого Тихомирова с его билетом в руках пришла высокая девушка с длинной шеей. Ее звали Люда, но почему-то она представлялась как Люба. Люба Горькова. Решили так:
– Будешь не «ва», а «го». Любовь Горького.
– А кто Горький? – согласилась мадемуазель.
Тихомиров бы, понятное дело, усилил классичность делегации, но В. Соловьев и Л. Горького улучшали пригожесть. А это немаловажно при встрече с публикой. Но по билету мужчины женщину не посадили. Как Шагин ни представлялся – не вышло. Экипаж поезда принадлежал Казахстану и любил Джамбула, а не митьков. Но брал деньги. Пришлось заплатить начальнику поезда Санкт-Петербург – Алма-Ата полную стоимость.
– Не хочу я строить союзное государство с этими, fuck, казахами! – сказал я.
– Да уж! – согласился Фил.
– Мы за интернационал! – напомнил Сапега, а Шагин троекратно облобызал начальника вокзала, вышедшего засвидетельствовать ему свое бюрократическое почтение.
После этого началось движение, и к ночи мы уже ехали сквозь бесконечные леса.
Родина у нас, хочу заметить, великая. Боґльшая часть ее величины не тронута рукой человека – только пластиковые бутылки из-под пива и сомнительных минеральных вод говорят о принадлежности земли Российской Федерации.
Мегатонны леса и мрака. Колеса стучали о рельсы, а митьки резались в «крейзи фул» шумно, но трезво. На полустанках спускались на ветреные платформы курить, стараясь не упустить Фила, который, несмотря на ночную темень, что-то такое рисовал в блокноте, забывая про поезд.
Однажды утром мы проснулись в Свердловске. Там нас ждал молчаливый водитель. Перегрузившись в микроавтобус, покатили в сторону Челябинска, и дорога была красива – поля и рощи. Шоссе было в порядке, солнце струилось с неба без летнего остервенения, лаская землю, как послекоитусный любовник. Челябинск надвинулся заводами и дымами. Где-то в центре города в автобус впрыгнул бодрый мужчина средних лет с гитарой. Его звали Гарри Ананасов. Это он предполагал командовать нами. Бодрый Гарри стал называть имена общих знакомых, показался энергичным и положительным. Когда мы уже выехали из города, Гарри сказал:
– Я же тогда совсем юным был, но все равно помню, как у вашего гитариста штаны порвались.
О боже! Надвигалось прошлое 1990 года из книги «Кайф вечный». Прошло шестнадцать лет, распался Союз, случились две чеченские войны, дефолты и президенты, а тут еще помнили штаны Богданова и как он их снял на сцене!
