Мэтью Бжезинский - Казино Москва: История о жадности и авантюрных приключениях на самой дикой границе капитализма
Возможно потому, что у Зайдемана были по-детски голубые глаза, никто в лагере для военнопленных не заподозрил в нем еврея. Этот секрет он хранил в себе с детства, поскольку не хотел, чтобы мальчишки его дразнили на улице. С другой стороны, вплоть до своего освобождения он и понятия не имел, что нацисты уничтожали евреев.
– После войны у меня никого не осталось из близких: мои братья, сестры, двоюродные братья и сестры – все были мертвы. Так что, приехав в 1945 году в Варшаву, я несколько месяцев бродил по ее булыжным мостовым, пока не наткнулся на синагогу Нозик – единственное уцелевшее здание во всем еврейском гетто.
Войдя в здание, он увидел забрызганные навозом стены и разбросанное на полу сено. Гестапо превратило здание в конюшню для офицерских лошадей, участвующих в парадах. Только поэтому синагогу не разрушили, как все остальные здания в городе.
– Я отыскал лопату и начал все чистить, – вспоминал Зайдеман. – С тех пор я и нахожусь здесь.
Ошеломленный услышанным, Гена напряженно всматривался в пожилого раввина внизу.
– Ты хотел бы с ним встретиться? – спросил я.
– Нет-нет, – мягко ответил он. – Если можно, мы посидим здесь еще несколько минут.
– Это главный раввин Польши, – сказал Зайдеман.
Раввин Пинхас Менахем Джоскович действительно был единственным раввином в Польше. (Раввин из Бруклина должен был появиться здесь только на следующий год.)
Хрупкого телосложения, в строгом черном костюме, с морщинистым лицом, пронзительными глазами и большой серебряной бородой, подстриженной прямоугольником, он, на первый взгляд, казался неприветливым. Гена прошептал, что раввин Джоскович выглядит как персонаж со старинной картины.
Раввин Джоскович родился в Лодзи. Этот промышленный город перед войной был известен широко раскинувшимися корпусами текстильных фабрик из красного кирпича и невероятно богатыми торговыми баронами, которые выкладывали полы в своих дворцах золотыми монетами. Выживший в Лодзинском гетто, последние годы войны Джоскович провел в лагере смерти Берген-Бельзен. После освобождения из лагеря англичанами он эмигрировал в Палестину, где участвовал в израильской войне за независимость. Джоскович прослужил семнадцать лет в вооруженных силах Израиля армейским капелланом, а после увольнения из армии основал собственный фармацевтический бизнес в Тель-Авиве и обзавелся семьей.
Когда в 1989 году величественное здание коммунизма в Польше развалилось, он вернулся на родину, чтобы духовно окормлять в оставшихся в живых варшавских евреев. За несколько месяцев до нашего посещения синагоги Нозик раввин лежал в госпитале после ранений в голову, полученных при нападении польских скинхедов. Как сказал нам Зайдеман, многие советовали Джосковичу вернуться в Тель-Авив, но он поклялся, что не вернется в Израиль до тех пор, пока не найдет достойного преемника, который бы ревностно заботился о духовных потребностях польских евреев.
Зайдеман посмотрел на Гену, который все еще находился под впечатлением своего первого посещения субботней службы, и спросил:
– Трудно ли живется евреям в той части России, откуда вы прибыли?
Лицо Гены омрачилось, и он был в состоянии только утвердительно кивнуть головой.
Когда мы вышли из синагоги, дождь уже перестал, но утреннее небо еще было затянуто облаками. На фоне прижатых к земле грозовых облаков хорошо был виден и зловещий шпиль Варшавского Дворца культуры, резко выделяющийся на фоне городского ландшафта. Это оскорбительное для глаза готическое уродство – непрошеный подарок Сталина в честь присоединения Польши к советской империи – вздымалось как зловещий ружейный ствол из свадебного пирога. Игла радиомачты на конце шпиля протыкала плотный слой тумана. Некоторое время мы молча шли вдоль зданий со стенами из плохо уложенного кирпича, подкрепленных деревянными брусьями, вбитыми под углом сорок пять градусов в растрескавшиеся тротуары. Пока мы ждали трамвай на остановке недалеко от сверкающего нового небоскреба, возведенного на фундаменте крупнейшей в довоенной Европе синагоги, Геннадий сделался очень торжественным.
– Я собираюсь забрать свою семью из России, – произнес он с увлажненными от эмоций глазами. – Я не хочу, чтобы мой сын рос, все время прячась, как я. Мы собираемся навсегда уехать из Вологды.
Вологда представляла собой деревянный город, расположенный на северной границе России – диком и продуваемом всеми ветрами месте, где зимой дома утопали в сугробах, а в период короткого, теплого и влажного лета городом овладевали полчища ненасытных комаров. В царское время сюда ссылали революционеров, а позже, при советской власти, население города составляли изгнанники этой революции. В начале века Ленин провел здесь зиму, находясь во внутренней ссылке. Когда я навестил Геннадия в июле 1992 года, спустя примерно шесть месяцев после нашего посещения синагоги Нозик, небольшой бревенчатый дом, где, по словам, Ленин жил в ссылке, все еще бережно и с любовью сохранялся.
В Москве я сел в ночной поезд и уже утром добрался до Вологды, закоченевший и измученный бессонной ночью из-за постоянных ударов, толчков и лязгания старого вагона негостеприимных Российских железных дорог. Гена встретил меня на обшитой досками станционной платформе и настаивал, чтобы сразу с вокзала мы поехали к обители великого вождя.
Мы втиснулись в древний, переполненный людьми троллейбус, который скрипел и грохотал даже больше, чем мой поезд. Проехав пять кварталов, троллейбус сломался, и все пассажиры вынуждены были выйти – сгорбленные ветераны войны с медалями на лацканах пиджаков, тоненькие девочки в сапожках до колен и полные бабушки, закутанные в потные платки даже в такую жару.
– Следующий троллейбус будет через полчаса, – сказал мне Гена с безропотным спокойствием смирившегося человека, который дано привык к подобным поломкам. Пассажиры в ожидании стали устраиваться поудобнее на склонах канавы, поросшей травой. Парень рядом со мной, воспользовавшись неожиданной остановкой, решил устроить себе небольшой пикник. Он развернул покрытую чешуей сушеную рыбу, которую затем руками с грязными ногтями очистил и разломал на куски. Мы сидели, потели и отгоняли мух.
Прошло полчаса, но троллейбуса все не было. Через сорок пять минут мимо прогромыхал грузовик, оставляя за собой вонючее облако пыли и дизельного выхлопа. Все это соответствовало моему настроению.
– Бросим эту затею, давай остановим какую-нибудь машину, – сказал я, сплевывая привкус выхлопных газов.
– Но это же будет стоить двести рублей! – запротестовал Гена.
