Конец российской монархии - Бубнов Александр Дмитриевич

Настроение войск все более сдавало, а Рига и Двинск, лежавший почти на фронте, как читатель уже знает, постепенно превращались в опасные гнезда революционной пропаганды.

К сожалению, именно в этот период был задуман Ставкой переход армии к трехбатальонным полкам в пехоте с соответственным увеличением числа полков и дивизий.

С точки зрения боевого использования войск потребность в такой реорганизации ощущалась давно, и Ставка еще при мне, в 1915 г., обдумывала способы осуществления этой серьезной реформы. Однако на пути ее разрешения лежали многие затруднения, и в числе их на первом месте крайне ослабленный кадровый состав офицеров в войсковых частях. При этом условии являлось опасение, что, хотя намечавшаяся реформа и должна была увеличить число полков и дивизий почти на 25 процентов, качественно состав всех войск должен был от этого реформирования сильно пострадать. Так это и случилось в действительности. В результате проведенной реформы армия вышла из нее внутренне ослабленной, и ее сопротивляемость разного рода разлагающим началам, конечно, уменьшилась еще более.

Впечатление было таково, что, предпринимая данную реформу, в Ставке как будто не чувствовали кризиса, надвигавшегося с очевидною неизбежностью на армию и Россию…

ВНИЗ ПО НАКЛОННОЙ ПЛОСКОСТИ

Слухи о предательстве и измене, якобы внедрившихся в верхах, получили дальнейшее обоснование в неожиданном для всех назначении министром внутренних дел А. Д. Протопопова. Это назначение состоялось в середине сентября. Протопопова обвиняли в том, что, будучи председателем думской делегации, посетившей в июне 1916 г. различные государства Западной Европы, он вел в Стокгольме слишком смелые разговоры о мире с немецким финансовым деятелем Варбургом, имевшим якобы какие-то полномочия от германского посланника в Швеции фон Люциуса… Говорили, что эта беседа открыла Протопопову двери в царские покои…

А. Д. Протопопов, видный член Государственной думы, принадлежавший к партии октябристов, дважды избирался Думой на пост товарища председателя. Он же, как сказано выше, председатель думской делегации, объездивший летом этого года союзные страны для пропагандирования более тесной связи между правительствами и парламентами, докладчик в Думе по некоторым крупным вопросам, в том числе по законопроекту 1912 г. о воинской повинности.

Избрание его на крайне ответственный пост по тому времени — пост министра внутренних дел — воспринималось как акт доверия государя к Государственной думе и знак желания приблизить ее к трону. Тем более что некоторыми думскими кругами Протопопов, как лицо, близко стоявшее к суконной промышленности, довольно настойчиво проводился одно время на пост министра торговли и промышленности.

Так, однако, можно было думать лишь со стороны.

В действительности же Протопопов выдвигался наверх все тем же кружком распутинцев, а особенно был пропагандируем «тибетским» доктором Бадмаевым — одним из многочисленных авантюристов того печального времени. Будучи большим честолюбцем, Протопопов всеми путями добивался подхода к власти, причем с назначением на пост министра он легко изменил своим прежним политическим взглядам, круто повернув направо. Для более наблюдательных уже через несколько дней после назначения было совершенно ясно, что новый министр против течения не пойдет и что правительственная политика нашла в лице его себе нового верного адепта.

Не приходится поэтому удивляться, что, будучи приглашен на собеседование с членами Думы для обмена мнениями, Протопопов счел уместным явиться на собрание в мундире, присвоенном министру внутренних дел как шефу жандармов. Этим он дал ясно понять, что с пригласившими его лицами может говорить лишь на языке, приличествующем надетому на нем мундиру.

Рассказывают, что впоследствии Протопопов стал относиться с такой нетерпимостью ко всякого рода прогрессивным начинаниям, что убрал со своего письменного стола даже все красные карандаши, чтобы его резолюции случайно не окрасились в этот цвет, признававшийся им столь опасным.

Протопопов был, таким образом, именно тем лицом, коим удобнее всего было сыграть на две стороны: и Думу, по выражению Распутина, уважить, и ввести вместе с тем в состав правительства человека верного и, главное, своего.

«Пожалуйста, возьми Протопопова министром внутренних дел, — писала 9 сентября 1916 г. молодая императрица государю в Ставку. — Он из членов Думы; это у них произведет большой эффект и заставит многих замолчать…»

— Ведь это ваш, думский! — язвительно указывали на Протопопова из правого лагеря общественным деятелям прогрессивного толка.

«Милой, дорогой, устрой бедного, тебе Бог поможет», — нагло писал русскому министру Протопопову «старец» Распутин, обильно уснащая косые строчки своего послания грубейшими грамматическими ошибками.

НОЯБРЬСКАЯ ДУМА И ОТСТАВКА Б. В. ШТЮРМЕРА

1 ноября вновь собралась Государственная дума. Настроение ее было таково, что оно должно было вылиться в очень резкие формы по адресу правительства. Протопопов к тому времени еще не для всех выявился в окончательном виде, и это, по-видимому, было причиной, что центром думских нападок явился Штюрмер с его германофильством и потаканием темным силам. Думскими кругами решено было настойчиво добиваться ухода Штюрмера и образования ответственного перед народом правительства.

Тяжелые намеки были сделаны и по адресу тех лиц, в тесном круге коих замкнулась молодая императрица. В виде доказательства приводились выдержки из немецких газет, якобы свидетельствовавшие, что о германофильских настроениях этого кружка имеются сведения за границей.

Выразителем всех этих тревожных мыслей явился видный член Думы от Партии народной свободы П. Н. Милюков, который построил на них свою исключительную по яркости речь, произнесенную им в день открытия Думы.

— Что это? Глупость или измена? — спрашивал он, обращаясь после каждого отдельно сформулированного обвинения в сторону министерских скамей.

Но на эту речь с министерских мест ответа не последовало. Члены правительства отсутствовали, и их скамьи были пусты…

Речь Милюкова, запрещенная для печати, разошлась по рукам в огромном числе списков. Она обошла всю Россию, везде читалась, всюду обсуждалась…

— Измена! Измена! — кричали на все лады вне стен Таврического дворца, и это обвинение бросалось не только в сторону министров и Распутина; оно падало и к подножию царского престола.

Было ясно, что так дальше продолжаться не может…

Но как же быть?

Все настойчивее и настойчивее ползли слухи о зарождении какого-то заговора, ставившего себе целью выполнение дворцового переворота. Под величайшим секретом назывались даже имена участников этого заговора. Носились слухи, не знаю, насколько справедливые, что о цели заговора были осведомлены даже начальник штаба государя генерал Алексеев и генерал Брусилов. К ним будто бы приезжали представители каких-то организаций, принимавшие участие в заговоре.

К этим слухам примешивалось и имя генерала Рузского, бывшего в то время главнокомандующим Северным фронтом. Но я, как бывший начальник штаба этого фронта, живший в одном доме с главнокомандующим и пользовавшийся его полным доверием, категорически заявляю, что никакие осведомители по части заговора к нам в Псков не приезжали.

Где проходила, однако, грань между правдой и вымыслом — никому точно не было известно.

Одни говорили, что имеется в виду предложить государыне удалиться в монастырь или насильно увезти ее на военном корабле в Англию. Другие добавляли, что с нею вместе должен уехать и государь. Различно распоряжались в разговорах также судьбою наследника…

По особому секрету передавали также о возможном аресте государя в Могилеве или на пути в Царское, а также о других проектах дворцового переворота.

Вывод из всех этих слухов был один — император Николай II, который не сумел оградить себя от безответственных влияний и от которого невозможно было ожидать проведения насущных реформ, должен отойти от власти. Этого требуют интересы России. Выход этот менее болезненный и менее кровавый, чем путь неизбежно надвигавшейся революции…