Ю. Куликов - Сподвижники Чернышевского
Боков решительно отверг подозрение. Да, на его письме к Обручеву та же печать, что и на конвертах с «Великорусом», но, по-видимому, он, Боков, запечатал свое письмо у кого-нибудь из своих многочисленных пациентов. У кого именно, он, конечно, не помнит.
Атаки на Обручева становились все настойчивее. К каким только хитростям не прибегали враги!
В ноябре камеру Обручева посетил свитский генерал Потапов.
— Вы знали Добролюбова?
— Знал, по журнальной работе.
— Умер он-с…
Узник стиснул голову руками. Посетитель терпеливо выжидал. Вкрадчивый тон сочувствия не подкупил Обручева. Напрасно ждал Потапов рассказа о Чернышевском и других друзьях Обручева. Он уехал ни с чем.
Но, оставшись наедине с самим собой, потрясенный Владимир весь день ходил по камере. Он не мог уснуть всю ночь.
Сколько передумано дум! Лишения огромны. Но не они тяготят Владимира. Огорчает мизерность самого «преступления». Знай Обручев, что так обернется дело, он бы поспешил сделать что-нибудь посущественнее. По крайней мере было бы за что пострадать. Теперь поздно.
В декабре на него пытались воздействовать письмами родителей, убитых горем, после чего дважды возили на допросы в сенат — с тем же результатом.
В Петропавловской крепости он встретил новый, 1862 год.
В апреле по приказанию царя ему устраивают встречу с принцем Ольденбургским. Холеный отпрыск выродившейся немецкой династии знает все тонкости придворной дипломатии. После долгой беседы о родителях Обручева принц переходит к делу.
— Вы понимаете, что я приехал не для того, чтобы погубить вас, а для того, чтобы спасти… Вот бумага и перо. Напишите государю, я обязуюсь подать и добиться милости…
Обручев не двигается с места. Он не смотрит на «высокого гостя». Пауза затягивается.
— Вы понимаете, что ваше упорство составляет новое преступление? — шепчет принц. Его лицо белее бумаги.
— Лучше преступление, чем позор!
— А преступление не позор?!
Через секунду принц исчезает, но за дверью долго еще слышится истеричный вопль: «Преступление не позор?.. Преступление не позор?..»
У Обручева свое представление о чести и о позоре. Пусть его не учат титулованные особы. Принц напрасно потерял полтора часа. А сколько их потеряли Шувалов, Потапов, Путилин?
…Сегодня, по-видимому, 13 мая 1862 года. Если это так, то завтра сенат должен, наконец, вынести приговор. Несколько дряхлых служителей царского престола, уткнув подбородки в стоячие воротники мундиров, решат судьбу двадцатишестилетнего человека, единственное «преступление» которого — попытка донести до людей вольное слово.
Появляется другой «доброжелатель» — комендант крепости Сорокин, хорошо знавший его отца:
— Зачем вы себя губите?
— Что делать? Нельзя иначе.
— Хотите на свободу? Стоит только написать покаянное письмо государю…
Только не это! Пусть не ждут от него предательства. И вот поэтому завтра ему предстоит выслушать приговор. Владимир знает, что пощады не будет. Его судят не столько за распространение запретных листков. Кара его ждет за дерзкий вызов проклятому игу российской династии. Он, дворянин, предал свой класс. Этого не простят, тем более что врагов «своего класса» он защищал до конца.
В ночь на 14 мая 1862 года Обручев спал спокойно. Он честно исполнил долг.
* * *Гул многолюдной толпы на Мытной площади затих. Головы повернуты в одну сторону.
Ах, как тяжелы эти несколько ступеней, ведущих на эшафот! Пусть как угодно воспевают поэты последние шаги осужденных! Обручев поднимался, напрягая все силы.
Смерть? Нет, всего лишь гражданская казнь, но чем она лучше настоящей?
Палач грубо срывает пальто и шапку. Глухо стучит молот по железу. Вот они какие, кандалы! Сейчас его поставят к позорному столбу. А погода стоит чудесная, майская, легкий ветерок освежает голову «преступника».
В толпе раздаются выкрики:
— Прихвати мясо! Прихвати мясо! Так им и надо, смутьянам да поджигателям!
Владимир смотрит в толпу. Он видит много разъяренных лиц. Сердце его упало.
За что?!
Обручев не знал, что полиция затеяла провокацию в связи с майскими пожарами в Петербурге. Революционеров обвиняли в поджоге домов.
Гремит барабанная дробь. Палач толкает Владимира, и он падает на колени. Хруст переломленной над головой шпаги и звуки голоса, зачитывающего приговор, Обручев слышит точно сквозь сон. Впрочем, приговор ему уже известен. Лишение всех прав состояния, ссылка на каторжные работы сроком на три года и пожизненное поселение в Сибири. Империя помещиков-крепостников рассчитывалась с человеком, посягнувшим на ее незыблемость.
Генерал-губернатор Суворов был последним, кто даже после казни предложил Обручеву назвать имена сообщников.
— Я сказал все, что мог, и покоряюсь моей участи.
Вечером того же 31 мая Обручев сел в тюремную повозку. Лошади тронулись в дальний сибирский путь. Непривычно и тоскливо гремели кандалы.
Позади остались поиски» пути, первые шаги по нему, борьба за честь, за друзей и товарищей по общему делу.
Так закончились для Обручева шестидесятые годы. Он был вырван из них.
Впереди была длинная и трудная дорога, жизнь каторжника.
Трудные годыПод ним «оборвалась крутизна». Падение было стремительным, а удар такой, что до конца дней у него недостало сил и умения выбраться на прежнюю дорогу. До 1863 года он ждал революции в России. Но «натиск» был отбит. Чернышевский и Николай Серно-Соловьевич разделили печальную судьбу Михайлова и Обручева. Тяжело было пережить эти вести. Тяжело еще и оттого, что был один.
Как сложилась судьба Обручева?
Двенадцать с лишним лет сибирской каторги и поселения составили особый период в его жизни.
Первобытная сибирская глушь, стоны арестантов в острогах, мрачные рудники и заводы, наконец, бескрайная отдаленность от всего, чем привык жить и дышать Обручев, подействовали угнетающе. Перед стихией людского зла опускались руки. Каторжные порядки, заведенные на Руси, казались здесь, в Сибири, несокрушимыми, как Гималайский хребет.
Светлыми пятнами на мрачном фоне были дружеская встреча в Тобольске с Шелгуновыми да встречи с политическими ссыльными. Среди них были и польские революционеры. Но свидания были слишком короткими.
Тень декабристов витала над краем, где пришлось жить Обручеву. Многие сподвижники Пестеля и Рылеева уже ушли из жизни. Другие доживали свой век оторванные друг от друга.
В первый год каторги на Александровском винокуренном заводе, в пятидесяти верстах от Иркутска, ему посчастливилось часто видеться с Владимиром Раевским. На Петровском железоделательном заводе, где он пробыл с 1863 года почти до конца ссылки, завязалась его искренняя дружба с декабристом Иваном Ивановичем Горбачевским. Тот согревал его теплом большого сердца. Нередко читал ему письма, приходившие из разных уголков Восточной Сибири от Оболенского, Завалишина, Фон-Визина, Михаила Бестужева. Для Обручева герои 14 декабря были не только живыми памятниками, обращенными лицом к прошлому. Общение с ними ободрило его.
