Жан-Франсуа Солнон - Венценосные супруги. Между любовью и властью. Тайны великих союзов
Мнимое легкомыслие императрицы, казавшееся неисправимым, не помешало ей войти в политику. Ничто не обязывало Наполеона III отводить жене постоянное место в государственной верхушке. Подобных прецедентов в его роду не было: сорока годами ранее Наполеон I не доверил Марие Луизе — равнодушной к политическим вопросам — «полурегентство», когда ему было необходимо уехать в Германию в марте 1813 г., а затем в январе 1814 г. Но в конце катастрофической кампании во Франции регентский совет не сумел организовать сопротивление, и безвольную и безучастную Марию Луизу отправили в Блуа. Ни на острове Эльба, ни во время «Ста дней»[240] она не ездила к мужу, которого попыталась забыть в объятиях графа де Нейпперга.
Для Наполеона III Евгения была незаменима. Он признавал ее ум и здравомыслие, хвалил то, как она ими пользовалась, и, хотя иногда ругал за неуместную импульсивность, она пользовалась его доверием. Власть императрице не полагалась. Она доставалась ей не только оттого, что император был убежден в талантах жены. Причина тому иная. Император, как мы уже говорили, был неверным мужем. Его «маленькие развлечения» стоили ему нескольких неприятных семейных сцен и становились причиной регулярных отлучек императрицы, напоминавших бегство и временами сопровождавшихся угрозой развода. Стремление сохранить брак, не отказываясь от альковных удовольствий, подтолкнуло императора к тому, чтобы поделиться с женщиной, с которой он больше не делил ложе, полномочиями, сначала протокольными, а затем политическими. Угадав, как жена жаждала власти, Наполеон дал ее Евгении взамен любви. Обманутая супруга нашла утешение в исполнении новой роли. Хроническая болезнь Наполеона III, состарившая его преждевременно, довершила остальное.
Очарование и красота Евгении сделали ее самой неотразимой из посланниц. Желание содействовать мужу привело ее на дороги власти, открытые ей императором. Так окружение Евгении стало более плотным: и в Тюильри, и в Сен-Клу фрейлины в широченных кринолинах нередко «перемежались» с честолюбивыми министрами и серьезными дипломатами, ищущими аудиенции. Казалось, что дамы с милейшей картины Винтерхальтера вдруг посерьезнели.
Евгения много раз испытывала искушение оставить след в государственных делах. В ретроспективе кажется, что ей не везло. В Италии, идущей по пути к объединению, она желала сохранить светскую власть папы, в Мексике собиралась поставить императора-католика. Во Франции она старалась замедлить эволюцию империи в сторону либерального режима, который ее пугал, и она находила его опасным для будущего династии. В 1870 г. она выступила за войну против Пруссии, которую требовало общественное мнение, а потом, когда было объявлено о поражении, стала судорожно хвататься за надежду сохранить власть для сына.
Трижды Евгения была регентшей в отсутствие мужа. Поначалу она совсем не разбиралась в общественной жизни, а потом превратилась в женщину-политика, известную своими подчас категоричными мнениями, предвзятыми суждениями, бестактностью. При этом в ее действиях трудно понять, где за ними стояло решение императора, где Евгения действовала независимо. Иногда она на свой лад анализировала события того времени, придумывала решения, отличные от тех, что выносило правительство, занималась делами, которые муж предпочитал игнорировать. Евгения никогда не вела личной линии или параллельной дипломатии, не имела теневого кабинета, не собирала собственных кружков или тайных партий.
Консерватизм, к которому она причисляла себя, не противоречил либеральным реформам. Религиозная вера Евгении, доходившая до ханжества, по словам противников императрицы, могла служить католикам и ультрамонтанам. Императрице пришлось тем не менее смириться с трагическим исходом мексиканской авантюры, а также выводом экспедиционного корпуса из Рима. Волей-неволей Евгении приходилось соглашаться со взглядами мужа и принимать его выбор. Конечно, консервативные католики и сторонники автократической империи находили в ее лице благодарного слушателя. Она помогала им, передавая императору их пожелания и временами пытаясь их отстаивать, но она никогда не шла против власти мужа — ни явно, ни тайно. Наполеон III мог не бояться ни мнимой личной политики Евгении, ни каких бы то ни было партий императрицы.
Франц Иосиф и Елизавета Австрийская (1854–1898)
Два одиночества
«Если дела императора в Италии пойдут плохо, я огорчусь. Но если то же самое случится в Венгрии, это меня убьет».
Елизавета АвстрийскаяМожно ли представить, чтобы Сиси, императрица из волшебной сказки, играла какую-то политическую роль? Красота и элегантность супруги Франца Иосифа поражали практически всех. Она обожала вальсы Штрауса и венские пирожные. Каким далеким этот образ казался от сложных дебатов по национальным вопросам, которые составляли ежедневную головную боль императора на протяжении его долгого правления. Из народной памяти, связанной с судьбой Елизаветы Австрийской, словно совершенно стерлось все, что имело отношение к политической деятельности. Характер Сиси заставлял ее избегать роскоши и бремени власти, а кочевая жизнь казалась несовместимой с регулярным исполнением обязанностей правителя. Елизавета имела множество увлечений, но интерес к власти был ей, судя по всему, чужд. «Я ничего не смыслю в политике», — любила повторять она. Тем не менее когда в 1876 г., где-то в середине своего правления, Елизавета объявила: «Я не буду больше вмешиваться в политику». Видимо, этот интерес то появлялся в ней, то исчезал[241].
Елизавете (1837–1898) не было и 17 лет, когда 24 апреля 1854 г. она стала женой Франца Иосифа (1830–1916), который был на 7 лет ее старше. Она еще вчера беспечно жила в Мюнхене и в фамильном поместье Поссенхофене на берегу озера Штарнберг, где ее семья проводила лето, а Франц Иосиф, уже 6 лет как занимал пост императора Австрии и правил огромной территорией с 35 миллионами подданных, представлявшими одиннадцать народов. Этот брак, как бы непривычно это не было для правящего дома, заключили по любви. Сиси нашла принца очаровательным, он покорил ее девичье воображение. «Как можно не любить его?» — повторяла она с юношеской искренностью, когда ее спрашивали, что она чувствовала. Франца Иосифа мгновенно покорила многообещающая красота Елизаветы, ее непосредственность и свежесть: «Как мила Сиси!»
Радость Елизаветы от того, что на нее обратил внимание симпатичный монарх, тут же накрыла волна тревоги. «Я так люблю императора, — шептала она, — вот только не был бы он императором». Сиси хотелось жить в романтической любви, простой и поэтичной, под сенью внешнего мира, в свободе от условностей. Характером она напоминала своего отца Максимилиана, герцога Баварии[242], страстного путешественника, жизнелюбца, интересующегося почти всем за исключением политики. Он был равнодушен к жене, которая все же родила ему восьмерых детей. Сиси, выросла, не зная притеснения, как и отец она любила свободу и природу. Приехав к венскому двору, девушка словно угодила в тюрьму.
