Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.
Так вот, кроме мощной пушки и двух пулеметов калибра 12,7 миллиметра, на первых сериях «кобр» были установлены четыре крыльевых пулемета, а это четыре тысячи патронов. Мы их не снимали. Потом пошли машины с двумя крупнокалиберными пулеметами и пушкой. Какое-то время, правда, были самолеты с двумя подвесными крупнокалиберными пулеметами, но они не прижились. В основном были самолеты с двумя крупнокалиберными пулеметами и 37-мм пушкой.
Радиостанция на «кобре» была шикарная. На И-16, для сравнения, не было никакой рации. На земле выкладывали полотнищами: летите туда, там противник. А в «кобре» уже было 3 радиостанции, 2 передатчика. Кроме того, был еще радиополукомпас.
Для связи с землей настраивали один передатчик, а второй — для связи между самолетами. То есть можно было всегда обменяться репликами по другой линии. Немцы, конечно, занимались радиоперехватом: всех наших летчиков знали по фамилиям. Но наши их тоже слушали и тоже знали.
Наш командир эскадрильи Сидоров Николай Григорьевич одно время практиковал такой «тихий вариант». Примерно за час до вылета звено связывалось между собой по радио, а вылетали через час в обстановке полного радиомолчания. Так нам удавалось подлавливать немцев в воздухе или на земле. Заинтересовался «тихим вариантом» наш замполит. И вот, как-то раз повел командир эскадрильи звено, а он полетел ведущим второй пары, хотя редко летал. Грузный такой был мужик. Мы обычно на 6000 метров поднимались и летали, кислородом даже и не пользовались, молодые ж ребята были, здоровые. А он чуть поднялся лишнего и уже не может дышать. Вот они и пошли на 5000 метров. В результате четверка попала под атаку румынского аса, которого прикрывала пара истребителей. Получилось так, что наши оказались под огнем. Но тем не менее командир эскадрильи этого аса подбил. Даже перехватить нашим удалось, как этот румын передавал что-то вроде: «Радеску-4 — немедленно медпомощь на старт». Значит, он ранен был. Но тем не менее нашу четверку эти «мессера» все же разогнали, хотя никого не сбили.
— А если говорить об обслуживании самолета. Для «кобры» был нужен высокооктановый бензин, всегда ли он был? Или наш лили?
— Всегда был. Не было такого, чтобы наш бензин наливали.
— В полку как-то улучшали «кобру»?
— Если деформировались стабилизаторы на «кобре», их меняли. А еще у нас Камозин, если мне не изменяет память, то ли отпилотировал в зоне, то ли после задания пришел, и у него заклепки полетели. Пришлось на самолет еще ряд заклепок ставить для усиления стабилизатора. Но это не на всех машинах делали.
А вообще, разные «кобры» были. Даже попадались с автоматической системой «шаг — газ», то есть там шаг винта автоматически менялся от положения сектора газа.
О двигателе «кобры» двояко можно сказать. С одной стороны, он неплохой, чистенький против наших. На наших во время войны и герметика-то не было, самолет выбрасывал масло до самого хвоста. А «кобра» в этом плане была здорово сделана. Зато после каждого вылета нужно было с ним возиться. Нужно было снимать фильтр Куно и смотреть, не появилась ли стружка. Если стружка есть, то он заклинит на следующем вылете. Кроме того, если летчик проворонил температуру антифриза или масла, то есть перегрел мотор, считай, что ты будешь садиться на вынужденную или прыгать. Потому что заклинит мотор наверняка.
— У вас был отказ двигателя?
— Был. Один раз мы взлетали группой 12 самолетов. Только оторвался от земли, набрал метров 30, и вдруг смотрю, давление упало. Я сразу нырнул под строй, разворачиваюсь, причем по-боевому развернулся, с глубоким креном, и тут же пошел на посадку. Комдив меня потом даже отругал, мол, будешь так садиться — перевернешься. А что получилось? Когда техник вынимал фильтр Куно, мотор еще не остыл, горячий был. А там же еще фланец тонкий, узкий. Техник взял его отверткой, чтобы от основного фланца отошел, и в результате там осталась зазубринка. А он не заметил и завернул. Я взлетать стал, а зазубринка не дала плотно прижать фильтр. В результате масло выбрасывать стало и давление упало. Техника тогда строго наказали, как иначе.
У меня с наземным экипажем всегда складывались хорошие отношения, потому что без хорошей работы техников и результатов не будет. Конечно, были и такие, кто смотрел на технический состав свысока. Может быть, потому, что все же, что ни говори, из нашего полка за время войны погиб 31 летчик. Из техников или мотористов у нас в полку ни один не погиб. Они готовили самолеты к вылету, без них нельзя было совершить вылет, но равенства перед смертью не было.
У меня самого с техником были скорее товарищеские отношения, чем служебные. Как вы знаете, я был сержантом, когда пришел в полк. А техник самолета был уже лейтенант. То есть у него две звезды, а я только с лычками пришел. Его звали Василий Моргунов. Очень симпатичный, техник замечательный. Ему в полку первому из техников дали орден Красной Звезды.
Помню, уже война закончилась. Вдруг однажды ко мне один сержант — оружейник из нашей эскадри-ль/1 — подходит: «Командир, разрешите вас поцеловать». Я недоумеваю: «Почему такая надобность у тебя появилась?» — «Вы мне жизнь спасли». — «Не припомню. Вроде в таких ситуациях я с тобой никогда не был». — «Ну как же, спасли». Он мне рассказал, я тут и сам вспомнил тот самый случай, когда у меня при атаке «юнкерсов» оружие не стреляло, поскольку боекомплект был не подведен. Я тогда в переделку попал и мог настоять, чтобы оружейника засудили и отправили в штрафбат, но не стал. Вот и сказал ему: «Ну, целуй, раз я спас тебе жизнь».
— Летчики из вашего полка в штрафные части попадали?
— Нет. А из соседнего, 57-го полка один попал, но я про него уже рассказывал. Это тот самый стажер из запа.
У нас в полку тоже был стажер с интересной историей — Пушкарев Борис. Тут предварительно надо сказать, что когда сформировали 57-й полк, то его командиром стал Осипов, бывший командир полка ПВО Бакинского округа. Потом на основе полка сделали дивизию, командиром которой этот Осипов и стал. И вот, 57-й полк перевели на фронт, а Пушкарева почему-то оставили в Баку, хотя он и был в 57-м полку. Тогда он пришел в отдел кадров к какой-то девушке и выпросил у нее личное дело. Сразу его за пазуху, и поехал на фронт воевать. На фронте быстро Смерш его вычислил. Но Борис с товарищами успел встретиться, пару дней побыть в полку. И когда смершевцы приехали его забирать, товарищи из 57-го полка спрятали Бориса на чердак. А потом, чтобы замять следы, Пушкарева перевели в наш полк. Его определил командир в эскадрилью. И вот Борис задание какое-то выполнил, его подбили, он сел на вынужденную на переднем крае. Организовали наземные части все внимание к нему. Он пробыл у них, по-моему, три дня. Обычно, подкормили, привели тебя в порядок, и давай быстрей домой. А он расположился там, как на отдыхе. Когда вернулся, командир сразу на него: «Где ты был столько времени?» — «Меня там встретили хорошо». — «Ты трус. Ты специально не хотел возвращаться. Чего ты там отсиживаешься? Все летчики сразу возвращаются». Отругал его как следует, да еще, понимаешь, трусом назвал. Пушкарев решил доказать, что это не так, и на «кобре» выполнить с бреющего полета мертвую петлю. Мертвую петлю выполнять на «кобре» опасно. Ты в любом месте можешь сорваться и не успеешь самолет вывести. А он сделал это не по заданию, а сам. Он тогда то ли вылетал на задание, то ли облет самолета у него был. Не могу точно сейчас сказать, но мы видели, как он выходил метров с 20, и как начал делать петлю: тянет ее, тянет, вот-вот сорвется, но все-таки вытянул. Борис потом рассказывал, что где-то вычитал, что при выполнении петли на «кобре» можно набрать высоту в пределах 70—100 метров. Приблизительно так у него и получилось. Он доказал, что он не трус.
