Александр Гусев - Гневное небо Испании
Как ни тяжело было нам, как ни измотались мы в непрерывных боях, расставаться с Испанией, с нашими побратимами, борющимися с фашизмом, нам стоило большого труда. Однако понимали мы и другое. Срок нашего пребывания истек. В ту пору еще существовал и «работал» в Лондоне Комитет по невмешательству в дела Испании. Следовало с особой тщательностью соблюдать условия пребывания в Испании иностранных волонтеров, и прежде всего советских добровольцев.
В конце марта на подкомитете Комитета по невмешательству обсуждался вопрос о двустороннем выводе из Испании иностранных комбатантов. Естественно, что республиканское правительство весьма осторожно относилось к продлению обусловленного срока пребывания в армии иностранцев. Да и, пожалуй, главным был вопрос: на чем бы стали воевать, к примеру, летчики? Не хватало уже не летчиков, а самолетов.
Но какие бы резоны ни приводились, покидать Испанию в трудные для республики дни нам было не по себе. Словно подслушав мои мысли, Фернандо Клаудин сказал:
— Не надо грустить, Алехандро! Вы многое сделали, а мы будем драться до последней возможности. Что бы ни случилось, победить народ, сражающийся за свободу, нельзя, как нельзя остановить восход солнца. Небо могут закрыть тучи, но день все равно придет.
Мы стояли на летном поле. Опускался тихий и ясный вечер. Звенели цикады. Земля дышала теплом, и в нем чувствовался аромат апельсиновых и лимонных деревьев, которые тихо шумели под ласковым ветром. И еще в воздухе держался резковатый запах бензина и масла, но самолетов не было видно. Они стояли замаскированные по краям аэродрома.
— И все-таки уезжать трудно, — ответил я Клаудину. Фернандо положил мне на плечо руку:
— Уезжать, конечно, трудно. Труднее, чем приехать. Может быть, даже труднее, чем воевать.
— Да, — согласился я. — Потому что борьба с фашизмом не окончена. Похоже, она только начинается. И вы были первыми, кто схватился с ним лицом к лицу.
— Не вы, а мы… — улыбнулся Фернандо.
После всех формальностей передачи командования и сдачи самолетов мы на некоторое время оказались не у дел, без работы, праздношатающимися в этой сражающейся многострадальной стране. Мы — пять парней нашей эскадрильи. Пять из двенадцати приехавших: Платон Смоляков, Георгий Шубин, Евгений Соборнов, Илья Базаров и я.
Вот стоим мы, крепко обнявшись, последние из могикан, перед фотоаппаратом. С нами Михаил Викторович Кригин.
Какой-то будет наша дальнейшая судьба? Где, когда мы опять соберемся вместе? И соберемся ли?
Да, закончилось наше пребывание в Испании. Уверенность, что парни нашей эскадрильи оправдают оказанное им доверие, подтвердила боевая работа. Кому-то полегче, кому-то посложнее далась наука войны, умение хорошо воевать, но все упорно и с честью преодолевали трудности, не жалея ни сил, ни самой жизни для победы в бою, грудью прикрывая в схватке товарища, которому грозила опасность. Бывало тяжело, но мы не теряли головы, не поддавались панике, не теряли веру в нашу силу, веру в друга.
Надолго запомнится мне прощальный вечер. Мы старались быть веселыми. Обменивались памятными подарками, желали нашим землякам и испанцам здоровья, успехов, больших побед. Пели песни под гитару — испанские, русские, но было грустно расставаться.
Последние минуты прощания… Не могу сдержать слезы, глядя, как плачет мой механик, мой маленький Хосе. Странно и как-то неловко было чувствовать текущие по обветренным щекам капли. Да и не один я растрогался.
Если ты совершил более сотни вылетов и у тебя никогда не отказывал и не барахлил мотор, хотя ты выжимал из него все возможное, и если ты всякий раз возвращался на аэродром, и заруливал на стоянку, то непременно видел у крыла своего «ишачка» стройную фигурку в промасленном комбинезоне и лучистые, большие, сияющие глаза Хосе: вернулся! Его же глаза с болью осматривали обшивку самолета, подранную осколками зенитных снарядов, продырявленную пулями, и будто говорили, что каждый осколок и каждая пуля могли попасть и в тебя…
Нет более святого и чистого братства, чем братство по оружию, братство по борьбе с фашизмом!
Вспомнилось, как Хосе каждый раз перед вылетом, когда я садился в кабину, помогал мне застегнуть плечевые и ножные ремни и что-то тихо шептал, как бы невзначай, в последний момент, прежде чем спрыгнуть с плоскости, тихонько пожимал мою руку, словно говоря: «Успешного боя, благополучного возвращения».
…В марте 1938 года в день рождения Хосе получил много подарков. Я подарил ему ручные часы с надписью: «Моему Хосе — другу, ангелу-хранителю — в день рождения от друга Алехандро». Хосе с гордостью носил их несколько дней, а потом перестал. Я не решался спросить, почему. Но однажды инженер Лопес, подмигнув, сказал мне:
— Хефе, спросите Хосе, почему он не носит подарок?
Я постарался сделать это деликатно:
— Хосе, часы уже испортились?
И услышал в ответ:
— Нет, хефе, часы отличные, идут прекрасно. Но носить их нельзя. Я решил, что это будет наша семейная реликвия. Они будут передаваться от отца к сыну, пока существует наш род.
За последнее время Хосе возмужал, раздался в плечах, пошел в рост. Смеясь и смущаясь, он говорил, что вот опять пришлось заменить комбинезон, старый стал тесен.
Да, это был уже не подросток, а юноша. Красивый, стройный, словно тореро, с лицом строгим, обветренным, загорелым. И только глаза его, удивительно большие глаза цвета спелой маслины, опушенные длинными ресницами, которым могла бы позавидовать любая девушка, остались прежними. Они с радостью и верой в счастье смотрели на мир. В них отражалось все, что творилось в душе и сердце этого чудесного солдата, свободолюбивого, гордого сына Испании.
Мы расстаемся, возможно, навсегда.
Попрощались с мастерами-оружейниками Луиса и теми, кто помогал нам, заботясь о крове и еде, с бывшим тореро инженером Лопесом и врачом Франсиско; с человеком трудной судьбы Кригиным; со своими земляками и товарищами, которые продолжат борьбу. Мысленно простились с нашими товарищами, навсегда оставшимися в испанской земле: Сильвестровым, Микуловичем, Скляровым, Соколовым, Коневым.
Перед нашим отъездом на аэродром, с фронта приехал Федор Усатый. Он ехал ночью специально за тем, чтобы попрощаться с нами, пожелать доброго здоровья, успехов в службе. Попрощавшись, он снова уехал на фронт. Его внимание очень тронуло нас. Это был душевный человек, замечательный комиссар.
Мы прощались со сражающейся Испанией твердо уверенные, что, как бы ни окончился этот этап войны, народ, познавший свободу, не сложит оружия и будет мужественно бороться за свое счастье.
