Конкордия Ландау-Дробанцева - Академик Ландау. Как мы жили
Миллионщиков дал согласие на административное выселение Ландау из больницы. В январе 1964 года у больного ещё не все пальцы на больной ноге ожили. Он был по своему состоянию ещё клинический больной. Медицинский консилиум не разрешил Гращенкову его выписывать из больницы. Гращенков взял на себя незаконную миссию, а Миллионщиков вызвал управделами АН СССР Г.Г.Чахмахчева, дал ему приказ: выдворить насильно Ландау из больницы, заставить его жену взять больного мужа из больницы, хозяином которой был Президиум АН СССР. Этим приказом вице-президент Миллионщиков подписал смертный приговор Ландау. Совершилась чудовищная несправедливость, противозаконную операцию провёл в жизнь управделами АН СССР Чахмахчев.
А Келдыш отказал мне в приёме.
Когда Дау насильно выписывали из больницы, я бросилась искать встречи с Кентавром, но не тут-то было: в Институте меня не допустил к нему референт, П.Е.Рубинин, а дома мне преградила путь его жена. Они говорили: «Кора, Пётр Леонидович знает о Ландау все. Ему ежедневно о состоянии Дау докладывает Евгений Михайлович». Ощутила копыта Кентавра. Вспомнила, что во время вручения Нобелевской премии в больнице Келдыш обещал свою помощь. Помчалась в Президиум Академии наук СССР. С референтом Келдыша была знакома.
— Наташа, у меня «sos»! Президент обещал мне свою помощь.
— Кора, но его нет, и не знаю, будет ли он сегодня.
— Наташа, у меня безвыходное положение. По приказу Миллионщикова Чахмахчев хочет выбросить Ландау из больницы. Просто по интригам Лившица, Гращенкова, Егорова, даже несмотря на то, что последний медицинский консилиум категорически запретил это делать. Настоящие медики-клиницисты говорят, что после таких страшных травм, если человек остался жить, ему необходимо, как минимум, трехлетнее пребывание в клинике. Поймите, Наташа, мне спешить некуда. Я вот сяду на этот золотой стульчик у двери кабинета и буду ждать.
Наташа отвечала на звонки и часто заходила в кабинет. Два часа я просидела на стуле. Вдруг Наташа, выйдя из кабинета, решительно подошла ко мне и сказал: «Кора, вы, вероятно, устали сидеть. Давайте пройдёмся по вестибюлю». Выйдя со мной из приёмной президента, она, смеясь, доверительно сказала: «Что вы сделали с президентом, ведь он залез под стол и дрожит. Поймите, он никогда не примет самостоятельного решения насчёт Ландау. Уходите, прошу вас, ведь ему надо ехать в Кремль».
Президент не имел чести сдержать своё слово!!!
Когда Чахмахчев работал под началом Топчиева, он делал справедливые дела, и я считала его очень хорошим человеком. Но у Миллионщикова он превратился из человека в бездумного исполнителя приказов!
24 января я из больницы вернулась в 22 часа. У меня в столовой сидел Чахмахчев. Гарик был дома, он его впустил в дом.
— Конкордия Терентьевна, завтра, 25 января, вы должны под каким угодно предлогом забрать мужа из больницы. У меня приказ вице-президента АН СССР Миллионщикова. Завтра мы выписываем его из нашей больницы. 25 января, в десять часов утра машина будет ждать у дверей больницы. Завтра я должен выполнить этот приказ!
Угрюмая мрачность чиновника и стиль его злой речи меня доконали. Я сдалась. Я сказала одно слово: «Хорошо». Этим словом я предала Дау, а теперь казнюсь остаток своих дней! Ведь если бы я сказала этому чиновнику: «Пошёл вон, приказывай своей жене. Есть решение врачебного консилиума, состоявшегося в больнице, что выписывать рано, а приказы крупных чиновников, по ошибке допущенных к руководству, их единоличные приказы, вы, коммунист Чахмахчев, выполнять не должны. Я возьму мужа домой весной. Я нахожу опасным для его здоровья брать его из больницы в разгар зимы после таких тяжёлых травм».
А ведь речь шла уже о каком-то одном месяце. Я боялась лютого февраля, гулять Дау в феврале во дворе было опасно. Боялась за раненые лёгкие, которые не так давно перешли от кислорода к воздуху. Там остались опасные рубцы, а вдруг он наглотается холодного воздуха и вспыхнет воспаление лёгких. Но опасность пришла снизу! Простить себе своей слабости не могу. Раскисла, испугалась приказа Миллионщикова? Нет, я не испугалась. Я помню, во мне после сообщения Чахмахчева, вспыхнули ну не знаю, какие-то остатки моей молодой комсомольской гордости, когда я с товарищами по комсомолу во второй половине двадцатых годов крушила таких чиновников, бюрократов! Хотелось крикнуть: «Я справлюсь сама. Сама поставлю Дауньку на ноги. А когда он выздоровеет и даст жизнь новым открытиям, вам всем будет стыдно!».
Я знала — его мозг без травмы, ближняя память тоже в порядке. Ещё в начале января, гуляя с Дау по коридору больницы, увидала, что навстречу идёт Ирина Рыбникова. Подошла, сказала:
— Здравствуй, Дау.
Он ответил:
— Здравствуйте! Только, по-моему, я вам уже говорил, я вас не знаю.
— Дау, так ты до сих пор не можешь вспомнить, кто я?
— Я вам уже сказал, что я вас никогда не знал.
Я посмотрела на Дау: лицо очень строгое. Говорит серьёзно и даже сердито. Но не напускная ли это сердитость? Обычно в таких ситуациях он должен улыбаться. Когда не так давно к нему вошёл посетитель, с которым он познакомился летом на юге в 1961 году, он ему тоже сказал: «Я вас не знаю», но ведь Дау очень любезно улыбался при этом.
— Дау, кто это была?
— Ирина Рыбникова. Я её узнал, но мне медсёстры рассказали, что когда ты лежала в больнице, она посмела выдать себя за мою жену. Мне лучше продолжать её не узнавать. Иначе её надо отругать. Женщинам хамить нельзя. Не узнавать её мне проще!
Находясь в нейрохирургии, я была свидетелем: Дау её тогда не узнал. Это было в 1962 году. А в январе 1964 года, когда она пришла с новогодним визитом, он уже её узнал. Следовательно, провал памяти последнего отрезка времени тоже восстанавливается. Сам, без нейрохирургов! Без Егорова!
Наступило роковое утро 25 января 1964 года. В девять часов утра я уже была в больнице. Привезла всю одежду. Все зимнее, тёплое, но протезная обувь была рассчитана на больницу, обувь была не утеплена. Даунька обречён теперь носить только протезную обувь на заказ. Только сегодня утром вспомнила, что забыла предварительно заказать в протезном институте тёплые ботинки на зиму. Но ведь до вчерашнего вечера я не знала, что в конце января меня принудят взять его домой. Меня встретил главврач, сообщил, что есть распоряжение Миллионщикова отпустить с Ландау домой всех медсестёр, которые обслуживали его в больнице.
— Зачем же? Если больного выписывают домой, то, следовательно, он здоров?! Я отказываюсь от всех ваших медицинских сестёр. Разрешите взять одну санитарку Танечку?
— Пожалуйста, я, конечно, согласен, но вы не справитесь!
— Вот это вас уже не должно тревожить!
Дауньке я сказала:
