Александр Русов - Суд над судом: Повесть о Богдане Кнунянце
Но это дело будущего, а пока что мы приближались к месту нашего постоянного жительства. Наконец-то сможем освободиться от проклятой этапной жизни!
Все с наслаждением мечтали о том времени, когда, прибыв на место, каждый останется сам с собой или со своей семьей. Радость конца тюремного заключения и конца долгого месячного пути покрывала все остальные чувства. Даже побег как-то стушевался. К Обдорску мы приближались с тем же чувством, с каким приближаются с своей родине те, кто долго ее не видел.
Обдорск приятно поразил с первого же взгляда. Мы не ожидали, что на столь далеком севере может быть такое богатое и красивое село. Издали еще бросались в глаза две церкви и целый ряд больших, красивых, чисто городских зданий. Не будет преувеличением сказать, что там встречаются дома, которые сделают честь любому провинциальному городу Европейской России.
Оказалось, что те ужасы, которые нам рисовали в Тобольске, были страшно преувеличены. Видно, губернская администрация не имеет никакого представления о таком важном в коммерческом отношении пункте, как Обдорск. Достаточно сказать, что ни тобольский тюремный инспектор, ни чины канцелярии губернатора не знали, какой способ сообщения существует между Березовом и Обдорском: на лошадях, оленях или собаках.
Обдорчане и товарищи ссыльные еще за несколько верст до села увидели наш кортеж. Становой пристав еще с утра был предупрежден приехавшим раньше нас урядником. Все село высыпало на улицу.
Остановились мы в чайной Общества трезвости. Это довольно большое помещение со светлыми, теплыми комнатами. Чайная отдавалась в полное наше распоряжение, пока мы не устроимся. Надо сказать, что эта чайная всецело находилась в руках «политиков». Трезвость вообще не в большом почете у обдорчан, да, кажется, нигде на свете ей особенно не везет. Чайная оставалась всегда пустой, и редко когда в нее заглядывал какой-нибудь приезжий остяк или самоед. Только во время январской ярмарки, как рассказывают, чайная бывает полна приезжими из окрестностей инородцами. Но трезвость тогда уже совершенно из нее изгоняется. Каждый считает себя вправе приносить и распивать там продукты «монополки».
Товарищи ссыльные в Обдорске встретили нас очень сердечно. Местная ссыльная колония состояла из пяти человек, из которых четверо были сосланы по делу Крестьянского союза, а один — за стачку на Сормовских заводах. В Обдорск, как в самый далекий путь Тобольской губернии, ссылались сравнительно редко, да из тех, кто попадал туда, многие возвращались в Россию или переселялись на юг. Эти товарищи остались там, потому что нашли себе работу и вообще более или менее устроились.
Приехали мы в два часа дня. Трудно было найти помещения для двенадцати ссыльных, из которых семь было семейных.
Мы пошли сами искать для себя квартиры. Нас везде встречали очень любезно, но сдавать комнаты почти везде отказывались. Хозяева любезно предлагали поселиться у них на несколько дней «погостить», как они выражались, но иметь постоянного жильца не желали.
Спасла опытность лиц, знающих обдорские нравы. Нам посоветовали взять пока временно квартиры, а потом уже сговориться с хозяевами, когда они к нам несколько привыкнут. Я так и устроился. Наняв квартиру на очень короткий срок, я прожил в ней до своего побега, больше трех месяцев.
Первые дни мы наслаждались нашей свободой и даже мало виделись друг с другом. С местными жителями сношения были сведены до минимума. Но когда первая жажда одиночества была удовлетворена, мы пошли навстречу желанию местных жителей познакомиться о «депутатами».
К нам все относились очень сочувственно и открыто выражали при всяком удобном случае свое расположение. Несмотря на наше исключительное положение как лишенных всех прав ссыльнопоселенцев и признанных администрацией особенно злостными «преступниками», местные жители делали все, чтобы облегчить нам ссылку.
Даже на этом далеком севере правительство оставалось совершенно изолированным. Было время, когда революционер, попавший в глухую тайгу, чувствовал себя одиноким, чужим. Теперь горячее дыхание революции докатилось до самых отдаленных окраин Сибири.
Поэтому побеги и стали чаще! Никакие административные меры не могут надолго помешать желающему бежать ссыльному осуществить свое намерение, раз население относится к нему сочувственно. Нам, «советским», помощь со стороны местного населения была особенно необходима, так как губернская администрация сдала нас под личную ответственность местной полиции и тем лично заинтересовала ее в надзоре за нами.
Был случай, когда обдорская молодежь, да и все взрослое население выразили нам свою «политическую» симпатию.
Через месяц после нашего приезда один из товарищей собрался бежать прямо через земский тракт до Березова, а там, если удастся, тем же путем до Тобольска. Разрешение на свободный проезд у него имелось. С этой стороны, словом, не предвиделось задержки. Трудно было выехать из села.
Как раз в это время, по предложению местных жителей, устраивалась охота на зайцев. Отправлялась большая компания наших. Товарищи решили воспользоваться этой охотой, чтобы доставить собравшегося бежать на ближайшую земскую станцию. Чтобы не было подозрения на той станции, для охоты была нанята лошадь и кошевка у содержателя обдорской станции. Кучером нарочно пригласили одного из местных «пролетариев», о котором говорили, что ему все трын-трава.
Обстоятельства складывались благополучно. Охотники выехали. Проехав несколько верст, товарищ обратился к вознице с предложением отвезти его на ближайшую станцию, за что обещал десять рублей. Тот моментально согласился.
Но тут случилось непредвиденное осложнение. Оказалось, что еще два дня назад приехал на эту станцию для каких-то своих дел сын содержателя земского тракта, обдорского купца Т., и еще находился на станции. Когда товарищ подъехал и потребовал сменить лошадей, он обратил на себя внимание купеческого сына. Последний, конечно, узнал в нем одного из «советских» и сообразил, что тот собирается бежать. Он до того перетрусил, до того растерялся, что в первое время только мог роизнести: «Как же это? Ведь пристав не велел! За это я могу пропасть ни за что». Несколько оправившись, он категорически запретил дать лошадей, велел запрячь лошадей себе и поскакал в село. За товарищем послали урядника и водворили на «место жительства».
Побег сорвался. Дело обычное для нашего брата. Но любопытны оказались последствия доноса для молодого упчика.
В селе не было положительно ни одного человека, который не ругал бы его шпионом. В первые дни ему невозможно было никуда показаться, чтобы не вышла какая-нибудь «история».
