Эммануэль Каррер - Лимонов
Настя сбежала от родителей и живет у него. Однажды, возвращаясь домой поздно вечером, они видят в окнах свет. Взбегают по лестнице и, запыхавшись, входят в квартиру: внутри темно. Вроде бы все в порядке, но от этого еще страшней: Эдуард не так боится воров, которые что-то уносят, сколько тех посетителей, которые что-то приносят. Они начинают осматривать все подряд: квартира настолько мала, что, если бы им подкинули оружие, они бы его нашли, но один грамм героина… Чтобы прояснить ситуацию, Эдуард решает рассказать все прикрепленному к нему офицеру ФСБ, тому, кто дал ему номер мобильника. Офицер назначает ему встречу, но не на Лубянке, где Эдуард уже был дважды, а в метро, как в детективном фильме. Эдуард – я уже говорил – считает этого человека вполне приличным и говорит с ним откровенно: о ночном визите в квартиру, об анонимных звонках, об ощущении, что его словно загоняют в угол. Тот озабоченно качает головой: кажется, что он в курсе, но не может ничего поделать, поскольку это дело рук другого ведомства, с которым они враждуют. «Скажите откровенно, – рискует спросить Эдуард, – что вы лично думаете об этой истории в Риге? Вы считаете нормальным, что Россия бросает на произвол судьбы своих подданных?» Его собеседник вздыхает: «Я с вами согласен, но ни от меня, ни от вас ничего не зависит. Это компетенция государства».
«Правда заключается в том, – продолжает Эдуард, – что мы делаем за вас вашу работу. И вместо того, чтобы нас преследовать, вам бы следовало правильно нас использовать. Позволить нам делать то, на что вы не имеете права».
Эдуард говорит это искренне: он ничего не имеет против органов. Наоборот, ему бы очень хотелось, чтобы он и его партия работали с ними плечом к плечу, как Боб Денар и эскадроны наемников. Но офицер не склонен далее поддерживать беседу, он смотрит на часы и прощается.
7
Эдуард надеялся, что на Алтае ему удастся вздохнуть свободней, но вышло по-другому. На протяжении всего путешествия: три дня поездом от Москвы до Новосибирска и еще день от Новосибирска до Барнаула – как всегда, в плацкартном вагоне – Эдуард чувствует, что за ним следят. «Не сходи с ума», – повторяет он себе как заклинание. Но и не забывай, что для таких ощущений могут быть основания. Находить в подобных ситуациях золотую середину, как учит Лао-цзы, ставший с легкой руки Золотарева его любимым автором, не так-то просто. Когда я приеду на место, думает он, дела пойдут лучше. Ему хочется поскорее увидеть проводника и пуститься с ним в путь. Тяжкой прошлой зимой он часто думал о нем, и эти мысли, как и чтение Лао-цзы, успокаивали его: размеренные, спокойные волны, дающие возможность собраться с мыслями среди бурь, грохота и неистовой ярости мира.
Когда он приезжает к Золотареву, то узнает, что проводника только что похоронили. Какая-то женщина, вышедшая рано утром прогуливать собаку, нашла его мертвое тело возле дома. Окно его квартиры на четвертом этаже было открыто. Самоубийство? Несчастный случай? Убийство? Нацболы, с которыми Золотарев накануне провел вечер, утверж дали, что он не был пьян и не казался угнетенным.
Эдуард судорожно мнет лежащий у него в кармане членский билет НБП, который он вез в подарок Золотареву. Окружающий мир плывет у него перед глазами.
Следующей ночью происходит что-то странное. Как и было задумано, он отправляется в путь с двумя ребятами из НБП; дорогой все трое молчат, потрясенные случившимся. Погрузившись в мрачные мысли, он не обращает внимания на природу, которая в прошлый раз его очаровала: не видит ни бездонного неба, ни пейзажей, привлекающих своей девственной красотой на фоне его бесконечной глубины, не замечает ни лесного привала с чаепитием, ни суровых и благородных лиц горцев, предлагающих им свое гостеприимство. На ночь они останавливаются в том же месте, что и в прошлый раз. Деревней это назвать нельзя: всего несколько юрт и деревянная хижина, где он лег спать, даже не поужинав и так и не сказав никому ни слова. К счастью, у ребят есть палатка: Эдуард остается один.
Вытянувшись на походной кровати, он думает о мертвых. О тех, кого знал и кто уже ушел. Их становится все больше. Ему приходит в голову, что если посчитать, то мертвых окажется больше, чем живых, но считать слишком страшно. Спать тоже не хочется, а только лежать вот так, без движения. Приходит мысль о собственной смерти, и становится так странно, словно он подумал об этом впервые в жизни. Эдуард часто размышлял о том, какую смерть выбрал бы для себя: что лучше – погибнуть в бою или быть расстрелянным? Казненным по приказу тирана, которому он будет бросать вызов до последнего вздоха? Но сейчас пришло ясное понимание, что эти мечтания не имеют ничего общего с неумолимой уверенностью: он скоро умрет.
Он задумывается о своей жизни, о пути, пройденном между детством в Салтовке и этой хижиной на Алтае, где он, уже почти шестидесятилетний, лежит теперь на походной кровати. Путь долгий, с множеством препятствий и ловушек, но он не дрогнул. Он хотел прожить жизнь как герой, он прожил ее как герой, понимая, что за это придется платить.
Ему вспомнилось то, что прошлой осенью сказал ему Золотарев: согласно буддистским верованиям, центр мироздания находится именно здесь, где мир мертвых соприкасается с миром живых. Именно это место искал барон Унгерн фон Штернберг, и он, Эдуард, находится здесь.
В окно видна полная луна, сияющая над темными холмами. Вдруг, издалека и как бы исподволь, зазвучала музыка, она постепенно приближается: гонг, звуки рожков, глухое, заунывное пение. Похоже на звучащую Бардо Тходол – Тибетскую книгу мертвых, о которой он узнал когда-то от Дугина. Дугин все-таки сволочь, – беззлобно размышляет Эдуард. И все же ему будет приятно увидеться с ним в этом раю воинов. Если, конечно, труса Дугина туда пустят…
Он не понимает, сон ли обнимает его или смерть. Ему представляется, что рядом, за стенами хижины, разворачивается какая-то церемония – возможно, посвящение в шаманы. В другое время его непреодолимо потянуло бы туда, но сейчас, может, из опасения помешать приглашенным, а главное, от нежелания двигаться, он остается лежать, объятый потусторонней музыкой, слившейся с музыкой его тела: стучащей в висках кровью, разгоняемой сердцем и бегущей по сосудам. Он не спит, он просто лежит недвижимо. Очень похоже на смерть или какую-то иную – неведомую – форму жизни.
Утром он спрашивает у ребят, были ли они на церемонии. Какой церемонии? Они ничего не слышали: ни звуков торжественного ритуала, ни шаманского речитатива. Поужинали и пошли спать. Если он толкует о nightlife – смеются его спутники, – то, здесь, на Алтае, он вряд ли ее найдет.
