Эммануэль Каррер - Лимонов
К Эдуарду отнеслись со всей серьезностью: его держали в Лефортово, где сидят самые опасные государственные преступники. Самые известные политзаключенные Советского Союза, а потом России, террористы высокого полета – все побывали здесь, и в этих стенах легко представить себя Железной маской. Даже сегодня эта крепость ФСБ, расположенная на окраине Москвы, не фигурирует ни на одной карте, и уровень секретности там такой, что поначалу Эдуард не знает, в чем обвиняют его и его подельников. Адвоката к нему не приглашают, посещения запрещены. Ему не сообщают даже, когда начнется следствие и знают ли его близкие о том, что он арестован.
В отличие от большинства российских пенитенциарных заведений, в Лефортово чисто, заключенных не набивают в одну камеру, как сельдей в бочку, там не бывает ни избиений, ни изнасилований, зато изоляция очень строгая. Работать не заставляют, и, более того, если вы даже этого захотите, такой возможности у вас не будет. Одиночные камеры – вылизанные, обеззараженные, с обязательным телевизором, который заключенные могут смотреть с утра до вечера. Голубой экран, как наркотик, погружает их сначала в ватную апатию, а потом в депрессию. Раз в день пред ус мот рена прогулка на крыше тюрьмы, но каждому отведены лишь несколько квадратных метров пространства, отделенных друг от друга толстой металлической сеткой, а чтобы помешать гуляющим перекинуться хоть словечком, из громкоговорителей несется такая оглушительная музыка, что вы можете орать, сколько угодно, но не услышите даже собственного голоса. Эта не очень завидная прогулка необязательна, и многие от нее отказываются, предпочитая лежать на кровати, лицом к стене, и никогда больше не вдыхать воздуха улицы. Зимой, когда темно и холодно, не гуляет никто, и охранники, привыкшие после звонка возвращаться к себе, чтобы выпить чайку, очень удивляются, что заключенный Лимонов требует, чтобы его вывели на прогулку, которая ему положена. «Но на дворе минус двадцать пять», – возражает охранник. Неважно. За все время сидения в Лефортово Эдуард не пропустил ни одного дня и каждый раз в течение получаса носился как угорелый по своему бетонному загону, делал отжимания и боксировал в ледяном воздухе. Охранники злились, что им приходится из-за одного человека покидать свою теплушку, но даже на них его упорство производило впечатление. Кроме того, он был вежлив и никогда не раздражался: сразу видно, что человек воспитанный. Очень скоро его стали называть «профессором».
Если существует в мире нечто, что Эдуард ненавидит, так это терять время. А тюремное заключение – это царство потерянного времени, где часы утекают как нечто вязкое и бесформенное. Причем именно в Лефортово, где заключенные полностью предоставлены сами себе, это ощущается с особой ясностью. В то время как одни спят чуть ли не до обеда, он поднимается в пять утра и до самой ночи выжимает из каждого мгновения максимум возможного. Он взял за правило смотреть по телевизору только новости – и никаких фильмов или развлекательных программ, которые считал прямым путем к умственной деградации. Книги, которые обычно читают, чтобы «провести время», он игнорировал, а набирал в библиотеке груды толстенных томом ленинской переписки и, сидя с прямой спиной за столом, листал их, делая записи в тетрадке. К этому и сводились его немногие просьбы к администрации: стол, настольная лампа, обеспечивающая нормальное освещение, и тетради – и охранники, проникавшиеся к нему все большим уважением, охотно их исполнили. За год работы в таком режиме он написал четыре книги, в их числе – политическая автобиография и «Книга воды», текст, который трудно отнести к какому-то конкретному жанру, но я считаю его лучшим из того, что он создал после памятного «Дневника неудачника».
Предыдущим летом, до поездки на Алтай, нужда в деньгах заставила его поторопиться с «Книгой мертвых» – из нее я многое черпал, работая над своей. Набрасывая портреты известных людей, – уже ушедших, – с которыми его сводила жизнь, он вплетал в текст всплывавшие в памяти воспоминания, и, хотя жесткие сроки заставляли его писать в день не менее двадцати страниц, этот опыт так пришелся ему по душе, что в тюрьме он захотел сделать нечто подобное еще раз. Он мог бы, как Жорж Перек, составить полный перечень постелей, где ему довелось спать, или, как Дон-Жуан, назвать поименно всех своих любовниц. Или, как истинный денди, рассказать историю некоторых вещей из своего гардероба. Но он выбрал воду: моря, океаны, реки, озера, бассейны. Причем не обязательно те водоемы, в которых он купался, хотя, едва научившись плавать, дал себе клятву не пропускать ни одного случая окунуться там, где это в принципе возможно. И, насколько я знаю, ни холод, ни грязь, ни высота волн или коварство подводных течений остановить его не могли. Книга писалась безо всякого плана – хронологического или географического. Повествование свободно перетекает с пляжей Лазурного Берега, где он наблюдает за плавающей Наташей, к купанию с Жириновским в реке Кубань. Он вспоминает прогулки по набережным Сены во времена своего парижского бытия, гудки пароходов на Гудзоне, которым он любовался из особняка миллиардера Стивена, фонтаны Нью-Йорка, где он купался и спьяну потерял контактные линзы, бретонское побережье с Жан-Эдерном Алье и пляжи Остии, недалеко от Рима, куда он ходил с Еленой всего за несколько месяцев до того, как там убили Пазолини. Он вспоминает Черное море во время войны в Приднестровье, горные речки на Алтае, на которых Золотарев учил его ловить рыбу, и большой пруд в Люксембургском саду, где в первое время жизни в Париже, свихнувшись от голода, он всерьез собирался ловить карпов. Книга включает сорок коротких новелл, написанных на одном дыхании, легко и точно, посредством нанизывания на общий стержень эпох и пейзажей в кажущемся беспорядке, который сам собою выстраивается в определенную логику: женщины его жизни.
Анну, Елену и Наташу мы уже знаем. Он долго и подробно рассказывал, какой любовью любил каждую, как он покинул одну и как две другие покинули его, как он сходил с ума от тоски и как горько – по крайней мере, с его слов – обе пожалели о сделанном, ибо только с ним у них был шанс прожить необыкновенную жизнь. В то же время о Лизе сказано лишь мельком, о Насте – тоже, а ведь мне известно, как властно убегающее время толкает зрелых мужчин в объятия все более юных существ. Честно сказать, я нахожу эту ситуацию драматичной: мужчина шестидесяти лет, который спит только с девочками, каждая из которых моложе предыдущей, и тем не менее это так: «Книга воды» – это гимн маленькой Насте, которой, когда они познакомились, было всего шестнадцать, а на вид – не больше двенадцати. Он покупал ей мороженое и проверял домашние задания. Когда они гуляли, держась за руки, по набережным Невы в Санкт-Петербурге или по берегу Енисея в Красноярске, никто не возмущался: их принимали за отца с дочерью. Она не обладала яркой красотой, как Елена, Наташа или Лиза, это была маленькая девочка-панк, ростом метр пятьдесят восемь, робкая и замкнутая на грани аутизма. На своем алтаре полубогов скандального писателя Лимонова она поместила между скандальным рокером Мерлином Мэнсоном и серийным убийцей Чикатило. Эдуард был для нее божеством, и он, находясь за решеткой, тоже начинает испытывать к ней чувство, сродни религиозному. Любовно и радостно, как драгоценные камни, он перебирает в своей книге воспоминания о двух годах их совместной жизни. Ей уже девятнадцать, и он беспокоится, думая о том, как она живет там, на воле, помнит ли его, не предала ли. Ему свойственно гордиться своим трезвым, реалистичным отношением к жизни. Уверенный в своей способности сохранять верность, он не питает подобных иллюзий в отношении других. Елена, Наташа, Лиза – ему бы и в голову не пришло, что в подобных обстоятельствах они способны дождаться. А вот Настя – да. Он надеется, что она его ждет, он верит, что она его ждет, и если все окажется не так, это будет для него настоящим ударом.
