Татьяна Бобровникова - Сципион Африканский
Тем не менее Люций был не вовсе лишен достоинств, и Публий считал долгом старшего брата тащить его за собой по лестнице общественной славы, хотя, говоря по совести, Люций был очень большой обузой и иногда должен был казаться Сципиону тяжкой гирей. Этого-то ничем не примечательного Люция и выбрали консулом (190 г. до н. э.) с тем, чтобы его сопровождал Публий и руководил всеми его действиями. «Он обещал, что поедет в Азию легатом при Люции Сципионе: старший при младшем, храбрейший при робком, человек величайшей славы при столь ею бедном» (Val. Max., V, 5, 1).{75}
Никогда еще Рим не имел дело со столь могущественным врагом. Город содрогался от ужаса. Публий же был исполнен своей всегдашней уверенности. Перед отъездом он озаботился об одном: у подножия Капитолия он соорудил триумфальную арку для торжественного въезда после победы над Антиохом. Когда по Италии прошла весть, что Публий вновь командует армией, его ветераны стали записываться в его войско добровольцами, чтобы вновь сражаться под началом любимого полководца и воочию видеть его чудесные победы (Liv., XXXVII, 3–4).
Итак, в 190 году до н. э. оба Сципиона высадились в Греции. Антиоха уже не было в Европе, из врагов оставались одни этоляне. Как только Сципионы оказались в Элладе, к ним явилось посольство от афинян. Оно преследовало двоякую цель. С одной стороны, они хотели помочь этолянам и вымолить для них у римлян мир и прощение, а сами этоляне после истории с Манием Глабрионом поклялись не говорить ни с одним римлянином, кроме Тита Фламинина. С другой стороны, афиняне как истые греки были любопытны и теперь сгорали от желания видеть знаменитого Публия Африканского. Публий принял их со своей обычной светской любезностью. Он совершенно обворожил своих гостей, они заслушивались рассказами о его сказочных приключениях. Когда же наконец послы завели разговор о деле, Сципион уверил их, что для него не может быть ничего приятнее мира с этолянами. «Он видел в послах пособников своих замыслов, — пишет Полибий. — Дело в том, что Публий желал закончить дело с этолянами почетным миром. А если бы они отказались принять его условия, он решил совсем бросить эту войну и переправиться в Азию в том убеждении, что завершение войны и всего предприятия принесет не покорение этолийского народа, а торжество над Антиохом и утверждение римского владычества над Азией» (Polyb., XXI, 4, 4–5).
Афиняне вернулись в полном восторге и с жаром стали убеждать этолян ничего не бояться и довериться великодушию римского военачальника. Но не так-то просто было сломить подозрительность этолян. Перед их глазами все время стоял Маний, и они видели себя в кандалах и в ошейниках. Наконец, скрепя сердце, они отправились. Однако одного взгляда на Сципиона с его утонченной любезностью было довольно, чтобы рассеять все их подозрения. «Еще обходительнее, еще ласковее беседовал Публий с этолянами» (Polyb., XXI, 4, 10). Разумеется, поведение Сципиона как небо от земли отличалось от поведения грубого Мания Глабриона. Но манеры его не похожи были и на обхождение Тита, с которым этоляне вечно пикировались, вечно издевались один над другим и подкалывали друг друга. С Публием ни о чем подобном не могло идти и речи.
Стоило этолянам заикнуться о мире, как римский полководец уверил их, что это и его заветная мечта. Но заключить мир ему все-таки не удалось, ибо сенат считал этолян изменниками и слышать о них не хотел. Этоляне пали духом. Тогда Сципион предложил им вместо мира длительное перемирие, за время которого они могли бы послать посольство в сенат. На том и порешили. Теперь дела в Элладе были закончены.
Публий вызывал всеобщее восхищение и любопытство в Элладе. Греки по обыкновению рассыпались в льстивых любезностях, тем более что помнили, как благосклонно их слушал Тит, который позволил уставить все города Греции своими статуями (Арр. Maced., 4). И, разумеется, его статуя украсила и ту площадь в Коринфе, где стояли все великие полководцы.[143] Но, как мы знаем, на все лестные и почетные предложения Публий отвечал вежливым, чуть насмешливым отказом.
Римляне спешили к переправе в Азию. Путь их лежал через дикую Фракию. Страна считалась почти непроходимой, и, что хуже — тропы и теснины охраняли македонцы, властвовал над которыми Филипп, разбитый, но не примирившийся враг Рима. Трудно поверить, что этот изворотливый и хитрый властитель согласится провести через свою страну римлян. Но римским дипломатам удалось убедить царя помогать республике против Антиоха. Поэтому Филипп обещал, что пропустит римлян через Фракию.
Когда войска подошли к македонским границам, Публий неожиданно остановился. В ответ на удивленный взгляд Люция его брат сказал, что Филипп кажется ему человеком непостоянным и коварным, поэтому он хочет послать кого-нибудь сейчас к царю, чтобы узнать его настроение. Ехать вызвался молодой офицер Тиберий Семпроний Гракх, человек, которому суждено было сыграть роковую роль в судьбе Сципиона. Тогда это был пылкий и смелый юноша. Мысль ехать одному к жестокому Филиппу, может быть, подвергнуться тысяче опасностей, чтобы спасти римское войско, чрезвычайно его увлекла. Он немедленно сел на коня и помчался к царю македонцев. Была уже ночь, когда Тиберий подъехал ко дворцу. Несмотря на поздний час, все окна были освещены огнями. Филипп по македонскому обычаю проводил время за пирушкой. Эти македонские пиры современники сравнивали с пиршествами лапифов и кентавров. Вина лились рекой. Сотрапезники хмелели и совершенно теряли голову. На одном из таких пиров Александр собственноручно умертвил своего лучшего друга Клита, на другом два сына Филиппа, теперешнего владыки, чуть не зарезали друг друга. Но раздумывать сейчас было поздно. Тиберий смело вступил во дворец.
Царь был уже наполовину пьян, но настроен миролюбиво. Когда же он услышал, что в нескольких милях от него находится знаменитый Сципион Африканский, он воскликнул, что жаждет видеть у себя на пиру такого почетного гостя. Вот как случилось, что несколько часов спустя Сципион и Филипп Македонский очутились за одним столом. Публий завязал с Филиппом разговор, который чрезвычайно увлек царя. Филипп был очарован римлянином. Он держался со своим знаменитым гостем с удивительным тактом. Публий впоследствии говорил, что Филипп принимал его с необычайной светской любезностью, без тени грубой роскоши и раболепия, которые внушали Сципиону отвращение (Liv., XXXVII, 7). Разговор зашел о Новом Карфагене. Филипп очень интересовался и недоумевал, как Публий взял его. Римлянин обещал описать царю штурм во всех подробностях. И он сдержал слово. Через некоторое время Филипп получил от Сципиона письмо с подробным рассказом об этом чудесном событии (как знает уже благосклонный читатель, это письмо держал в руках и изучал Полибий, но — увы! — не пожелал привести его в своей «Истории»).[144]
