Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970
Животное после первого попадания бросилось бежать и уронило помет; на этом месте мигом оказались крупные серые скарабеи, которые занялись им. Их сопровождал такой же крупный, но шелковисто-зеленый вид, который встречался нам на Пиньяне. Сеньор Тюббен принес мне их полную банку; я поблагодарил его, и от имени Лоденфрая тоже. Снова пример невероятной способности восприятия некоторых насекомых; это граничит с волшебством.
В первой половине дня пришли лечиться от глистов негры. Что такое собственно «черный»? Замечаешь ли, что ты черный только тогда, когда соприкасаешься с белыми? Или человек обладает прирожденным недоверием к черному, как к ночи или к темноте в сравнении со светом? Почему негры пытаются распрямить у себя курчавые волосы? В Америке этим живет целая индустрия. Вероятно, чернокожая женщина ощущает черного мужчину более красивым. Почему «черный», «негр» стало восприниматься как бранное слово? В Бразилии я слышал, что в присутствии слуг говорили о «синих». Я предпочитаю здесь «африканец». Сегодня «раса» получила подозрительный привкус; тем не менее, европеец в наши дни является всемирным манекеном. На его языке говорят, носят его одежду, вплоть до галстука. Японка подражает американским кинозвездам; для негритянского вождя белокурая жена — символ статуса. Если бы негры следовали своему номосу, все здесь выглядело бы иначе, естественнее. Такие слова, как «равноправие», адаптированы, однако используются только с задней мыслью о применении силы. Мир вошел в такую фазу, в которой один отцеживает от нечистой совести другого. Доилыцик совести, новая профессия. Этим живут народы, партии и одиночки, даже философы. И это тоже не улучшает дело и бьет мимо; мне негры были и есть приятны.
КИЛУМБО, 21 НОЯБРЯ 1966 ГОДА
После завтрака со Штирляйн к большому корчеванию, на сей раз пешком, поскольку Франци Штауффенберг уехал в Калуло; он доставит оттуда почту.
Сначала мы шли вдоль реки, уровень воды в которой за это время упал, однако перейти ее, чтобы, как рассчитывали, навестить второго португальского соседа, не смогли, а ограничились испытанным обходом по периметру четырехугольника.
[…]
Под корой омертвелых стволов гигантский полужесткокрылый клоп[508] показался сегодня особенно необычным. Шейный щиток тернистый, бедро в огненно-красную полоску, роскошный экземпляр.
Вечером еще на гору. Я следую по тропе до оставленной открытою части плантации; только по пальмам можно понять, что площадь была возделана лишь совсем недавно. Разлетались диковинные птицы; они загребали вытянутой вперед шеей. Совсем рядом пальмовый орел[509].
На обратном пути я, вместо привычной, свернул на похожую просеку, это было незадолго до наступления темноты. Возникло несоразмерное беспокойство — как будто природа враждебно сгустилась. «Это грозит неприятностями». К счастью, я снова отыскал след, при последнем свете держась надломанных веток.
КИЛУМБО, 22 НОЯБРЯ 1966 ГОДА
Ночью у Штирляйн поднялась температура; мы дали таблетки от гриппа и витамины, лимон, пири-пири, черного чаю. Надо надеяться, только легкая инфекция.
В одиночку на корчевание, которое я начал обходить слева. Франци Штауффенберг заехал за мной на машине. В лесу нам встретились охотники киссонго[510], маленькие, приветливо смеющиеся чернокожие. У них были красивые стрелы и луки. Ими они поражают довольно крупных животных. Они ничего не захотели продать из добычи, как обычно делают охотники. Здесь же были и женщины. Зубы - резцы у мужчин заточены.
Во второй половине дня я сам поднялся на Домашнюю гору, сначала по светлому лесу, потом по скалистому грунту, цепляясь под конец, как альпинист. Гора имеет форму конуса; с нее открывается панорама впадины Килумбо до окружающих ее высот. Ее венчает большая полукруглая могила. Я увидел fazenda, оба больших корчевания, campamento, несколько хижин туземцев. Здесь еще есть пространство.
На спуске я присел отдохнуть под деревом с желтыми цветами, к которым подлетали цветковые колибри[511]. Цветущие деревья в большинстве своем прячутся в зелени. Есть много видов, как и у насекомых, только они не образуют скопления, а отстоят далеко друг от друга. Поэтому открытия похожи на картинку-головоломку, когда приходится довольствоваться лишь случайным фрагментом.
КИЛУМБО, 23 НОЯБРЯ 1966 ГОДА
На горе, которую не надо путать с Домашней горой, эмблемой фермы. Мне повстречался негр, несущий тяжелую Macaco grande[512], желтую собакоголовую обезьяну. Я как бы воочию увидел злодеяние Каина; скоро за обедом он обглодает лапу.
Сегодня была моя очередь температурить, и я остался в постели. Доминго принес мне еду; я не слышал, как он подходил ко мне босыми ступнями, — он внезапно опустился передо мной на колено и двумя руками протянул мне миску. От него исходила сильная симпатия[513].
Во второй половине дня заглянула в гости фрау Кляйн, вдова; на окраине Либоло она совершенно одна управляется с большим скотоводческим хозяйством.
КИЛУМБО, 24 НОЯБРЯ 1966 ГОДА
При обходе по негритянской тропе мы вторично не использовали дорогу к соседу и побрели по острой траве вдоль реки. Порезы ею были мне тем более неприятны, что я еще страдал от язв на правой ноге, полученных мною в награду за восхождение на Пиньяну.
КИЛУМБО, 25 НОЯБРЯ 1966 ГОДА
В первой половине дня к корчеванию; мы прошли туда и обратно пешком. Моей добычей стали четыре «Великих могола».
После полудня на плантацию доктора Шаллая, которая называется Магия. Она расположена гораздо ниже Килумбо; флора — более тропическая. Роскошной синевой цвела жакаранда[514]; для меня это означало свидание с «бразильским рождественским деревом».
Господин Шаллай, венгр, был на дипломатической службе своего отечества, с 1945 года он эмигрант. Дважды состоял в браке; первая супруга, графиня Люкнер, погибла в автомобильной катастрофе, в которой он получил повреждения. Новая хозяйка дома здесь заболела и находится на лечении в Германии.
Над камином портрет графа Люкнера в мундире ancien regime[515]. Генерал прислонился к стене, на заднем плане марширующие отряды, горящая деревня. Усталый, скептичный старик, рутинно отдающий команды и во время их исполнения погружающийся в утомленную грезу. Оригинал висит в salle des marechaux[516] Версаля.
Выпивка, потом превосходная трапеза, как здесь повсюду. Тяжелая гроза с фиолетовыми молниями, где-то далеко дуэт пары больших кроншнепов[517]. Хозяин дома любезен, меланхоличен, очевидно, с эстетическими наклонностями. По типу он отличается от восточно-эльбцев, которые обрели пристанище в этих краях. В то время как те ищут раздолья в пространстве, ему, похоже, ближе уединение — но для обоих свобода, пожалуй, основной знаменатель. Дом по его собственным планам построен туземными ремесленниками и рабочими — солидный, из дерева, вероятно, из жакаранды, которая выдерживает даже термитов. В противном случае жди неприятных сюрпризов. Эти существа умеют так изгрызть балки, что сердцевина исчезает, тогда как форма сохраняется.
