Дмитрий Ненюков - От Мировой до Гражданской войны. Воспоминания. 1914–1920
Таким образом, французы в Одессе не нашли никакого центра, с которым они могли бы столковаться и на который смогли бы опереться. Гетман уже сошел со сцены. Русские шли все врозь, а петлюровцы очень немного разнились от большевиков, отличаясь от них только крайним украинским шовинизмом.
Была еще партия эсеров, о которой я уже говорил, предводимая идейно слепым Кулябкой-Корецким,[328] а практически евреем Каплуном. У меня был агент офицер, которому я приказал фиктивно примкнуть к партии, чтобы иметь все сведения, что там происходит. Перед приходом французов в Одессу Каплун устроил заседание, на котором решался тактический вопрос о том, как держаться относительно союзников. Фактически на совете говорил один Каплун. Он открыто объявил, что им от французов ждать нечего. Он рассказал про аудиенцию Кулябко у консула Энно, где тот совершенно определенно отнесся к социалистическим партиям, а затем сообщил о перевороте в Сибири, где с помощью союзников овладел властью адмирал Колчак. На совете было решено вести пропаганду во французских войсках в революционном духе и ни в какие соглашения с союзниками не вступать. Странные люди эти эсеры, они все время занимались только тем, что пакостили и направо и налево, и неизвестно чего хотели сами.
Я, конечно, сейчас же предупредил Энно о грозящей французам опасности, но он, по-видимому, мало обратил на это внимания, так [как] пропаганда действительно началась и вскоре приняла значительные размеры, давшие печальные результаты.
Французы накануне решили столковаться с Деникиным. Мы узнали, что в Одессу назначается генерал Санников в качестве главноначальствующего с большими правами, как военными, так и гражданскими.
Я оставался его помощником по морской части и начальником центра с подчинением по последней должности генералу Лукомскому как военному министру Вооруженных сил Юга России. Генерал Гришин-Алмазов не получил никакого назначения и вызывался в Екатеринодар. Вскоре Лукомский сам приехал в Одессу для урегулирования положения генерала Санникова с французами, но, по-видимому, это было сделано плохо, так как отношения Санникова с французами быстро испортились.
С увеличением числа французских войск в Одессу прибыл генерал д’Ансельм[329] в качестве командира корпуса и при нем начальник его штаба еврей полковник Фриденберг,[330] оставивший по себе печальную память явным покровительством своим многочисленным соотечественникам и неудачными военными операциями.
При сравнении французов с немцами у одесситов, несомненно, все симпатии перешли на сторону немцев. Войска последних были дисциплинированы и не обижали населения, тогда как у французов господствовала распущенность и часто бывали случаи грабежа и насилий. Немцы производили систематический государственный грабеж, главным образом, съестных припасов, но населению за все уплачивалось деньгами. Они установили постоянный курс марки и кроны, почему население скоро к этим деньгами привыкло, тогда как французы старались всячески повысить курс франка, а рубль и карбованец при них стремительно падали, и дороговизна жизни беспрестанно увеличивалась, что возбуждало явное неудовольствие всех слоев населения.
С включением Одессы в орбиту управления генерала Деникина возникли крупные трения с администрацией Юга России. Сидевшие там господа решили, что все должно идти по старому шаблону, и установили старую централизацию, когда ни телеграф, ни почта почти не действовали, а если и действовали, то через пень – колоду. При таких способах сношений можно было управлять только директивами, и немало труда и времени было потрачено, чтобы убедить молодых и ретивых деникинских министров и их помощников до столоначальников включительно, чтобы они прекратили посылать свои запросы и предписания.
Генерала Санникова почти все ожидали с нетерпением и возлагали на него большие надежды. Он долго жил в Одессе в качестве начальника снабжения Румынского фронта, а при немцах был выбран городским головой, так что одесситы считали его своим человеком.
Я присутствовал на приеме им всех старших начальников, причем он сказал короткую, но содержательную речь, в которой требовал самопожертвования от всех для спасения родины, но, к сожалению, этого-то как раз почти никто не хотел делать. Каждый думал очень много о себе и очень мало о родине. Генерал Санников добросовестно и толково исполнял свои обязанности. Он старался внести всюду порядок, но, к сожалению, не мог вдохнуть душу в разложившееся тело. Да и кто бы мог это сделать на его месте? Пожалуй, даже такие беспринципные люди, как Гришин-Алмазов, но обладающие сильной волей, при существующих обстоятельствах были более на месте. Они умели играть на людских страстях и действовали террором. Успехи большевиков во многом объясняются этими качествами.
Я с генералом Санниковым установил хорошие отношения еще при немцах, и мне с ним было очень легко работать. Он знал все нужды Добровольческой армии и давал мне полезные указания. С его приездом адмирал Покровский также признал мой авторитет, и я мог пользоваться всеми средствами Одесского и Николаевского портов. Я отправлял один пароход за другим, груженные, главным образом, артиллерийскими запасами. Эти последние добывались с острова Березань, где находился огромный их склад, но пристань была разрушена и грузить можно было только в тихую погоду. Мы начали втихомолку, подкупая сторожей, пользоваться складом еще при немцах, а теперь в хорошие дни грузили по 6–7 тысяч полевых снарядов в день. Лейтенант Машуков оказался в этом случае незаменимым помощником. Он умел из ничего построить пристань, уговорить бастующих рабочих и пустить в ход явно саботирующий пароход. Если бы таких людей во всей Добровольческой армии была хоть сотня, то мы в три месяца были бы уже в Москве. Он же дал мне идею построить и укомплектовать офицерами флота бронированные поезда, так как из моряков выходили очень плохие пехотинцы. Три поезда сейчас же начали строиться в железнодорожных мастерских, но, к сожалению, они были готовы только ко времени эвакуации Одессы.
С перевозками воинских чинов мы наладили дело также довольно успешно. Мы договорились с пароходными обществами, что десять процентов каютных мест будет в нашем распоряжении и всем являющимся к нам с бланками от начальника военных сообщений генерала Месснера[331] проставляли на бланк прямо его номер каюты на ближайшем идущем в рейс пароходе. Никаких недоразумений и задержек не было, и, наоборот, мы получали массу благодарностей от едущих за быстрое выполнение их просьбы. Некоторые лица выражали даже удивление, что мы впятером так быстро со всем справляемся. А вся суть была только в том, что мы отказались от старых бюрократических приемов и очень мало писали, а действовали или на словах, или по телефону, мало заботясь об отчетности и всяких входящих и исходящих. Так только и можно было производительно работать при тогдашнем сумбуре.
