Александр Гамов - Непарадные портреты
— Да, я читала. Мне Нонна в последнее время все говорила, что не нужно обращать внимания на то, что пишет желтая пресса: «А чего я буду возмущаться? Столько о других жареного говорят». И я ей говорила: «Нонна, будь спокойна, я ни за что не буду скандалить...» Но ведь должен же быть элементарный такт! Нельзя теребить душу умерших! Это же христианская заповедь! Не надо!
— Егорова утверждает, что отсутствие контакта с Нонной Викторовной — результат козней со стороны Натальи Варлей, первой жены Владимира Тихонова.
— Да нет, конечно. Нонна Наташу Варлей уважала. За то, что она большая труженица, детей хороших вырастила. Варлей время от времени звонила, заходила, поддерживала связь. Мне очень неприятно, что Наталья Егорова так... неделикатно и, как бы это сказать... не очень правдиво ворошит прошлое. Вот она говорит, что всегда любила и любит Володю до сих пор. Когда поженились — да, любовь была. Спустя несколько лет она родила ребенка. Но потом... Наташе ведь тяжело пришлось: и плакала, и с ребенком в колясочке — было и такое — ночью пешком от мужа уходила. Я ее не осуждаю, и Нонна все понимала.
Но... Помню, приезжаю к Нонне, у нее внук — ему месяцев десять было — в перевернутом табурете прыгает (тогда манежей для малышей не было), а Нонна плачет: «У Володьки опять все началось...» Наталья просто уходила и все. И исчезала надолго-надолго.
— Нонна Викторовна не могла простить, что Наталья оставила Володю один на один с его наркотической болезнью?
— Когда Володя умирал, с ним была только мать. В 1985 году он лежал в больнице — в очередной раз лечился от зависимости, и написал матери письмо — она его сохранила. Здесь есть такие строчки: «Мама, еще не все потеряно... Больше понять меня некому. Ведь ты понимаешь, что Егоровой больше нет, а отцу... не до меня... Мама, мне ведь тридцать пять лет, я очень одинок. Если не ты, то кто?»
— Наталья Егорова не пыталась наладить отношения со свекровью? Не звонила?
— Звонила. Но только затем, чтобы высказать претензии, потребовать помощи.
— Материальной?
— Да. А чем могла помочь Нонна? После смерти Володи у нее не было ролей, она простаивала. Нонна уже не в состоянии была работать — а она нам звонит: «Вот, Володе (внуку Мордюковой. — Авт.) нечего надеть». Я говорю: «Так работай!» Она: «В магазине, что ли, стоять? Да я в 12 часов утра еще в разобранном виде!» Наташа считала для себя зазорным такую работу. А у меня тоже был период — я не стесняюсь этого — хоть я и художник по костюмам, а работала гладильщицей. По шестнадцать часов. Ничего! Стыдной работы не бывает. В конце концов можно было бы сдавать дачу или комнату в трехкомнатной квартире. У нас в семье все так и крутятся. И я в свое время свою квартиру сдавала. А тут: «Я не могу постороннего человека в квартире терпеть». Нонна не хотела с ней разговаривать и по телефону. Говорит: «Ты скажи, что мне больно ее слышать!»
Когда Володя умирал, ни души не было около него, никого! А сейчас читаю: Наталья Егорова, оказывается, приехала, когда Володя умер, посмотреть кровать, на которой он спал. А где же она была пять лет? Егорова никогда не интересовалась, как живется свекрови — а может, ей самой помощь нужна. Наташа Варлей приезжала, подарила Нонне халат, тапочки из овчины ей в больницу привозила. И чай пили, сидели. Им было о чем говорить. Об искусстве и так далее.
В 1998 году Нонна ушибла кисти рук. Я вынуждена была своего внука в детский сад отправить, ездила к Нонне готовить, кормить — она не могла даже ложку держать...
— Сын Натальи Егоровой и внук Нонны Викторовны, тоже Владимир Тихонов, в телеинтервью с обидой говорил, что бабушка была к нему холодна...
— Поймите — ей действительно было больно встречаться и с внуком. Представьте: в половине одиннадцатого вечера у нас раздается звонок: «Нонна Викторовна, это Владимир Тихонов! Я здесь, у вас под окном!». Нонна чуть сознание не потеряла! Ей было так плохо: она не сразу сообразила, что это внук звонит — как будто сын с того света объявился. У нее душа о нем всегда болела. Не переставая.
«...А впервые сыграла на глазах у полицаев»
— Актерство — это от природы. Это в ней Богом было заложено. Буквально с рожденья. Вот если бы у меня спросили, какая была первая ее роль, я бы ответила: первая сыгранная роль была в оккупации. И сыграла она ее так хорошо, достоверно, что этим самым нам всем спасла жизнь.
— А поподробнее можно? Что это был за случай?
— Это был февраль 1943 года. Мне было около семи лет. Мы жили на стану. Стан — это в горах маленькая избушечка в одну комнатку, с перегородочкой — там папа сидел, инвалид. Он отморозил ногу, и ему ампутировали стопу. Мама была убежденная коммунистка, в период коллективизации и после все в колхозах на руководящих должностях была.
Когда началась война и к Ейску, где мы жили, немцы подходили, она наняла грузовик, погрузила муку, что возможно из вещей и мы помчались в станицу Отрадную. Оттуда на быках на хутор Трубадур, через горную реку Уруп. А все равно немцы и туда пришли. Оккупанты организовали колхоз, и маму тоже заставили в нем работать. Они не знали, что она коммунистка — документы мама в лесу закопала, так их потом и не нашла. А партбилет оставила — зашила в подгиб пальто брата...
Председатель колхоза говорит: «Ирина Петровна, у тебя пятеро детей, а ты такая языкатая — боюсь я за тебя. Лучше мы тебя отправим на стан, в горы. Сторожить колхозные запасы». Там в траншеях с крышей были семечки, сахарная свекла, картошка и кукуруза.
Вот в этой избушке мы и жили. Печку топили — стеблями подсолнухов и кукурузы — из-за оккупации их на полях срезать не успели. Или соломой — стог стоял. Огонь держали круглосуточно — спичек не было. Раз не углядели — погасла печка. Нонну с Геннадием, нашим младшим братом, мама отправила на большак. А это километра три, наверное... Им дали немцы огня — подожгли ватку. И они всю дорогу несли, закрывая, дули, чтоб не погасло, и принесли. Кукурузу в ведре варили — это еда была.
Скотины никакой не было. Зато набежало диких собак штук двенадцать. Нас якобы сторожили — лаяли. Но ни на кого не нападали.
Скоро к маме по ночам партизаны приходить стали. Приходили мужчины по двое. Приносили иногда что-нибудь: то кресало, чтоб огонь разжигать. Один раз курицу принесли, другой раз — соль. Всю ночь шепчутся, шепчутся... Расскажут новости — они там слушали в лесу радио, Сталина речи — мама интересовалась. Нужны были явки. Мама в станицу под видом гадалки ходила, контакты налаживала, поддерживала людей, разведданные собирала. А потом Нонну стала посылать. Ей уже шестнадцать лет было. Носила солдатские ботинки, телогрейку, юбку шерстяную, чулки на резиночке и платок. Идти нужно было через висячий мост. Это очень страшно.
